Читаем без скачивания В саду памяти - Иоанна Ольчак-Роникер

Камилла Горвиц, около 1900 г.

А что думала по этому поводу гордившаяся своей ассимилированностью семья? Мать верила в сына. Он борется за социальную и народную справедливость. Разве легко тому, кто отстаивает самые высокие идеалы? Старшие сестры считали, что он губит свою жизнь. Лютек и Камилка прекрасно его понимают. И по его примеру вступили в партию. ПСП давала тогда людям из разных социальных слоев ощущение братства. Вместе бороться за свободную и демократическую Польшу, в которой исчезнут любые различия — как национальные, так и классовые. Политическое движение, в котором превалирует надежда на лучшее завтра, уже сегодня гарантирует евреям единение с прогрессивной частью польского общества. Совместная борьба, общие цели, а нередко и камера — все это встречало желаемое одобрение и не могло не возвышать.

Одних идея увлекала своей справедливостью, других притягивала художественностью, были и такие, кого она сопрягала с мечтой о некоем геройском поступке. Это цитата из «Воспоминаний» Людвика Кшивицкого[25]. Автор, правда, больше говорит о начальном этапе движения, но его формулировки, сравнивающие социалистическую доктрину с провозглашением нового культа, сторонники которого смело надевали на себя мученический венец, позволяют лучше уразуметь непонятную сегодня слепую веру в бесчисленных мнимых пророков и святые писания. Он пишет далее: Столкновение с социализмом везде приводило к одному и тому же результату: как загорается огнем сухое полено, так молодой человек в течение нескольких дней из идеолога труда превращался в социалиста. Скажу точнее: становился приверженцем новой религии — религии труда и солидарности. Я употребляю слово «религия» вполне сознательно, поскольку эти выспренные чувства восторга походили на религиозный экстаз. Были такие, кто, впервые взяв в руки «Капитал», растроганно целовал книгу, приветствуя ее.

Будущая моя бабушка, к счастью, устояла перед всеми идеологическими соблазнами. Политика ее не интересовала, а общественную деятельность она бесконфликтно соединяла со светской. Брат любил упрекать ее в «мещанском ханжестве» и «двойной морали». Но именно благодаря ему она познакомилась с левыми из варшавских «непокорных».

Особенную активность Янина развила в известных бесплатных читальнях Варшавского благотворительного общества, где на общественных началах библиотекарями работали молодые люди из интеллигентских кругов. В эту деятельность ее втянула руководительница читальни на Дзельной улице, жена доктора Оппенгейма. Сама улица граничила со Смочой, Генсёй и Мурановской. Именно тут проводил свою агитацию Макс — в районе, где проживала исключительно еврейская беднота, она-то и составляла основную читающую публику. Роль юной библиотекарши состояла в том, чтобы дать пришедшему нужную книгу и пояснить, чем она полезна. Получатели были на редкость восприимчивы, эмоциональны и благодарны за подробные разъяснения. Янина очень любила свою работу и посвящала ей все воскресные утра.

Но наряду с этим она охотно предавалась развлечениям, которые ей предлагала мать. Вместе они посещали театры, музыкальные вечера и благотворительные балы. Весной ездили на дрожках по Уяздовским аллеям, постоянно бывали на летних концертах в Швейцарской долине. «Посещения» требовали туалетов. И бегали обе по магазинам мод, где выяснилось, что у Юлии, матери девятерых детей, выглядевшей в свои пятьдесят старухой, безупречный вкус: выбранные ею для дочери фасоны платьев всегда вызывали всеобщее восхищение. Янина в кругу своих знакомых пользовалась репутацией одной из самых элегантных девушек, и даже поэт Казимир Тетмайер — кумир пансионерок, когда-то с румянцем на щеках читавших его любовные опусы, увидав ее в Швейцарской долине, закричал с волнением: «Эта! Эта! Посмотрите на нее. Только эта! Я непременно должен с ней познакомиться!»

В своей красной пелерине она производила на мужчин фурор. В Музыкальном обществе, на одном из концертов по средам, в нее с первого взгляда влюбился какой-то немец, приехавший из Вроцлава. Он разыскал общих знакомых и через них просил позволения посетить их. Осмотрительная мать, прежде чем дать согласие, послала во Вроцлав к родственникам умершего мужа письмо с вопросом, что это за незнакомец. Ответ заинтриговал: Ein feiner musikalischer Herr, vielfacher Millionar[26]. Итак, одним воскресным утром Юлия пригласила его на чай, заручившись предварительно согласием дочери. Но та, не предупредив о своих истинных намерениях, как обычно по воскресениям, пошла в читальню на Дзельной. А потом пыталась оправдаться, что, де, ее еженедельное обязательство гораздо важнее бесед с незнакомым человеком, с которым, как она говорила, у нее не может быть ничего общего.

Музыкальное товарищество возникло в ее жизни еще раз. Одним осенним днем 1898 года почтальон принес на Крулевскую запечатанный конверт. В нем лежали два билета на ближайший в среду концерт. И письмо от Камилки, которая писала матери, что, вопреки тому, что та так и не дала своего согласия, уезжает в Цюрих. Что не может отказаться от своих планов, они для нее — дело всей жизни. Средства на поездку она достала, продав золотую медаль, полученную за экзамены на аттестат зрелости, блестяще когда-то ею сданные. Устроится собственными силами. Из дома ей помощь не нужна, она просит прощения за самовольный поступок, уверяет в своей любви и выражает надежду на понимание. Присовокупляет к этому два билета на концерт, о которых накануне говорила мать. Купила их по дороге на вокзал.

Надо отдать должное: Юлия была женщиной великодушной и рассудительной. Довольно быстро она примирилась с решением дочери и поспешила с материальной поддержкой. Позже стала очень ею гордиться, и в последние годы жизни, когда Камилка уже работала врачом в Мюнхене и Берлине, немало времени проводила с ней за границей.

Выехав в Цюрих, Камилла тотчас же включилась в политическую деятельность, вступила в молодежную секцию Заграничного союза польских социалистов. Вскоре, закончив учебу в Варшаве, в Швейцарию приехал стажироваться Лютек. Пользуясь пасхальными каникулами, оба вернулись в Варшаву и приняли участие в первомайской демонстрации. Царская полиция, как всегда, перекрыла движение участникам, но задержанных сразу не арестовали, а только проверили документы. Тут как раз и записали данные обоих Горвицев. Опасаясь ненужных последствий, вечером они уехали в Цюрих. А на следующий день на Крулевскую заявилась полиция с приказом арестовать «бунтовщиков». Не застав их дома, забрали с собой Юлию. Близкие были напуганы. Опасались, что далеко уже немолодая женщина после ареста тяжело заболеет. Освободить ее из тюрьмы ратуши удалось лишь спустя несколько дней. Сетованиям и сочувствию не было предела. Юлия, однако, нисколько не сокрушалась по поводу возникшей несправедливости. Наоборот, и она почувствовала себя «бунтовщиком».