Читаем без скачивания Правда о «золотом веке» Екатерины - Андрей Буровский

Может быть, дело еще и в том, что Екатерину и Прасковью мама любила, а вот Анну — не очень. По крайней мере, мать любила её меньше всех, и отношения у взрослой Анны с маменькой были довольно напряженные. Вот Екатерина и Прасковья, несмотря на педагогические приемы матушки, росли достаточно счастливыми девицами и, когда выросли, поддерживали с мамой стабильно хорошие отношения.

Вот эту–то нелюбимую племянницу и отдал Петр за жалкого потомка свирепых остзейских (По–немецки Балтийское море называется Ostsehe — в буквальном переводе «восточное озеро». Отсюда и название — Ostsehegebiet — «остзейский край», который населяли «остзейские немцы», то есть немцы, переселившиеся на территорию Ливонского и Тевтонского орденов в XII—XVI веках) баронов с откровенным желанием — наложить лапу на Курляндское герцогство. Для нравов эпохи довольно характерно, что Анна и Фридрих–Вильгельм обменялись любовными письмами, ни разу не видя друг друга. Иногда жениху показывали портрет невесты (тоже характерно, что не наоборот), но в этом случае и такого ничего не было. Молодые люди должны были жениться, это дело решил без них, и они послушно изобразили влюбленность…

Свадьба состоялась 31 октября 1710 года, и Анна овдовела почти сразу — молодые супруги только выехал из Петербурга в Митаву, как герцог Фридрих–Вильгельм умер 10 января на мызе Дудергоф.

Очень возможно, герцог попросту не выдержал очередной попойки в компании Петра I, помер он наутро после алкогольного «состязания» с новым родственником. Анна Ивановна осталась одна и с очень ограниченными средствами к существованию. После смерти супруга она пыталась вернуться в Россию, в Петербург, но добрый дядюшка, царь Московии и вскоре император Российской империи, выпроводил её обратно. Петра I как нельзя больше устраивало, чтобы на престоле Курляндии сидела его племянница, пусть даже не имея никакой реальной власти.

Несколько раз появлялась возможность выдать Анну Ивановну замуж, и всякий раз Петр эту возможность пресекал: международное положение Курляндии было очень неопределенным, шатким, и любой брак герцогини Курляндии мог нарушить хрупкое равновесие. А на Прибалтику Пётр последовательно накладывал лапу. Чем вообще слабее была Курляндия, чем меньше она была способна проводить самостоятельную политику — тем лучше!

А что до вечной нужды Анны, ее униженности — у Петра, случалось, и солдаты умирали от голода, а к солдатам, при всей своей грубости и жестокости, он относился несравненно лучше, чем к своим детям, а уж тем более — к племянницам, к дочерям нелюбимого брата.

И осталась Анна, герцогиня Курляндская, не просто одна, а фактически выгнанная из России, без чьей бы то ни было помощи. Курляндия в то время была своего рода «дворянской республикой», вроде Речи Посполитой. Но в Польше считалось неприличным для шляхтича не получить хоть какого–то образования. А вот про прибалтийских баронов редко говорили без употребления таких славных, почтительных эпитетов, как «дубообразные» или «тупые, как селедки». Почему именно селедка пользовалась такой плохой репутацией у студентов города Кёнигсберга, мне не удалось установить. Вроде рыба как раз довольно умная и хитрая…

Но во всяком случае немецкие бароны из Прибалтики славились прожорливостью, тупостью и пьянством, мало подчинялись своим герцогам, денег для них жалели, а в плане культуры мало отличались от «крепких земле» латышских крестьян, на шее у которых сидели и которых мордовали, как хотели.

Анна была для них чужой и сильно нуждалась порой в самом необходимом, даже в еде. Неоднократно приезжала она в Петербург, буквально попрошайничала и изо всех сил старалась всем понравиться. Поведение приживалки? Несомненно! Но многие Анну Ивановну жалели, потому что видели её униженной, поставленной в тяжелое положение и к тому же старающейся быть приятной. На её избрание оказало воздействие и это — ох, до чего любят на Руси несчастненьких!

Эрнст же Бирон… О ранних стадиях его общения с Анной рассказывают по–разному. Что он был при её дворе в Митаве с 1718 года — это точно. Тогда ему было 28 лет, захудалой герцогине Анне Курляндской — 25. По одним данным, тогда–то у них и начался бурный, но долгое время скрывавшийся от всех роман. По другим сведениям, в 1718 году любовником… простите, фаворитом, Анны был русский посланник Бестужев–Рюмин; а Бирона в фавориты, а говоря менее изысканно, в любовники Анна взяла много позже, только в 1727–м. Какая версия более правдива, я не знаю.

Об этой связи рассказывали много чего, в том числе и о множестве детишек от Бирона, которых Анна то ли приканчивала самыми варварскими способами ещё в утробе, то ли отдавала на воспитание в разные богадельни или доверенным людям. Но рассказывали о них так много разного, и по большей части гадостей, что верится плохо. Тем более что основная масса рассказчиков — люди, пострадавшие от Анны и от бироновщины и начавшие свои замечательные рассказы уже после окончания ее правления.

То есть, с одной стороны, тогда и правда практически не умели предохраняться, это факт. И о рождении у Анны детей сообщают не только русские, но и иностранные современники. С другой… очень уж хотелось и очень уж многим русским дворянам хотелось, чтобы Анна была отвратительным чудовищем, травившим своих не родившихся детей какими–то «отварами» и «зельями», извлекавшим трупики из утробы вязальными спицами по частям и так далее. А раз очень уж хотелось — трудно верить.

Наиболее реальна версия, что в Митаве у Анны родилось несколько детей (от Бестужева или от Бирона?) и этих детей отдали на воспитание в семьи простолюдинов. В какие? Вот это неизвестно, эти детали скрывались тщательнее всего. Так что и сегодня, скорее всего, в Прибалтике живут люди, в которых течет царская кровь.

То же самое касается и Бирона… Огромное множество людей имело все основания не любить, а то и ненавидеть лютой ненавистью Бирона. И, конечно же, сообщали о нем разного рода неблаговидные сведения. Классикой стали слова австрийского посланника барона Остена:

«Когда граф Бирон говорит о лошадях, он говорит, как человек; когда же он говорит о людях или с людьми, он говорит, как лошадь».

Это высказывание очень быстро переиначили в поговорку: «С лошадьми он человек, а с людьми — лошадь».

Что страстный лошадник Эрнст Бирон даже самые важные вопросы решал в манеже — это факт. Что самый лучший способ понравиться ему — хорошо разбираться в лошадях и, придя в манеж, поговорить о них, помочь Бирону в выездке, в дрессировке лошадок, а ещё лучше — подарить ему хорошую лошадь, — это тоже факт.

Всё это, судя по всему, примерно так и было… Но чем это лучше или хуже привычки графа Шувалова, покровителя Ломоносова, принимать посетителей в то время, когда его брили, пудрили и завивали? Или привычки Фридриха I вести важнейшие разговоры во время военных парадов, под барабанный грохот и рёв труб? По правде говоря, вполне невинное самодурство, и не более.

Рассказывали и про то, что в годы юности Бирон учился в Кёнигсбергском университете, в Восточной Пруссии, и вынужден был покинуть Пруссию… Но мы ведь не знаем множества обстоятельств дела. Известно, что Бирон участвовал в каком–то ночном дебоше и что гуляки разнесли некий кабачок во время драки студентов с горожанами. И что во время драки погиб человек. Все так! Но, во–первых, никто не знает достоверно, в чем состояло тут участие Бирона. А во–вторых, даже если в его руках была шпага, проткнувшая почтенного горожанина, так ведь и горожанин был со шпагой. В момент, когда шпага Бирона вошла в его тело, сей почтенный человек находился не у себя в доме и не в городском магистрате, а во все том же низкопробном кабаке. И не сидел он за чтением Канта, а стоял в боевой позе, направив на противника (возможно, на Бирона) 60 сантиметров остро отточенной стали.

Так что, с одной стороны, история, конечно же, отвратительная. «Почему–то» далеко не все студенты XVIII века, при всем их традиционно нетрезвом и распутном образе жизни, влипали в подобные истории.

С другой стороны, очень может быть, что Эрнст Бирон и вообще не виноват в этой смерти или виноват не больше, чем любой участник пьяной драки, вынужденный защищаться от направленного на него оружия. То есть виноват ровно в том, что вооруженный шатался по портовым кабакам и искал буйных развлечений на свою… ну, пускай будет на голову.

Во всяком случае, студент Эрнст Бирон просидел под арестом несколько месяцев, после чего его отпустили с миром (хотя был вынужден никогда больше не появляться в Кёнигсберге). А убийства своих граждан городские суды и городская полиция никогда не жаловали, и очень трудно представить, чтобы они «покрывали» студента, да ещё студента из нищей и дикой Курляндии.

Так что и эта быль, очень может быть, молодцу и не в упрек.