Читаем без скачивания Горячее селение Амбинанитело - Аркадий Фидлер

Раяона немного озадачен моим вопросом и, задумавшись, теребит рукой губу.

— Какие? — повторяет. — Ну, хотя бы добросовестно работать, ведь они невозможные лентяи. Совершенно не хотят понять, какие материальные и моральные блага дает труд.

Чувствую, шеф кантона пропитан философией белых наставников.

— Как же вы внедряете хорошие нравы? — пытаюсь добраться до сути.

— Разными способами. Отличная школа для них — общественные работы, так называемые трестации, потом…

— Подушный налог, — подсказываю.

Раяона слишком сообразителен, чтобы не понять скрытой иронии.

— Пожалуй, — подхватывает храбро, — и подушный налог тоже. Что поделаешь, на таких мероприятиях покоится структура всякого государства; без них наступила бы анархия… Возвращаясь же к нашим бецимизаракам, должен сказать: прежде всего я борюсь с их пороком — пьянством.

В этом шеф кантона прав. Алкоголь, привитый европейцами четыреста лет назад людям племени бецимизараков, стал для них истинным бедствием. Торговые суда чаще всего приставали к восточному побережью Мадагаскара, и спиртные напитки были основным товаром, завозимым сюда.

— Да вы апостол-трезвенник?! — шутливо говорю, глядя на его рюмку с ромом.

Вдруг Раяона охватывает какая-то стыдливая робость. Он все сказал, и больше уже ничего не приходит ему в голову.

— Остальное доскажет вам учитель Рамасо.

Я внимательно посмотрел на шефа, пытаясь отгадать его мысли. Но маска равнодушия на его лице не дает возможности добраться до сути. На мой вопросительный взгляд хова ответил:

— Учитель прививает им добропорядочность, учит читать, писать, считать, обучает французскому языку и при помощи молодежи влияет на родителей.

Интересно, догадывается ли шеф кантона, какие политические взгляды исповедует учитель? Мне кажется, что нет. Раяона молча выпивает третью рюмку. После четвертой замечает на столе пачку польских газет. Его лицо внезапно проясняется, и он учтиво просит дать ему все газеты.

— Все?

— Да, все-все, как можно больше! — горячо просит он.

Я даю ему те, что уже прочитал от корки до корки; другие храню как бесценное сокровище. Пятую рюмку я по-дружески не советую пить, но он, упрямый и честолюбивый, должен выпить. Выпивает и… не выдерживает. Ему нехорошо. Мутит. Ослабевшего, почти без памяти отвожу гостя домой.

На следующий день рано утром, чуть ли не на рассвете, доносится громкий голос старосты. Он что-то приказывает домашним и своему заместителю. Его отрывистый голос звучит внушительно; деревня должна знать, что шеф кантона трезв, как никогда, и с утра на ногах. К завтраку он присылает мне письмо, отпечатанное на машинке, — извиняется за вчерашнее. Потом заводит граммофон и ставит пластинки самого торжественного и религиозного содержания. Граммофон замаливает его грехи.

В течение дня выяснилось, почему Раяона воспылал такой любовью к моим газетам, — цивилизация и гигиена. В стороне стоит уборная. Раньше можно было пользоваться листьями или вообще ничем не пользоваться. Но теперь Раяоне нужна бумага. А чтобы церемонии придать более солидный вид, он каждый раз прибегает к целехонькой газете — двум развернутым листам. Раяона знает, что прогресс цивилизации определяется количеством использованной бумаги.

На другой день я не на шутку рассердился: жертвой цивилизации стали «Ведомости литерацке» — богатый номер, посвященный Японии, я не успел досмотреть его. Объем и глянцевая бумага, вероятно, были чересчур сильным соблазном для шефа. Исчезновение я заметил слишком поздно, когда газета уже была использована.

Через неделю «цивилизация» снова напомнила о себе.

Из Амбохибола, деревни на другой стороне реки, один туземец принес мне любопытного, хотя и обыкновенного зверька — танрека. Это еж, весь усеянный щетинистыми шипами, самый большой из семейства ежей и даже из всего рода насекомоядных. Вид этот, между прочим, хранит великую тайну: ближайший родственник танрека живет по ту сторону земли, на острове Куба. Как он туда попал, одни боги ведают. Тайну хранят мрачные космические катастрофы и неразгаданная история зверька.

Я уже давно хотел иметь живого танрека и очень обрадовался, когда его принесли, но тут же вздрогнул от возмущения. Какая жестокость! Мальгаш привязал танрека за нижние зубы и тащит полузадушенное животное с чуть ли не вырванной челюстью. Пропащий инвалид.

К тому же мальгаш разоделся, как на маскарад. На нем немыслимые штаны, шелковая рубаха, дорогая шляпа и осеннее французское пальто из плотного материала, ужасно смешное в тропическую жару. Все осматривали пришельца с подлинным изумлением.

— Пять франков! — крикнул напыщенный франт и бросил танрека к моим ногам.

Пять франков за танрека — цена так же высока и нелепа, как и осеннее пальто. Этот человек потерял ощущение действительности.

Вокруг нас собирается толпа зевак. Среди них бедняк, на котором только набедренная повязка. Бедный, но, вероятно, хороший человек подошел к танреку, освободил его от пут и нежно стал гладить. Обессиленный зверек даже не пытался удирать.

Я фотографирую бедняка с танреком и даю ему за это пять франков — неслыханный дар. А владельцу зверька предлагаю только один франк. Бедняк, услыхав это, заливается громким смехом, извивается, приседает, не может сдержать бешеного восторга. Другие жители деревни присоединяются к нему и тоже хохочут до упаду. И только хозяин несчастного танрека сжимает в бессильном гневе кулаки и, возмущенный, летит к старосте жаловаться.

— Это неправильно! — говорит спокойно и с достоинством Раяона. — Где же пропорция, где смысл? — И объясняет мне, что голыш — прощелыга и бродяга, а хозяин танрека — богатый и солидный человек, ему причитается соответствующая плата, он человек цивилизованный…

Плохо, что я не надел шлема и стоял с непокрытой головой на солнцепеке. Неожиданно во мне закипает бешенство, и я взрываюсь:

— Цивилизация — это прежде всего доброе сердце!..

И внезапно обрываю. Не могу говорить дальше. Я хотел прочесть нотацию двум коричневым людям, хотел их пристыдить — и не могу: пафос улетучился. Я слишком высоко забрался.

В самом деле, что-то не так. Лучше надеть шлем на голову, улыбнуться и принять неизбежный ход событий. Посмеяться над забавной карикатурой и порадоваться, что «цивилизация» в Амбинанитело приходит именно в такой форме, а не в другой, более опасной.

ПИРАТЫ И ЛЮБОВЬ

Буйная природа Амбинанитело подчинена железным законам извечной борьбы нового со старым. Ветви растений тянутся к солнцу и с безудержной силой и яростью сталкивают в тень все, что росло здесь вчера; давят, убивают, стирают в порошок. Уничтожающая мощь природы все сметает на своем пути, не щадит ничего ни в мире растений, ни в сознании людей. Давние события, которые некогда потрясали целые племена, удивительно быстро исчезают в волнах забвения.