Читаем без скачивания Перешагни бездну - Михаил Шевердин

Выдержки у Пир Карам-шаха хватило. Он ни разу не перебил многословного Молиара. Но когда тот наконец закончил сказку, вождь вождей спросил про Белую Змею, которая живет в Мастудже на горе Рыба.

—  Не знаю, не знаю! — отнекивался Молиар. — Все женщины Мастуджа доподлинно змеи. Лучше про них не спрашивать даже такому храброму воину и властелину, как вы, господин.

Пир Карам-шах разглядывал Молиара более чем вниматель­но. Неужели этот мелкий торгаш ничего не боится? Поведение его граничило с неблагоразумием, даже с глупостью. Видимо, торгаш просто не понимает, с кем имеет дело, не отдаёт себе отчета.

—  Что ты имеешь в виду? — резко повернулся к Молиару вождь вождей и встретил безмятежно-спокойный, он бы сказал, ба­раний взгляд его темно-карих влажных глаз, говоривших лишь о предельной наивности. — Что ты там болтаешь? Ты?

—  Молиар, с вашего разрешения, купец второй гильдии из Са­марканда, из города благородного и священного. Молиар к вашим услугам, ваше высокопревосходительство.

Многословие Молиара, да еще с явной издевкой, могло вывес­ти из себя, но вождь вождей сдерживался. Увы, не всегда даже всесильный может наказать наглеца. Надо еще выяснить, какую роль сыграл этот ничтожный купчишка во внезапном отъезде Нупгун Церена и в срыве переговоров.

—  Так в чем же дело, господин  купец второй  гильдии?  Ты будешь говорить, или развязать тебе язык?

И угрожающий тон, и смысл слов вождя вождей вызвали за­мешательство в комнате. Гурки перестали жевать и повернули головы к Пир Карам-шаху, выжидательно глядя на него. Царь Мастуджа застыл с полным ртом.

Склонив свое плотное туловище так, что аккуратная чалма чуть не коснулась блюда с пирожками, Молиар заговорил, нет, не заговорил, а залепетал:

—  Если их высокопревосходительство соизволит проявить ве­ликодушие и, боже правый, снизойдет к нам, ничтожным, то не соблаговолят ли они с распахнутым  сердцем  вникнуть в смысл наших ничтожных слов. О господин начальник, если вы взгляне­те на меня с улыбкой, я воспряну духом и сердцем и проникнусь надеждой. Извините, что я поддался слабости многословия. Я го­тов растерзать себя.

—  К делу! Что вы сообщили послу Далай Ламы, какую но­вость? Почему Нупгун Церен ускакал из Мастуджа, будто гони­мый джиннами? Никто так и не смог нагнать его.

—  Да, дичь быстроногая. Дичь боится джиннов. Сейчас их мно­го  здесь. — Но   тут же Молиар спохватился и продолжал: — Позвольте сказать вам, ваше  превосходительство, мы привезли господину послу Лхассы письмо от главнокомандующего армией сил ислама Ибрагимбека.

—  Письмо?! — воскликнул Пир Карам-шах, и губы его запры­гали.

Важно склонившись снова вперед, Молиар сказал:

—  Господин Ибрагимбек,  верховный командующий ислама, вручая нам в Кундузе письмо, соблаговолил распорядиться отдать его в собственные руки господина посла. Что мы и выполнили.

—  Письмо! — разочарованно  воскликнул   Пир    Карам-шах.— И ты не знаешь, что в письме?

Скромно опустив свои бесстыдно наивные глаза, Молиар ма­кал корки хлеба в растопленное баранье сало, выбирал куски жа­реного козленка и все с аппетитом отправлял в рот. Наконец он скромно сказал:

—  Мы писали это письмо.

—  Как?

—  Не  сподобен  господин  Ибрагимбек  премудрости  грамоты, да и на что мо-гущественному Главе локайского племени обреме­нять свои мозги изучением всяких там буковок и почерков. Боже правый! Довольно ему моргнуть, и пред ним склонится дюжина пи­сарей, чтобы записать его мысли.

—  И?

—  И их превосходительство Ибрагимбек призвал купца второй гильдии господина Молиара, то есть нас, и приказал: «Возьмите калам!» О, он сказал не «возьми», а «возьмите», и еще прибавил: «Возьмите бумагу и пишите! А пишите идолопоклоннику, камнееду, поганой собаке Далай Ламе. «Ни один правоверный не захо­чет сесть с тобой на ковер переговоров. Даже и видеть тебя, язычника, не пожелает, чтобы не опоганить своих глаз и не осквернить чистого своего обоняния». И еще приказал Ибрагимбек написать: «Предав мечу врагов ислама в Бухаре, Самарканде и Ташкенте и освободив прочие исламские земли от неверных, я, Ибрагимбек, пойду в поход на логово язычников Тибета, дабы сокрушить при­бежище Гога и Магога, именуемое Лхассой».

Все, в том числе и Пир Карам-шах, слушали в полной расте­рянности, что говорил с усмешкой купец Молиар. Когда он накопец остановился, чтобы  промочить горло глотком  чая,  Пир  Карам-шах раздраженно спросил:

—  И такие слова были в письме?

—  Всё вписал я в письмо, боже правый. И еще много других поносных слов. И еще было написано: «А если кто из язычников переступит порог моей юрты, того наглеца я прикажу привязать к колышкам и содрать с него живого кожу. Так принято в племени локай поступать со злейшими  врагами». В  письме имелось ещё много самых страшных проклятий.  И ещё я  приписал:  «Смерть ползает в горах Бадахшана. Белые Змеи заползают в ложе приез­жих язычников и дают пососать им из своих грудей смертельного яду».

Молиар замолк и принялся тщательно выбирать из миски с на­резанным жареным мясом кусочек получше.

Никто не нарушал молчания. Все вдруг почувствовали, как сейчас бесприютно и тоскливо снаружи, в горах. Зеленоватый свет струился в комнату из распахнутой двери. Сидящие за дастарханом не могли видеть двора и надворных построек. Прямо за порогом двор круто опускался вниз. В раме дверного проема, слов­но картина, выполненная смелыми мазками, стояла чешуйчатая гора Рыба, закованная в кольчугу блестящих под лучами луны крыш домов, а над ней в черный бархат небосвода врезался белой остроугольной пирамидой гигантский пик Тирадж Мир как оправ­дание жизни и власти великой таинственной Белой Змеи. И какими жалкими показались невразумительные слова нелепого письма Ибрагимбека с его потугами грозить, претендовать на могущество и силу. Что мог он? Что могло маленькое мятущееся племя локай? Что могла кучка прогнанных народом бухарских баев. Все меркло перед величием обступивших крошечный Мастудж горных громад: с востока — Каракорума и Тибета, с запада — Гиндукуша, с се­вера — Памира.

И, возможно, потому молчал вождь вождей, пронизанный хо­лодным трепетом перед заглядывавшей в комнату снежной грома­дой Тирадж Мира. Возможно, он понял впервые, как ничтожны его усилия, как бесплодны его неистовые, отчаянные попытки под­нять, сплотить, склеить осколки разбитых вдребезги азиатских империй и двинуть их вооруженные силы на север.

Много, невероятно много затратил он сил, энергии. Он пере­вернул целые пласты человеческие, политические, природные. Ис­тратил огромные средства. Играл на алчности, честолюбии, благо­родстве, жажде власти, на низменных инстинктах. Он покупал це­лые племена. Одних людей он уничтожал, других поднимал к вер­шинам власти. Поворачивал судьбы истории. Делал королей и королевства.  Заставлял  содрогаться  сердца   политиков  и  государей. Лил кровь, совершал жестокости. Толкал на зверства и сам совершал их без колебания. Производил опыты применения новей­ших средств войны против первобытных племён, чтобы запугать их, заставить идти туда, куда звали интересы его Британской им­перии. Он все делал для неё, для укрепления её могущества. И он готовил новый её взлет. Он поднимал гигантскую волну, чтобы обрушить её на север. И сам он, Пир Карам-шах, стоял на гребне волны, на самой верхушке. Оттуда такой кругозор! И, что самое главное, здесь он чувствовал себя в апогее величия, сверхчелове­ческой власти, могущества. По крайней мере ему так казалось.