Читаем без скачивания Другой город - Михал Айваз

Глава 15

Простыни

Еще долго я сидел у окна и смотрел на пустую площадь. У меня стали слипаться глаза, но тут послышался грохот приближающегося автомобиля и вырвал меня из дремы; я открыл глаза и увидел, что от дворца Клам-Галласа едет мусорная машина; она была стеклянная, за прозрачными стенками высилась груда блестящих золотых украшений, по которым ползали зеленые змеи, посреди украшений торчал зажженный торшер на металлической ножке, а под ним белела застланная кровать, на которой обнимались нагие любовники. Машина остановилась возле пивной «У синей щуки», мусорщики соскочили с задней подножки и подтащили к ней баки, стоявшие на тротуаре. Машина опрокинула их внутрь себя, и из баков посыпались новые драгоценности и извивающиеся зеленые змеи, украшения катались вокруг кровати, змеи обвивались вокруг ножки торшера. Услышав звон драгоценностей, любовники прижались друг к другу еще теснее и ускорили темп. Я снова закрыл глаза и слышал, как мусорная машина уезжает, звук ее мотора становился все слабее, пока не затих за стенами домов.

Издалека послышалось жужжание, оно все усиливалось. Скоро над площадью показался белый вертолет, на брюхе которого была нарисована голова ревущего тигра. Вертолет опустился ниже и, покачиваясь, завис над снегом на высоте человеческого роста. Внутри зажегся яркий прожектор, луч резкого света скользил по фасадам, по пустому залу пивной, поднимался наверх, к крышам, снова падал вниз, проникал в темные комнаты. Я не стал ждать, пока зловещий луч осветит ресторанчик, и через заднюю дверь прошел вглубь дома.

Я бродил по лабиринту темных коридоров, подъездов, двориков и лестниц. Остановился на застекленной галерее, окна которой смотрели на маленький дворик, на его заснеженном дне чернела перекладина для выбивания ковров. Жужжания вертолета не слышалось. Было тихо, только из крана в конце галереи капала вода в ободранную раковину да из-за каких-то дверей доносился храп. Я открыл последнюю дверь, думая, что это выход, но там оказалась квартира. В темной прихожей на меня повеяло запахом пальто и обуви, я шел по тесным неосвещенным комнатам, пока не попал в спальню. В окне виднелся молчаливый фасад дома на другой стороне улицы. Квартира была холодная и пустая. Послышался шорох; я испугался и вскрикнул, но это оказалась всего лишь вылезшая откуда-то кошка; она подошла и изучающе посмотрела на меня светящимися глазами. Мой взгляд упал на разостланную постель, мне захотелось немного поспать; я разделся и в нижнем белье улегся под холодное тяжелое одеяло.

Я лежал и смотрел на ряд темных окон противоположного дома. Потом повернулся на другой бок и вытянул руку в темноту, но мои пальцы не наткнулись на стену. Это меня насторожило. Неужели я снова очутился у входа в некую пещеру, в глубине которой меня кто-нибудь подстерегает? Я встал на кровати на колени и пополз на четвереньках по пружинящим матрасам в темноту, кровать все не кончалась, она стала еще шире, я поднялся и зашагал по мягко подающейся под моими босыми ногами равнине, покрытой смятой простыней, подушками и одеялами, которые тускло освещало какое-то северное сияние, дрожащее над белым полем, складки простыней и смятые одеяла походили в его свете на лежащих грифов и сфинксов. Я, как через сугробы, пробирался через одеяла, путался в них и падал на равнину, которая смягчала падение и качалась подо мной. Кое-где слышалось дыхание спящих, сонное бормотание и вскрики от ночных кошмаров, иногда я касался ногой какого-нибудь спящего. Поднялся легкий ветер, простыни на равнине вздулись и заволновались, их шелест мешался с сонным дыханием.

Одеяльная равнина пошла вверх, передо мной возникли холмы, покрытые простынями и одеялами, по этим холмам из простыней съезжали лыжники и лыжницы в пижамах, ночных рубашках и нижнем белье. Я подошел к стеклянному строению с крутой крышей, которое напоминало кафе «На перекрестке» в Крконошах, перед домиком в щелях между матрасами красовались лыжи, украшенные мелкими цветочками, полосочками и прочими узорами, привычными для постельного белья. Я вошел внутрь; у столиков сидели люди в ночных одеяниях. Я устроился возле окна и наблюдал за лыжниками на склонах. За соседним столиком сидели две дамы в розовых ночных рубашках, я услышал их разговор:

– Пойдешь завтра с нами в горы?

– Я боюсь; объявили о возможном сходе лавины, я никак не могу забыть о том, как моя одноклассница попала под лавину и несколько часов пролежала во тьме под одеялами, пока ее не учуяла лавинная собака. За это время она сочинила стихотворение, в котором говорится о золотых мотоциклах, воссиявших в мозге прозревшего, и о том, зачем нужно, чтобы побежденные сочувствовали победителям. Слова из этого стихотворения об овцах, упрямо тянущих откуда-то длинные и толстые электрические кабели в кафе отеля «Европа», полное посетителей, опечаленных подобными действиями овец, легли в основу сюжета огромной фрески, перед которой на моего шурина, возвращавшегося с конгресса по философии, где он читал доклад о том, что главную проблему метафизики необходимо решать в духе мюсли с орехами, напали продавщицы рыб, они били его кулаками по лицу и кричали ему: «Хорошо замаскированная шоссейная сеть – это так же благородно, как животное, которое все ловят в сонатах для фортепиано, сделай нам новую Снегурочку, придурок!» Но даже после этого он не смог ответить на вопрос, что он полагает главной проблемой метафизики.

– Да, невеселая история.

Я бы с удовольствием проник еще дальше в это таинственное пространство; я даже попытался залезть на гору из матрасов, но подъем становился все более крутым, и мне пришлось отказаться от этой идеи. Я снова спустился и попробовал обойти горный массив, но мягкие горы с одеялами на дне темных впадин были все круче. Я услышал тихое ворчание и забеспокоился. Над равниной появились красные огоньки, которые быстро приближались ко мне. Это был вертолет с рисунком ревущего тигра на брюхе. Я побежал, однако запутался в простыне и упал на матрасы. Вертолет замер, он висел низко над равниной; простыни, пробужденные вихрем, который поднялся от кружащегося пропеллера, затеяли в воздухе сумасшедший танец. Меня ослепил свет прожектора, послышался суровый голос, искаженный мегафоном:

– Вы обвиняетесь в незаконном пересечении Границы, в расспросах, в предумышленном убийстве священной акулы и в произношении запрещенных согласных. Сопротивление бесполезно, лечь на живот, руки за голову!

Я бросился бежать, я мчался между холодными гейзерами простынь, бьющими вверх в резком свете преследовавшего меня прожектора. Нежно, точно играющие мелодию часы, заговорил бортовой пулемет; пули зарывались в подушки и одеяла, из дырок поднимались облака пуха и перьев и носились между колышущимися простынями. Я приноровился использовать при беге пружины матраса, совершал длинные прыжки, и чем резче я падал на равнину, тем выше и дальше бросал меня матрас, мои прыжки становились все длиннее, в конце концов я по дуге пролетал над кучей одеял и над спящими по нескольку десятков метров. Однако вертолет обогнал меня и, словно гигантское омерзительное насекомое, подлетел спереди; я упал на одеяло и смотрел, как вертолет приближается и снижается, как простыни вздымаются все выше, одна из них намоталась на пропеллер, вертолет закачался и боком рухнул на кровать, его винт все вращался и рвал простыни, одеяла и матрасы и поднимал в воздух перья, лоскуты и куски поролона, а потом раздался взрыв, звук которого напоминал гармонический аккорд, взятый множеством духовых инструментов, и вертолет сгинул в холодном синем пламени.

Я остался лежать там, где упал, и немного поспал. Я так устал от бешеной погони, что мне недостало сил опять отправиться в горы и искать перевал, по которому можно было бы проникнуть в глубь иного пространства, и я вернулся по постельной равнине в темную квартиру. Там я оделся и совсем было собрался уходить, когда раздался резкий стук в окно. За стеклом сидела птица-декламатор Феликс. Я обрадовался, что снова вижу его, и тут же открыл створки, но Феликс, оставшись на наружном подоконнике, поклонился и стал быстро читать стихотворение, которое он пытался продекламировать еще во время нашей первой встречи на крыше храма Святого Вита. Он читал с огромным пафосом и особо отмечал места, которые ему казались важными для восприятия, взмахами крыльев и низкими поклонами, так что я боялся, что он свалится с подоконника:

Пой об окраинных землях, которым срединный закон неизвестен,Варвар с равнины там молча кубок хмельной осушаетВместе с таможенным стражем земель отдаленных, в которыхТот, кто победы лишен, обрести ее сызнова может,Возле реки бесконечно блуждая иль в комнатах заднихЛавок, где сладости грудой лежат у витрин, что на площадь выходят,Или касаясь предметов различных в пространстве бесцельном.Пой об истории новой, где солнечный блеск и в саду запустенье.Там, говорят, через щели порядка былое величье сияет,Власть, позабытая всеми, что тайно по-прежнему правит,В шелесте платьев столичных, что праздничный бал открывает,Звуки сбирает и заново смысл словам открывает забытым,Тайная власть, что взамен наших планов балет объявляетВ джунглях глухих и что в жестах живет, не замеченных глазом,Словно в чертогах златых, что в далеких горах притаились.Земли окраин, откуда в ночной тишине глас чудовищ протяжный…

При этих словах Феликс слишком сильно замахал крыльями – и не удержался. Снизу послышался испуганный писк, но, к счастью, птице удалось обрести равновесие; она тут же снова взлетела на подоконник и продолжала: