Читаем без скачивания Пасынки восьмой заповеди. Маг в законе - Генри Олди

Однажды она станет моей.

Нашей.

Нет, это случится не сейчас; возможно, судьбой будет твой крестник, или крестник твоего крестника — но у меня появилась надежда!

Ты знаешь, что такое надежда, парень?!! Ах, знаешь: та сука, которая умирает последней, пережив всех! Ты остер на язык, Дуфуня; ты мне нравишься; конечно же, ты ответишь, как все, едва сдержавшись, чтоб не плюнуть Духу Закона в глаза.

Но я все равно задаю свой вопрос...

Помнишь, Друц?

О да, ты помнишь...

Наша встреча была именно такой, и позади стоял твой крестный, Ефрем Жемчужный. Стоял, ждал, а значит, тебе не нужно было оборачиваться.

Ты спиной чувствовал учителя, входя в Закон.

И потом, когда пришел срок твоему первому крестнику, Вайде Хэладо,[61] все повторилось; только стоял и ждал ты, а Вайда шел к Духу Закона пешком, по пояс проваливаясь в зловонное, булькающее, пышущее колдовским жаром болото; ты мог лишь смотреть, закусив губу, не в силах помочь крестнику.

Он должен был дойти сам.

Как ты в свое время.

Как старый Ефрем — в свое; а до того...

Ты не знал, что случится, если Вайда не дойдет. Не хотел знать. Ты знал другое: и он дошел.

Всякий раз перед Духом Закона предстают двое: учитель, молча стоящий в отдалении, и ученик, идущий вперед.

Таков Закон; таков я, его Дух.

Гнилая пародия на правду.

Почему же сейчас — иначе?!

Темнота мягко ударила в затылок, сбивая с ног. Но новый свод не разверзся над тобой, и не возникла в туманной дымке на горизонте колеблющаяся фигура.

Шершавые булыжники мыслей... под копытами старой клячи... цок-цок, цок-цок... Как быстро-то!.. Вы с Княгиней рассчитывали еще хотя бы на полгода... Быстро; не вовремя. Ай, не вовремя! Но это пустяки; главное — все иначе!.. после тьмы ты должен был оказаться НЕ ЗДЕСЬ! Тебя и потащило ТУДА — но в последний момент знакомый тоннель из тумана перерубила надвое гранитная стена, перед самым носом твоим перерубила, морэ, так что лоб расшиб, на ногах не удержался!

Или это ты ЗДЕСЬ лоб расшиб, когда ноги служить отказались?

Спуталась явь земная с явью Закона, близкое с далеким, бывалое — с небывалым. Вроде и лежишь, ром-неудачник, где стоял, где мажонка на твоих глазах всем миром забивали (жив ли парнишка? не видать...) — а глаза твои прочь устремились, уши в трубочки свернулись, вслепую видят, вглухую слышат...

Ну давай, давай, я помогу... чуть-чуть.

Капельку.

— ...Ой, батюшки, ужасть-то какой! Верке расскажу, от завидок сдохнет!..

— ...Да шо ж это?! да как это?!

— Городового! городового кличьте! Вытащить ее оттудова надо!..

— Видишь, Петенька, что бывает, когда не слушаются мамочки...

— Ось он, городовой-то! Ишь, бегит, его усердие — аж взопрел...

— Знамо дело — от усердия...

— Разойдись! дайте пройти представителю власти!

Толпа расползлась мокрой ветошью — и ты увидел. Словно из-за плеча у городового выглянул.

Народ сгрудился напротив зоосадовской клетки. В клетке, бешено хлеща себя хвостом по бокам, рычал и скалил внушительные клыки амурский тигр по кличке Мальчик. (Кличка подходила тигру, как корове седло.) Ярость зверя была понятна — галдящие перед клеткой бездельники могли и невинного агнца довести до кровопролития. Но на сей раз толпа, против обыкновения, ахала и ужасалась отнюдь не зря. Потому что в клетке, позади тигра, на присыпанном соломой полу, лежала беременная женщина!

Акулина!

Сосредоточенное, серьезное лицо, веки плотно сжаты — но грудь мерно вздымается, и трепещет жилка на виске.

Эк угораздило в Закон выходить... И чего тебе дома не сиделось, беспокойная ты моя? Читала бы книжки ученые, к экзаменам готовилась — нет, понесло в зоосад на ночь глядя! И не к птичкам-синичкам, рыбкам-черепахам — к тигру в клетку! С ним-то какая беда приключилась? опять, кроме тебя, никого не нашлось?!

Не начались бы роды...

— ...Ваше усердие, ваше усердие! шо робыть будем?!

— Пристрелить зверюгу, и дело с концом! Там же человек в клетке! Баба!.. на сносях...

— Так может, он ее уже? тово?

— Чево — тово? чево — тово, я т-тебя спрашиваю? Хычник? бабу? тово?!

— Может, загрыз?..

— Ты чего мелешь? Чего мелешь, говорю?! Да штоб Мальчик нашу Лександру Филатовну тронул?! Просто обморок у дамочки случился. Бывает, когда дите в брюхе! Вы бы лучше разошлись, господа хорошие, не дразнили зверя! От греха, значит, подальше...

Это Поликарпыч, служитель. По голосу узнал. Слава Тебе, Господи — хоть один умный человек рядом оказался!

— Да ты сам что говоришь, дурак?! Беременная женщина — у дикого зверя в клетке! Стреляйте, ваше усердие!

Городовой вытащил из кобуры револьвер. Сухо щелкнул взводимый курок.

Шум обрезало; народ попятился в тишине.

Стой, дурень! Тигр — зверь живучий, его из нагана не убьешь! только разъяришь окончательно! тогда уж пропадать Акулине пропадом! — Мальчик и не заметит, как на части разорвет!..

— Не, боязно, — городовой опускает ревеольвер и вытирает вспотевший лоб. Руки его дрожат. — Еще в дамочку попаду...

Блюститель порядка оглядывается в растерянности на толпу, ждущую выстрелов и крови. Беспомощно разводит руками, словно ища сочувствия, поддержки — и, как ни странно, находит!

К нему подскакивает сухонький жилистый Агафоныч в форменной робе и фуражке служителя; с другой стороны городового уважительно трогает за погон Поликарпыч, который поперек себя шире.

И выше.

— Ваше усердие! не треба стрелять. Лександра Филатовна — она Мальчика из соски выкармливала... это тигра нас от клетки гонит, мамку вроде как боронит. Вы б велели народу вон идти, не злить хычника!.. так оно лучше всего будет.

— А Лександра Филатовна очухается, дык сама из клетки выберется, — уловив паузу, Агафоныч принимается бубнить городовому во второе ухо. — Видите: жива дамочка, и крови на ей нема... В тягости она; сомлела по духоте. Не обидит ее Мальчик. Только шо с тигры взять: зверь, он и есть зверь, не понимает, шо мы ей добра хотим...

Наконец до городового доходит: больше всего пользы сейчас будет не от стрельбы. А от того, что его усердие делать умеет и любит: от наведения порядка. Чем он и начинает заниматься — к неудовольствию зевак, зато всячески поддерживаемый обоими служителями.

— Доктора позовите, — оборачивается блюститель порядка к служителям, когда зеваки отходят подальше, продолжая глазеть на клетку с указанного их усердием расстояния.