Читаем без скачивания Моё настоящее имя. Истории с биографией - Людмила Евгеньевна Улицкая

Бо́льшую часть жизни я прожила в мире воинствующих материалистов. Кое-что они созидали, но гораздо больше разрушали. Человек оказался не только врагом дикой природы, об этом много говорится, но он оказался врагом материального мира.

Сегодняшнюю ситуацию я бы обозначила как “борьбу материалистов с материей”. И тот лоскуток, с которого я начала, пусть будет маленьким флажком маленькой армии людей, которые отдают себе отчет в том, что, оберегая материальный мир от самих себя, мы оберегаем и саму возможность жизни человека на нашей планете.

Игры домового

Странная история: открыла нижнюю дверцу буфета, там стоит мясорубка и к ней насадка, которая сверху накручивается. Давно мясорубкой не пользуюсь, потому что мы мяса почти не едим. Старая, почти старинная вещь, не выбрасывать же… Смотрю – сам корпус есть, а насадки нет. Куда-то подевалась. Это у меня бывает. Через некоторое время снова лезу в буфет: насадка от мясорубки стоит, а мясорубки нет. Что за фигня? Игры домового?

Дальше – больше: было шесть бокалов. Стало семь. Потом все оказались разбитыми. Ковер утром лежит почему-то наизнанку. Потерялись ключи от дома. Дверь оказалась открытой. Хотела выйти на балкон – дверь намертво заделана, как будто никогда и не открывалась. Тонкие частые шажки вдруг послышались, как будто кто-то пробежал. На кровати на подушке сидит кот. Спрыгнул с подушки и исчез. Сроду я в доме котов не держала! Отреставрированный столик снова оказался неотреставрированным. Откуда-то возникла люстра из бабушкиной квартиры вместо геометрической современной палки с шестью светильниками. Фотографии покойных родственников оказались все перевешенными, а фотография прадеда пропала. Обнаружилась через два дня в книжном шкафу, за стеклом. Западная стена квартиры, на которой была балконная дверь и два окна, стала вся стеклянной, и квартира как будто выбежала на улицу и стояла голая на всеобщем обозрении. В столовой обнаружился диванчик, который когда-то стоял в бабушкиной квартире, и на нем бабушкин вязаный паутинкой платок.

Вечером раздался звонок в дверь, звонок прерывистый, из детства, пять последовательных всхлипов. Тогда снаружи под звонком висела табличка: один звонок общий, два Алимовым, три Шлеиным, четыре Каретниковым, пять Гинзбургам. Я по длинному коридору побежала открывать. За дверью стояла высокая худая женщина с сумкой, попросила поесть. Прошла мама с алюминиевой миской – в ней дымился суп. Женщина взяла миску и присела на поленницу, сложенную у дверей в комнату Алимовых. Прогрохотал сапогами Сашка-милиционер, сосед, подозрительно посмотрел на хлебавшую суп, зыркнул в сторону мамы: вы чего здесь харчевню разводите? Женщина отложила ложку, вылила себе в рот остатки супа через край и попятилась к двери. Выскочила, и коридор опустел, исчезли сундуки и шкафы, стоявшие вдоль стен, заблестел паркет, которого давно уже не было, запахло мастикой. Из кухни медленно выплыла пожилая дама с кружевцем на голове и с большим подносом в руках. Она осторожно несла поднос, на котором вплотную тесно стояли большая медная кастрюля, глубокая сковорода и сотейник. Нет, это не дама, а прислуга, от давности проживания в доме уже почти ставшая дамой. Из самой дальней комнаты выбежали большой мальчик в штанах до колена и маленькая девочка в клетчатом платье и белом переднике. За ними худая женщина с повязанной щекой. Они вошли в первую от входа большую комнату, которая давным-давно была переделена на три, а тут чудесным образом как будто срослась, и посередине стоял огромный стол под белой скатертью, во главе стола сидела женщина с большой головой в седых завитках, подобранных на макушке. Это была бабушка, но не совсем бабушка, скорее бабушкина мама или даже бабушкина бабушка. Рядом с ней справа лысый розовый пожилой человек, а с другой стороны, слева, маленький старичок с бородой в шелковой шапочке, а рядом та самая девочка в клетчатом плате и в белом переднике. Я присмотрелась – кажется, это была я.

А потом замелькало так быстро, не только с кинематографической скоростью, но даже с некоторой кинематографической прозрачностью… Электричка, набитая стоящими людьми с сумками, маленький стадион, на который мы с подружкой Женькой бегаем кругами и делаем длинную разминку, а тренер Николай Васильевич на нас посматривает презрительно. У него лицо американского киногероя, которых мы тогда еще и не видели, один Кадочников у нас был. Да еще только что запущенный по нашей улице трамвай, на который мы глазели с восторгом, дровяные сараи во дворе, инвалиды за грубо сбитым столом играют в карты на фоне палисадников с золотыми шарами… Потом, через паузу, химическая лаборатория, палатка, экспедиция на дальнее озеро, которое сегодня чуть ли не посредине Москвы, и все это на фоне постоянной учебы чему угодно: химии, математике, научному атеизму, эмбриологии, буддизму и философии, теории музыки и истории крестовых походов… И все мои семь квартир, которые перетекали одна в другую, а буфет, медная лампа и старое пианино путешествовали и расставлялись в тех же взаимоотношениях что всегда: у длинной стены пианино, у короткой против окна буфет, посредине стол, в углу тахта… Меняется вид из окна, меняются паспорта и прочие документы, девочка становится девицей, молодой женщиной, потом меняются мужья, рождаются дети, приходит старость…

Вхожу в последнюю квартиру – в ней следы поспешных сборов и уборки чужой рукой: все стоит не совсем так, чуть смещено. Дверь открыта настежь. Отсюда только что вышли люди… смотрю в окно вниз: возле подъезда толпа, два автобуса и катафалк.

И вот я тоже внизу, в толпе. Много цветов. Шестеро молодых мужчин выносят из подъезда гроб. В гробу стриженая седая старуха с плотно сжатыми губами и довольно неприятным выражением лица. Что-то знакомое. Да это же я! А толпа-то какая большая! Друзья самые любимые, и просто знакомые, и незнакомые люди. Лица у всех постные и снулые. Но меня никто не замечает. Всех интересует только гроб, в котором тоже я. Бывшая я. Как же все интересно! Дико интересно! Интереснее, чем химия и физика, чем эмбриология и генетика! Но здешнее знание закончилось, и уже началось другое, следующее, которое совершенно не исключает ни бинома Ньютона, ни правила левой руки, ни грамматики санскрита, ни приемов вышивания крестиком… Но люди, сгрудившиеся во дворе возле гроба, собирающиеся ехать в церковь, где отец Александр прочитает прекрасные молитвы про “со святыми упокой”, а потом на кладбище, не догадываются, что я с нежностью за ними наблюдаю, но никак не могу сказать: не горюйте, ребята, я с вами до тех пор, пока вам этого хочется…