Читаем без скачивания В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946 - Хорст Герлах

Наше рабочее предназначение

Железнодорожное полотно пролегало в непосредственной близости к месту выгрузки песка. Чтобы разровнять одну такую кучу, раскидав песок по земле на расстояние тридцати метров в ширину и трехсот метров в длину, уходило около месяца. Затем мы толкали по рельсам вагоны, подгоняя их к насыпи и нагружали их песком.

Весной и зимой, когда земля замерзала, мы пробивали дыры в ней раскаленными металлическими прутьями, заколачивая их молотами. Все кусты и деревья, растущие на пути, удалялись, так же как и любые органические материалы, которые впоследствии могли помешать при прокладке рельсов.

Работой руководил русский, бывший заключенный, которого освободили досрочно при условии, что остаток срока он проработает на этой территории. Несмотря на то, что он был нашим начальником, да к тому же принадлежал к вражескому стану, он все же пытался понять нашу ситуацию, хотя не знал ни слова по-немецки.

Самым трудным для нас было выполнение работы, требующей физических навыков. Была ли это работа на торфянике, толкание составов или мы пилили лес, нам всегда устанавливали нормы. Меня поражала способность русских достигать сравнительно больших успехов, используя примитивные орудия и средства труда.

Например, укладывание шпал, которые не подходили по размеру и были слишком короткими или, наоборот, слишком длинными, являлось одной из их специальностей. Причем здесь они использовали одно-единственное средство – собственные руки.

С другой стороны, все, что делалось наспех, не могло прослужить долго. Главной задачей было выполнить работу в рекордные сроки, а качество из-за этого страдало. Каждый стремился выполнить свою норму, а каков будет результат, не всегда имело значение.

За год семь поездов сошли с рельсов. А произошло это потому, что шпалы не выдерживали давления при движении поезда. Не удивительно, что и рельсы, уложенные наспех, не всегда выдерживали вес вагонов. Тем не менее поврежденные составы ремонтировались в поразительно короткие сроки и запускались снова. Хотя такие эксперименты были крайне небезопасны, очень редко происходили несчастные случаи.

День в лагере

Каждый день в лагере представлял собой монотонную рутину. В шесть часов утра мы просыпались от стука в дверь – нас будил охранник. Умывшись, одевшись и получив завтрак в столовой, бригадир шел за полагавшимся хлебом, который делил между нами. Выдавалось по двести граммов на человека, которые делились на три приема пищи.

Столы накрывали немецкие девушки. Заключенные получали 500 граммов супа и 200 граммов каши; бригадир получал двойную порцию.

Закончив есть, мы строем шли к лагерным воротам, где нас обязательно пересчитывали. За воротами мы переходили под присмотр другого охранника, у которого всегда был автомат, на случай, если кто вздумает ослушаться его приказов. Бригадир переводил слова охранника на немецкий, после чего мы обязаны были отвечать «Мы поняли» и уже после этого строем следовать за ним.

На своем рабочем месте нам приставляли начальника, который объяснял бригадиру, в чем заключается наша работа. Если до этого мы уже работали на этом объекте, одной из первых вещей, которую нужно было сделать, это развести огонь для охранника. Другой костер мы разводили для себя, хотя группе из двадцати пяти человек было непросто согреться.

В такие моменты в голову лезли разные мысли, и на ум приходило латинское высказывание: «Каждому свое». Я размышлял о том, заслужил ли каждый из нас все это? Было ли это испытание карой небесной для нас? Несмотря на свои беды, я не спрашивал Бога, за что мне это все, потому что все равно не получил бы ответа.

Обед приносили прямо на рабочее место, а потом мы еще работали до пяти-шести часов. Даже в те короткие моменты, когда наступал перерыв в работе, наш начальник пытался занять нас чем-нибудь. Это было необходимо, чтобы написать в ежедневном рапорте, что бригада ни минуты не сидела без дела. Таким образом, администрация считала, что мы выполнили больший объем работы, нежели на самом деле. Наш мастер делал это не для нашего блага, а для того, чтобы получить большую порцию хлеба.

В конце долгого дня мы, построившись по два человека, в сопровождении охраны возвращались в лагерь.

Часто я шел в паре с герром Кауфманом, булочником из Эльбинга. Ему было около пятидесяти четырех лет, и он повидал в жизни больше, чем многие из нас. В Первую мировую он получил ранение в ногу и потому немного прихрамывал, но в остальном он был хорошим работником. В ту войну он тоже побывал в плену, только в Англии. Пока мы шли обратно, я спросил его:

– Где, по-вашему, лучше находиться в тюрьме, в Англии или в России?

– Нетрудно ответить, – произнес он. – Уж если выбирать, я бы скорее попросился в английский лагерь. Относились там к нам лучше. А вообще я слышал, что американцы лучше всего обращаются с пленными.

– Откуда это известно?

– У меня был дальний родственник, которого захватили в Италии в 1944 году. Он писал из Штатов, что, когда приехал в Нью-Йорк, ему дали жареного цыпленка.

– Жареный цыпленок! Хоть когда-нибудь нам удастся попробовать его снова?

– Если бы Гитлер не уничтожал евреев и американцев, он бы мог выиграть войну, и мы никогда не попали бы сюда.

Тем временем мы пришли в лагерь. Охранник уже открыл ворота для нас. Мы поставили лопаты, стряхнули пыль с одежды и вошли на территорию, а лагерные ворота вновь захлопнулись за нами. Теперь другой охранник опять пересчитал нас. Обычно продолжительность этой процедуры зависела от умственных способностей охранника.

Мы все были на месте. Что хорошего могло ждать нас, задумай мы убежать? Да и бежать было некуда. Потом нас кормили однообразным ужином. Качество хлеба было очень низким.

Больным, находящимся в госпитале, выдавали по шестьсот граммов, по семьсот пятьдесят – тем, кто работал на тяжелой работе, и по восемьсот граммов получал бригадир. Иногда нам давали еду, которая называлась запеканка. Мы никогда не наедались, потому что вся еда была низкокалорийной. Даже только что поев, любой из нас мог бы сразу съесть две буханки хлеба.

Однообразный день заканчивался вечерним звонком. Каждый заключенный спал на простой деревянной кровати. Частью одежды приходилось накрываться, остальная служила матрасом. С наступлением холодов мы спали не раздеваясь. Так как чрезмерное количество воды не усваивалось в наших пустых желудках, нам постоянно приходилось вставать в туалет, иногда по девять раз за ночь. Выспаться не удавалось, и утром мы вставали еще более уставшие, чем накануне.

Наша работа на песчаном карьере не квалифицировалась как тяжелая, и потому нас кормили хуже. Многие из моей бригады были мои ровесники, шестнадцати – семнадцати лет, а работали мы наравне с тридцатилетними мужчинами.