Читаем без скачивания Кот (сборник) - Александр Покровский

Я убрал палец и предложил мировую: «Я тебе рис отдельно на тарелку насыплю!»

Гоша косился на меня, но, казалось, все понимал. Я отделил на тарелке ложку риса и подвинул ее Гоше.

И тут он сказал слово «компромисс».

Все онемели. За столом установилась тишина. Слышно было только, как тюкает его клюв.

Расставались мы друзьями. Он даже сел мне на плечо и потребовал, чтоб я напоил его слюной.

Видите ли, друзья, в понимании Гоши, должны друг друга поить слюной. Я должен был, пожевав, ее приготовить, а он – влезть своим клювом ко мне в рот и напиться.

Я, косясь на Гошу на плече, сказал только: «Слушай, птичка, лети в свою клетку и пей там водичку», – на что попугай вдруг презрительно протянул: «Что-оооо?» – и тут же ко мне охладел.

Верность

– Верность… удивительное чувство… Верность к кому-либо или же к чему-либо… Оно ведь не просто так… Оно переполняет… Да-да-да… Непременно… Но сперва оно накапливается… Вот!.. Оно накапливается, а потом уже переполняет… Ну конечно!.. Чашу терпения… Именно… и изливается… Оно изливается… и это так естественно… на кого-либо или на что-либо… И как важно в эти минуты оказаться рядом… Чтоб и тебе досталось немного… от того потрясающего положения… когда избыток… готовящийся к истечению… наконец обретает все свойства дождя… подобного… – все это говорил нам Фома. Наш командир БЧ-5. Он стоял на пляже в Дивноморье летом, куда мы, единственный раз за десять лет, примчались всем экипажем после похода и сейчас же легли голова к голове, мужчина-женщина, муж и жена.

Мы легли, а он встал перед нами и заговорил:

– Верность!.. – сам-то он был одинок в трусах до колена.

Видите ли, с ним не поехала жена. И после похода она его тоже не встретила, и вот теперь в трусах у него шевелился огромнейший ком, который он поправлял невзначай, и все уставились на это уродство, соображая: неужели же воздержание способно привести к подобному увеличению или разбуханию…

– Верность! – еще раз воскликнул Фома с сумасшедшим отчаянием, потом он запустил руку себе в трусы и выдернул оттуда… шланг от противогаза…

Лапиков

Лапиков – балбес. Но с инициативой. Я его называю «Маэстро катастроф». А тут недавно про него сказали, что он человек отчаянной смелости, после чего я подумал, что смелость подобного рода бывает только у урода.

И главное, я всегда попадаюсь. Ну просто беда. Наваждение какое-то. Знаю ведь, что если Вовик Лапиков сказал, выпучив очи: «Я это могу!» – то будет взрыв, пожар и всякие погодные условия – смерч, например.

Тут мне нужно было колодец на огороде вырыть. Мирное, в общем-то, занятие.

«Я это могу!» – сказал мне Вова, и глаза его потемнели.

А я подумал: моря поблизости нет, подводных лодок нет, огня нет и складов с боеприпасом тоже. Может, обойдется.

А вдруг! А вдруг это то единственное, что он по-настоящему умеет?

Были у меня, конечно, сомнения, особенно когда я заглянул ему прямо в сумасшедшее зрение, но они как-то рассеялись, видимо, от жары – действительно, степь же кругом, ничего не должно прилететь.

Вовик взялся за лопату и начал остервенело рыть. И так здорово! Залюбуешься.

И вот он уже в землю уходит и уходит, рождая во мне все-таки беспокойство, поскольку очень уж с чувством, хотя, в общем-то, чего там, и во все стороны летят с него капельки пота.

И вот уже голова скрылась. Здорово!

Здорово роет!

Ничего не скажешь.

И только я принялся думать, как все это здорово, и о том, что надо бы Вову на подобном рытье почаще использовать, привлекать и приглашать, как на глубине шесть метров он натолкнулся на мощную водоносную жилу.

Видели, как выбирается из ямы с водой лягушка, если ту яму начать засыпать?

Точно так же, молча, Вова пытался резво вскарабкаться по скользким глиняным стенам.

А потом его обалденной струей как подняло!

Пологорода залило, и через неделю источник иссяк.

А тут мне электричество надо было проводить. «Я это могу!» – пристал ко мне Вова.

– Вот! – сказал я ему и показал на свой собственный член. – Я тебя только от высоковольтного столба еще не отдирал. Будешь там висеть обгорелым кузнечиком.

Попутное

Понравилась запись на рукаве прошлого века: «Вместе со спермой в нее вливалось чувство юмора».

Смех – враг секса. Я вчера это выяснил, общаясь с женой. Если женщину смешить, то она уже ничего не хочет. Да и сам ты ничего не хочешь. Так что успешно размножаются только угрюмые люди. А веселые размножаются с великого отчаяния. Выпадают минуты такого отчаяния, и тут-то они своего не упускают. Уж будьте покойны. Взять хотя бы меня…

Будь я дамой преклонных годов, жил бы в доброй старой Англии.

Ухаживал бы за садом, подрезал розы, травку растил, беспокоился бы о том, как перезимовали крокусы и примулы, рассаживал флоксы, удобрял хризантемы. И все это в шляпке, в костюме для полевых работ, в перчатках. Потом в кафе посудачить за чашечкой кофе с пирожным, поглядеть на мир через большое окно, сделать ему парочку замечаний.

Но увы! Я в России, и я мужик.

Недавно близкие мне сделали подарок. Они подарили трусы.

Я их случайно надел. Этот невод для гонад доходит мне ровно до подмышек. А в тесных джинсах он скручивается и превращается в то, что я называю «тамбу-ламбу». Ты уже смеешься? Когда они на мне, из джинсов чего-то непрестанно выпирает.

Наблюдательные женщины интересуются: что это?

Я им говорю:

– Отгадайте! Мягкое, но не член.

Я все понял. Я должен организовать «Центр имени Меня» где-нибудь в Испании. Представь себе: просторный дом с садом, при входе в прохладные апартаменты мое огромное фото, радостное и смеющееся, и во всех помещениях музыка, придуманная моим пятнадцатилетним отпрыском во славу папы; потом, конечно же, в каждой комнате фрагменты одежды (часы, трусы) и бюсты с различным выражением лица; под каждым бюстом отдельная надпись. (Вот они, эти надписи: «Дивный», «Блистательный», «Непредсказуемый», «Невероятный», «Потрясающий основы», «Коллаборационный» и прочие.) Жена все время говорит по телефону, отвечая на вопросы о моем творчестве, а сам я путешествую по Европе с лекциями о самом себе, как это до меня делал Конан Дойл.

Однажды Гете очень долго распинался насчет того, что управлять страной должны молодые. Старые глупы, капризны, трусливы, жадны, скаредны, блудливы. В их порывах не хватает свежести, пылкости, авантюризма юности. Они тормозят развитие, а завистью к молодости способны вызвать к себе только лишь чувство гадливости. И потом кругом эта затхлость суждений, неспособность видеть себя со стороны, ханжество, пошлость, падкость на грубую лесть, угодничество и тупость.

Ему сказали: «Но вам же самому почти восемьдесят лет».

А он ответил: «Я – гений».

Я знаю, как я разбогатею. Я получу наследство. Представьте: умирает чувствительный, но очень богатый филантроп. Родственников у него нет.

И вот у смертного одра уже столпились адвокаты. Все ждут волю умирающего.

Вот она: плохо слушающиеся губы шепчут: «Отдайте… все… Пок… Пок… – Шум, шепот «Кому, кому!» – По… кр… ов… ск… ому».

То есть мне. Те же губы, напрягаясь из последних сил, четко доводят до окружающих мои паспортные данные, ИНН, адрес и номер пенсионного свидетельства. Все. Я богат.

В ту же ночь мне снится сон: я окружен ангелами, те что-то говорят о том, как было трудно уломать умирающего и что я, получив все, должен кое-что отдать на благо планеты. Я соглашаюсь, и мы подписываем договор золотым гусиным пером.

Проснулся. Планета от полученных средств расцветает, кругом дороги, электричество, счастье и прирост населения.

Казнокрады мрут от неизлечимой болезни, изобилие, лев ложится с ягненком – и никакого кровосмесительства.

Каково?!

Сын

Мы с Сашей вышли из дома вместе. Сели в метро и поехали. Я смотрел ему в затылок и думал: вот он, мой сын, я так много хочу ему сказать, а все как-то не то. Мы едим, молчим. Он уже метр шестьдесят, наверное. Странно. Был такой маленький. А теперь меняется каждый день. Разве можно любить то, что меняется? Ведь получается, что ты любишь то, чего нет.

Он покрасил волосы. Теперь он рыжий. Я увидел и рассмеялся – он надулся.

Он на меня часто дуется. Иногда у нас крик и ссора.

Он не такой, как я. Ты рассчитываешь на одно, а в нем появляется другое. Непонятное.

К нему ходят девчонки. При встрече они целуются в губы. При расставании тоже. Меня это раздражает. Неужели я ревную? Да нет. Чушь. Ха! Я ревную? Хотя… может быть…

Мы обнимаемся. Я ему говорю: «Сын, давай обнимемся!» – и он меня обнимает. Это доставляет обоим удовольствие. Мы любим обниматься. Иногда он обнимает сам. Правда, часто тогда, когда у него плохая отметка.

Или ему надо уйти погулять так, чтоб мама ничего не знала. Я отпускаю – он подводит, приходит не вовремя, мне бросаются упреки: «Вот! Ты его отпускаешь!» – я злюсь, даю себе слово, потом все сначала – он подходит и обнимает.