Читаем без скачивания В лесах счастливой охоты - Николай Сладков

Я шёл, а невидимый зверь всё сидел на одном месте и тявкал уныло и хрипло, будто ему сдавило горло. Я потрогал ружьё и пошёл прямо на крик: не пропускать же удобный случай!

Всё ближе и ближе подходил я к кричащему зверю. Из-за гор поднималась луна. Из-за камней, кустов, бугров стали выползать чёрные тени; казалось, ночь протягивает навстречу чёрные руки. В неровном зелёном мерцании, как сквозь воду, разглядел я впереди на чистинке маленькое чёрное пятнышко. Тявканье неслось оттуда.

Что-то знакомое показалось мне в этой чистинке и в этих тенях. И вдруг я узнал это место! Вот высокий бурьян, вот камень, за ним лощинка. Здесь днём я подстрелил лису. И сразу за первой догадкой пришла вторая: я понял, что за зверь тявкал сейчас тут, потеряв всякую осторожность!

Запрокинув тонкую мордочку вверх, распушив густые баки, тявкал охрипшим голосом осиротевший лис, тот самый, что днём убежал от меня в степь.

Он сидел как раз на том месте, где я днём связывал лапки у мёртвой лисы.

Маленьким, жалким комочком казался лис под огромным холодным небом в необъятной степи. И жалкий его голосок — не вой победителя и не писк жертвы — был здесь ни к месту и странно тревожил душу. Разве не удивительно — жалоба зверя! И выражение «звериная тоска» вдруг наполнилось для меня особым значением.

Я постоял, послушал, потом потрогал своё ружьё и зашагал своей дорогой. Нет, это не удачный случай для охотника, даже если у него твёрдое сердце и жёсткая рука.

Далеко я ушёл, но стоило остановиться, приложить к уху ладонь — и становилось слышным приглушённое хриплое тявканье. Лис всё сидел и тявкал.

Но вот совсем стихли непривычные звуки. Опять вокруг ночная степь, слышится то довольное ворчание, то отчаянный писк. Над головой чёрное небо и белая луна. А впереди дорога, неясная и бесконечная, как Млечный Путь.

В кяризе

Вторые сутки идём, не поднимая головы. Вторые сутки топчем свою тень. Утром эта тень нелепо длинна. К полудню она становится всё короче и короче, пока, наконец, совсем не спрячется под подошвами широких ботинок. Это значит, что раскалённое белое солнце пустыни остановилось в зените и льёт на истомлённую землю расплавленную лаву лучей. На висках вздуваются вены. Начинает мутиться сознание.

Воды!

Воды! Какой угодно: мутной, зелёной, вонючей!

Но воды никакой нет.

Разве может сохраниться хоть капля влаги на земле, выжженной солнцем и превращённой в пыль? Земля эта жжёт ноги даже сквозь толстую подошву ботинок.

Вторые сутки над головой белое от зноя небо. А под ногами пухлая пыль. На горизонте шевелится синее и зелёное марево. В нём угадываешь то волны моря, то далёкие заросли тростников.

Но мы знаем: нет впереди ни моря, ни зелёных оазисов. Это мираж.

Был на карте родник, на который мы очень надеялись. Мы нашли этот родник. Но вода в нём оказалась горько-солёная.

И вот опять — три человека и два мула — плетёмся к далёкому мареву, тупо ступая след в след. Сухая кожа натянулась на скулах. Белые губы потрескались, и в трещины набилась чёрная пыль.

Пыль глушит шаги. И кажется, что мы не идём, а беззвучно, подобно миражам, плывём над раскалённой землёй. Начинает закрадываться жуткое чувство безнадёжности, бессилия перед этой мёртвой пустыней.

Вдруг наш проводник, нелепо взмахнув руками, бросился в сторону. Пробежал с полсотни шагов и упал, уткнувшись лицом в песчаный холмик.

— Ну вот, один спятил!

Но вдруг и мулы, взбрыкнув копытами, поскакали туда же и остановились возле лежащего проводника. Мы подбежали к ним.

Проводник лежал на животе, свесив голову в чёрную дыру в земле. Мулы нетерпеливо топтались вокруг осыпая копытами песок.

— Кяриз, — тихо проговорил проводник и сел. — Вода.

— Вода! — вдруг заорал он и, вскочив, стал быстро развьючивать мулов.

Кяриз! Я слышал о кяризах. Кяризами называют глубокие колодцы, прорытые скотоводами над подземной рекой. Из таких колодцев достают воду ведром, привязав его к длинной верёвке.

Все наши верёвки мы связали в одну. Привязали ведро и опустили в колодец. Колодец оказался очень глубоким — метров пятнадцать. Но воды в подземной речке было мало. Ведро зацепило лишь немного жижи с песком.

Тогда решили сами спуститься в кяриз. Я обвязался верёвкой и сполз в чёрную дыру.

Упираюсь руками в стены. На голову сверху сыплется песок. Светлый круг над головой суживается. Стены колодца становятся холодными и сырыми.

Внизу темно. Журчит вода. Всматриваюсь, ничего не видно.

Наконец чувствую: ноги в воде. Дно. Воды по щиколотку. Нагибаюсь и, зачерпывая ладонью, пью, пью и пью. Как здорово — вода!

Вдруг кто-то мокрыми лапами зашлёпал по воде. Я замер. Вслушиваюсь, сдерживая дыхание. Но слышу только стук своего сердца. Чиркнул спичку. Спичка стрельнула и погасла. При вспышке замечаю: стою в пещере. На дне пещеры дрожит вода.

Опираюсь рукой о стену. Стена мокрая и слизкая. Ставлю ведро на дно и банкой наливаю в ведро воду.

И тут вдруг опять зашлёпало, заплескало, будто огромная многоножка побежала по воде!

Быстро зажёг спичку. Спичка ярко вспыхнула… Пламя спички отразилось в десятках немигающих глаз!

В чёрной воде, выпучив подводные глаза, неподвижно сидели лягушки, жабы и черепахи. На стенах пещеры шевелились змеи. Их глаза вспыхивали, как летучие светляки.

Лягушки и жабы от голода превратились в скелеты, обтянутые слизкой кожицей. Они пробрались в эту пещерку подземными ходами из ближайшей реки и застряли тут, обречённые на голодную смерть. А черепахи и змеи сорвались сверху.

Их глаза горели голодным огнём.

Сейчас спичка погаснет, и эти мокрые твари, шлёпая и извиваясь, полезут на мои ноги!

Я не знаю, что делать.

Огонь парализовал обитателей колодца. Страх парализовал меня.

Что-то дёрнуло за пояс. Верёвка!

Схватив полное ведро, я дёргаю верёвку изо всех сил. Верёвка потянула меня наверх, песок посыпался на голову.

И вот я наверху. Жара, а меня бьёт озноб. Я лёг на песок, уткнувшись лицом в ладони. Перед моими глазами проплывают самые страшные видения пустыни: жара, безводье, обманчивые миражи… Но всё это меркнет, всё бледнеет перед этим колодцем. Сейчас я заглянул в иной мир. Мир, в котором умеющие ползать, извиваться, хватать и кусать были ещё сильнее человека. А что может быть страшнее этого?

Без меня, кое-как приспособясь, доставали ведром воду для мулов. Без меня мылись, обливая водой спины и головы. Без меня собрали вещи и навьючили седла. Когда тронулись, я встал и побрёл позади каравана.