Читаем без скачивания Боярин. Князь Рязанский. Книга 1 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

— Наговорил ты много, Михась. И складно. Но, кто крестьян стрелять учить будет? Ты один штоль? — Он скептически скривился.

— Зачем я? Мои вои научат бояр, а тех припиши к казённым дворам. Пусть там кормятся, оружие закупают и учат крестьян. Хватит им из казны платить. Пусть сами в казну платят. По нужде княжеской пусть будут готовы сами выйти конным и в броне. И крестьян с собой обученных стрелять десяток иметь. От пяти дворов одного. Скокма тогда у тебя учёных воев будет?

— Так, у меня и земель то не особо много.

Я с сожалением посмотрел на Василия Васильевича и громко вздохнул. Видел бы он мой взгляд… На колу бы уже сидел. Хотя это не Иван Грозный. Этот мягкий.

— Ну чего ты вздыхаш тяжко? Говори уже.

— Тебя скокма раз князья вотчинные предавали? Я бы их… укоротил на земли то. А кого и на головы… А удельных… тех погнал бы с уделов. Уже можно. Не побегут к хану жаловаться.

— Мудёр ты не по летам, Михаил Фёдорович. Ох и мудёр… И откель это у тебя?

— Бог знает, — утвердительно сказал я.

— И то… — Он помолчал. — Что там за камень небесный? О нём уже и купцы Новгородские расспрашивают. Бают, ты муслимцев привечаешь?

— Привечаю, Батюшка. И даже городок им поставить помог. Под стенами Рязани.

— Не боишься?

— Не боюсь. Они сейчас этот камень никому не отдадут, и за него жизни свои положат. У меня там уже три сотни воев конных.

Василий охнул.

— Ну ты хват…

— Щас силушку накоплю, и с Касимом ногайцев пойдём бить.

— Не рано?

— Так… Пощиплем немного. Потихоньку. В полон возьмём, да к себе заманим, а там уж…

— Пробуй. Только в бою ты поймёшь свою силу, Михаил. Мужай. Но берегись.

— Раз уж мы обо всём, Князь… Я ещё свои думки хочу сказать… Про церковь… Но боязно, Отче.

— Не боись, говори. Мне можно всё говорить, а больше никому. Вера разделяет, вражит и злобит всех. Одному — по нраву будут твои слова, а другой зарежет. Обязательно. Говори, не боись, — повторил он.

— Вот, ты Русь объединить хочешь. А свары, от веры разной, и от взалкавших власти попов и епископов. Все править хотят. Мошну набивают. Земли прибирают. Скоро ни тебе, ни народу твоему не останется. Ростовщичеством занимаются. Проценты с ссуд берут. И ты за деньгой к ним пойдёшь с рукой протянутой. А ты бы взял не токма государеву, но и церковную власть над Русью.

— Как это?

— Стань главой церкви, и правь там устав по-своему. Сами они не помирятся. Много душ загубят, виня друг друга в ереси. Сам правь ересь. Вот сейчас они спорят, сколькми пальцами креститься? Да о сущностях Божьих. Да о: «стяжать или не стяжать?». И жгут деревни, сёла. А ведь врагам Руси токмо и надо, чтобы мы жгли свои города. И будут они в этот огонь подкидывать, и подкидывать угольки споров да распрей.

— Во всём ты прав, Михаил, токма нет у меня силы такой. Храмы и монастыри сейчас сильнее меня. Их Орда не жгла, а ещё и деньгу давала. Жирные они там все ходют, как коты на масленицу.

— Отбери у них вотчины. И дай им их от себя так, чтобы забрать можно было, когда захочешь. Чтобы боялись, что отберёшь. Закон земельный сейчас ты пишешь. Сначала запрети им покупать земли. Своим указом назначь себя Высшим главой Церкви и всё. На твоей земле ты хозяин. Смирятся. Землями и дарами их купишь. Продажных там много. Главное тебе самому понять, чего ты от веры хочешь?

— Вот-вот. Трудно это. Запутался я, Михаил — тихо сказал Князь Василий. — Запутали они меня… А что ты думаешь? Про веру.

— Магомед сделал из своего народа купцов. Там «сам на сам». Обмануть или убить неверного, это у них подвиг. У нас «сам на сам» не получится. Не родит земля. Токма гуртом, сообща можно с неё взять рожь. О том и вера говорить должна. Возлюби ближнего и себя. И землю свою. Вот и вся вера.

— Наливай, Михаил. За душу твои слова меня взяли.

— Да, Князь, без вина тут не разберешься.

Иван смотрел на меня молча. Взгляд его был непередаваемо глубокий и задумчивый.

Через какое-то время Князь Василий ушел, обняв меня на пороге дома.

— Шуба с меня, Михась. За стрельбу. Сёдня принесут. Горшки завтра с тебя, — сам обещал. А за сто пищалей и за сбрую с оружием казна заплатит. Ты не так богат, чтобы такие дары делать. Приготовь возы. Много денег повезёшь.

— Три воза хватит?

— А за скоко отдашь?

— За каждый пищаль, как за коня княжеского, панцирь конника — пол коня, сабля — треть.

— Побойся Бога, Князь, — засмеялся Василий. — Дерёшь, как липу. Голым оставишь.

— Не захотел так взять — плати цену. Я еще заряды не посчитал. Торговаться будем? Я накину…

— Ну ты… Ухарь-купец. Так и быть, сговорились.

Иван Васильевич сидел в моём кабинете за письменным столом, глубоко задумавшись. На столе лежал один из моих мечей. Взгляд Ивана не отрывался от клинка. Он что-то шептал, шевеля губами.

— Ты что, Иван Васильевич?

— Я, таким как ты, не буду никогда.

Я засмеялся:

— Обязательно будешь. И даже умнее. Ты будешь самым лучшим правителем Руси. «Я так вижу…», — сказал я с кавказским акцентом.

Это получилось так смешно, что князь не выдержал, и фыркнув, рассмеялся.

— Повтори ещё… как ты…

— «Я так вижу…» — повторил я, вертикально подняв указательный палец правой руки, и подмигнув.

Иван смеялся, согнувшись в поясе. Потом, вытерев слёзы, сказал:

— Можешь ты как-то так сказать, что сразу легко становится.

— А ты не грузи себя проблемами. Плюй на них. Делай, как надо, и будь что будет.

— Хорошие слова. Сам придумал?

— Не помню… Нет, наверное.

— Я, что сидел думал, Михась…

— Ну?

— Ты вот про церковь говорил, про их споры… Но ведь у них основной спор о том, Бог или не Бог Исус? Как его разрешить? Знаешь?

— Нет, не знаю.

— Ну вот…

— И никто не знает. И они не знают. И никогда не узнают. Так зачем об этом спорить? Христос был? Был. Об этом все говорят, даже Магомед. А Бог он или не Бог, одному Богу известно. Церковь должна быть единая. Пусть молятся Христу, как хотят. Не захотят молиться вместе, пусть молятся по очереди. Но в одном храме, чтобы не разделялся народ и семьи: братья, сёстры. Сколько людей — столько мнений. Кто-то солнцу молится. Это что, плохо?

— Нет, наверное. И я солнышку, быват, молюсь.

— Вот. Вера в Бога должна быть человеколюбивой, а не гнобить иноверцев. Как только священник сказал, «убий» — он не верит ни в какого Бога, тем паче в Христа, пусть не врёт.

— А против врага? Против татар? Возлюби врага…

— Попы должны молиться за землю нашу и жизнь воев наших, а не за смерть врагов. Коли наши вои победят и будут живы, то… можно и врага возлюбить.

Мы засмеялись.

— Я понял, — сказал Иван.

Я уже устал, но Иван всё не уходил, и не уходил. Всё спрашивал, и спрашивал. Я терпеливо рассуждал, иногда давая ему самому приходить к нужному мне выводу.

Заложив поутру краеугольный камень в фундамент своего жилища, я выехал в Калинки. Потеплело. Кони весело бежали, втягивая воздух и фыркая, тоже радуясь солнышку.

Староста на мой крик открыл ворота скоро, словно ждал. А открыв, упал в ноги.

— Благодетель приехал. «Слава тебе Боже Правый, за доброту твою», — пробормотал он и перекрестился.

— Валяться будешь, или пойдёшь показывать завод?

— Пошли, родимый… Пошли, Сокол…

— Дед, уволю.

— Чегой то?

— От службы отлучу, если дурь нести будешь.

— Не вели…

— Уволю!

— Понял-понял. Пошли, князь. — Дед мелкими шагами побежал впереди меня и моих дружинников. Накатанная и утоптанная дорога привела к небольшому замёрзшему пруду с печами. Возле каждой печи был пристроен сарай, а не далеко от дороги навес с готовыми кирпичами. Кирпичей было много.

— Как торговлишка?

— Как пирожки горячие в ярморочный день, слава Богу.

— Вот и ладно. Ты дед не держи обиду на меня за строгость мою, но я по делу, ты понимаешь?