Читаем без скачивания Том 1. Первая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часть 4
С трудом поспевали старые ноги Нектанеба за быстрыми и молодыми шагами Панкратия и его спутника. Был уже вечер, с моря доносился запах соли и трав, в гостиницах зажигались большие фонари и слышалась музыка, матросы ходили по четверо и более, взявшись за руки, поперек улицы, и наши путники все дальше и дальше углублялись в темные опустевшие кварталы. Наконец, отдернув тростниковую занавеску, они вошли в дом, имеющий вид притона или кабачка для портовой черни. Нектанеб повременил идти за ними, чтобы не обратить на себя их вниманья, и ждал других посетителей, чтобы проникнуть внутрь незамеченным. Наконец он заметил пятерых матросов, из которых самый младший говорил: «И она вложила ему губку вместо сердца; утром он стал пить, губка выпала – он и умер».
Рыбак, вошедши с ними, первые минуты ничего не мог разобрать, отученный своею бедностью и возрастом от посещения подобных мест. Шум, крики, стук глиняных кружек, пенье и звуки барабана раздирали удушливый густой воздух. Певицы сидели у занавески, утирая руками пот и потекшие румяна. На столе между сосудами с вином танцевала голая нубийская девочка лет десяти, приближая голову к пяткам в ловком извиве. Ученая собака возбуждала громкий восторг, угадывая посредством грубо вырезанных из дерева цифр количество денег в кошельках посетителей. Панкратий сидел у выхода со своим спутником, еще более нахлобучив каракаллу себе на брови, отчего глаза его казались другими и блестящими. Он остановил проходившего старика, сказав: «Послушай, это ты приносил мне известие о смерти несчастной Филлиды? Я искал тебя, я – Панкратий ритор, но тише… Приходи ко мне завтра после полудня; я имею сказать тебе нечто: умершая меня тревожит». Он говорил полушепотом, был бледен, и глаза от капюшона казались другими и блестящими.
Часть 5
Филлида сидела на пороге дома, читая свитки, только что привезенные Нектанебом, где почерком переписчика было написано: «Элегия Филлиды, несчастной дочери Палемона». Она сидела наклонившись, не слыша, как проходили рабы с полными ушатами парного молока, как садовник подрезал цветы, как собачка лаяла, гоняясь за прыгающими лягушками, и вдалеке пели жнецы заунывную песню. Строки вились перед нею, и воспоминание прошлых тревог туманило вновь ее беспечные глаза.
Родители, родители,
отец да мать,
много вы мне оставили
пестрых одежд,
белых лошадей,
витых браслет, –
но всего мне милей
алое покрывало
с поющими фениксами.
Родители, родители,
отец да мать,
много вы мне оставили
земель и скота:
крепконогих коз,
крепколобых овец,
круторогих коров,
мулов и волов, –
но всего мне милей
белый голубь с бурым пятнышком:
назвала его «Катамит».
Родители, родители,
отец да мать,
много вы мне оставили
верных слуг:
огородников, садовников,
ткачей и прядильщиков,
медоваров, хлебопекарей,
скоморохов и свирельщиков, –
но всего мне милей
старая старушка
моя нянюшка.
Мила мне и нянюшка,
мил голубок,
мило покрывало,
но милее сад.
Он спускается, спускается
к реке наш сад,
наверху по реке, наверху по реке
мой друг живет.
Не могу послать, не могу послать
я цветка к нему,
а пошлю поклон, пошлю поклон
с гребельщиками.
И еще было написано:
Утром нянюшка мне сказала:
– Незачем скрываться от старой –
ты весь день по цветам гадаешь,
не отличаешь айвы от яблок,
не шьешь, не вышиваешь,
нежно голубя пестрого целуешь
и ночью шепчешь: «Панкратий».
И еще было написано:
Что мне выбрать, милые подруги:
Признаться ли еще раз жестокому другу?
или броситься в быструю речку?
равно трудные обе дороги,
но первый путь труднее –
так придется краснеть и запинаться.
И еще было написано:
Утром солнце румяное встанет,
ты пойдешь на свои занятья,
встречные тебя увидят,
подумают: «Гордый Панкратий», –
а бледной Филлиды уже не будет!
Ты будешь гулять по аллеям,
с друзьями читать Филона,
бросать диск и бегать вперегонки –
все скажут: «Прекрасный Панкратий», –
а бледной Филлиды уже не будет!
Ты вернешься в свой дом прохладный,
возьмешь душистую ванну,
с мальчиком в мяч поиграешь
и уснешь до утра спокойно,
думая: «Счастливый Панкратий», –
а бледной Филлиды уже не будет!
И еще было написано много, так что до вечера прочитала девушка, вздыхая и плача над своими собственными словами.
Часть 6
Теперь Панкратий не играл с мальчиком в мяч, не читал, не обедал, а ходил по небольшому внутреннему саду вдоль грядки левкоев, имея вид озабоченного тревогами человека. Тотчас после приветствия он начал: «Умершая девушка тревожит меня; я ее вижу во сне, и она меня манит куда-то, улыбаясь бледным лицом».
Старик, зная Филлиду в живых, заметил:
– Есть обманчивые сны, господин, пусть они не тревожат тебя.
– Они не могут меня не тревожить; может быть, все-таки я – невинная причина ее гибели.
– Считай ее живою, если это вернет твой покой.
– Но она же умерла?
– Мертво то, что мы считаем мертвым, и считаемое нами живым – живет.
– Ты, кажется, подходишь к тому, о чем я хотел говорить с тобою. Обещай мне полную тайну.
– Ты ее имеешь.
– Не знаешь ли ты заклинателя, который бы вызвал мне тень Филлиды?
– Как тень Филлиды? – Ну да, тень умершей Филлиды. Разве это тебе кажется странным?
Нектанеб, овладев собою, ответил: «Нет, это мне не кажется странным, и я даже знаю нужного тебе человека, только веришь ли ты сам в силу магии?»
– Зачем же бы я тогда и спрашивал тебя? и при чем тут моя вера?
– Он живет недалеко от меня, и я могу условиться, когда нам устроить свиданье.
– Прошу тебя. Ты мне много помог словами: мертво то, что мы считаем таковым, и наоборот.
– Полно, господин, это пустые слова, не думая брошенные таким старым неученым рыбаком, как я.
– Ты сам не знаешь всего значения
