Читаем без скачивания Картины Парижа. Том II - Луи-Себастьен Мерсье

Счастливый век, когда в жизненный обиход вводится бо́льшая непринужденность, когда наводится лоск на все окружающее, когда ежедневно придумываются все новые и новые развлечения, чтобы прогнать вечную скуку!

Наконец появляется на свет хорошее общество — прекрасный термин, обозначающий очередную ступень общественного развития; прическа становится важным и серьезным делом.

Любовь уже не является пожирающим пламенем, заставлявшим Ахиллесов проливать слезы и побуждавшим паладинов устремляться через леса и горы; она стала вопросом тщеславия. Иная женщина старается взять верх над другими женщинами числом своих возлюбленных. Женщины стали настолько мягкосердечны, что считают долгом осчастливить как можно больше мужчин. Все меняется, но меняется к лучшему. Сыновья! Вы не будете больше рабски подчиняться отцу, который простодушно воображал, что природа дала ему над вами какие-то права. Женщины! Вы будете насмехаться над вашими мужьями; нет больше никаких стеснительных уз; каждый человек свободен и подчиняется одному только государственному игу…

О, как все становится легко и просто! То, что воспламеняло воображение наших меланхоличных предков, становится лишь предметом шутки. Высокие идеи, увлекавшие пылкие головы и внушавшие им тот упрямый фанатизм, неразлучный с глубокими мыслями, который, быть может, и образует великих людей, — высокие идеи встречаются только на бесплодной бумаге, где они обсуждаются не со стороны их возвышенности или мощи, а со стороны выражений, которые их облекают и украшают. Господин де-Лагарп{85} скажет вам, что Мильтон, Данте, Шекспир и т. п. — писатели чудовищные. И действительно, господин академик весьма далек от подобной чудовищности.

Даже самая красота, которая, подобно бездушной и холодной статуе, говорила только душе, кажется теперь не чем иным, как отвлеченным образом, созданным для грезы философа. Но вот явилось в свою очередь прелестное. Оно затронуло все чувства. Прелестное всегда очаровательно, даже в своих капризах. Оно придает очарование сладострастию; оно является оратором в клубах; оно возбуждает любопытство; оно является украшением всех талантов. Всегда разнообразное и легкое, оно во всех своих проявлениях руководится прежде всего своим вкусом.

Нужна была вся широта наших знаний, чтобы создать этого волшебника, одевающего в самые яркие краски всю природу, которой он подражает, или, вернее, которую он превосходит.

Что такое красота? Известное соотношение, правильные пропорции, зачастую холодная, лишенная изящества гармония. Прелестное же не нуждается в том, чтобы его рассматривали, оно опьяняет, едва только его увидишь; невольный вздох отдает дань его совершенству. Посмотрите на эти маленькие изящные шедевры, на эти восхитительные миниатюры, на все эти хрупкие прелести; самая их хрупкость делает их еще драгоценнее; взор останавливается на них с любовью, взор любуется ими, а воображение, при всей своей подвижности, чувствует себя удовлетворенным и ничего уже не требует сверх этого.

Перенесем мысленно в наши города одного из тех людей, которые населяли некогда леса Германии и которые появляются порой и теперь еще на земном шаре под именем татар, венгров и т. п. Вот перед вами высокая фигура, широкая могучая грудь, подбородок, покрытый густой и жесткой бородой, мясистые руки, крепкие ноги, при каждом шаге приводящие в движение связку эластичных и гибких мускулов. Человек этот настолько же ловок, насколько и силен. Он выносит голод, жажду, спит на земле, не боится врагов, ненастья и смерти. Поставим рядом с ним современного щеголя, словно обласканного грациями, создавшими его. От него издали веет ароматом амбры; его улыбка приятна, глаза живы; на его подбородке едва виднеются признаки мужественности; у него тонкие и легкие ноги, его руки кажутся созданными не для трудов Марса, а для того, чтобы собирать сокровища любви. В речах, исходящих из его розовых уст, искрится остроумие. Он порхает, как пчелка, и кажется созданным для того, чтобы отдыхать, подобно ей, на венчиках цветов. Он негодует на ветерок, осмелившийся поколебать легкое сооружение из его волос. Он нетерпелив и только на мгновение останавливается на какой-нибудь мысли. Его воображение настолько же быстро и изменчиво, насколько сам он подвижен.

Итак, решайте, любезные французы, который из двух заслуживает предпочтения. Признайтесь, что первый вас напугает, тогда как второй доставит удовольствие и зрению и слуху.

Перейдем к искусствам. Повидимому, все дали себе слово восхищаться драматическими произведениями, в которых действующие лица томятся от неистовых чувств и в которых страсти изображены в их настоящем свете. Это очень полезно, ибо может скрасить невыносимую скуку, царящую в наших театральных залах. Но если за столом хотят вызвать веселье, еще более необходимое для хорошего самочувствия, чем самые тонкие вина, разве станут цитировать трагические страницы страшного Шекспира или скорбного Софокла? О, насколько лучше теперь проводится время! Веселый стихоплет, любезный песенник берут верх над Парнасскими мастерами. Куплеты модной песенки, водевиль, мадригал, рассказик завладевают всеобщим вниманием. Плохи ли они, хороши ли, — всё равно, все смеются, потому что прелестное порождает радость и заслуживает венца всякий раз, когда человек, став самим собою и сбросив с себя мишуру, осмеливается признаться в своих вкусах, в своих прихотях и показаться таким, каков он есть в действительности.

Легкомысленные Анакреоны{86} наших дней, равные или считающие себя равными старому певцу Батиллу{87}, поспешите сюда, любезные певцы веселья, и изгоните великого Гомера, божественного Платона и всех им подобных.

Маскарад. С гравюры Моро младшего по его же рисунку (Гос. музей изобраз. искусств в Москве).

Да, прелестное является тем любимым, единственным божком, который приводит в движение все духовные способности человека и придает им силу и живость, что далеко не всегда удается даже самым красивым предметам. Великое и возвышенное отнюдь не редки, они изобилуют в природе, они утомляют наше зрение. Возвышенное кроется и в необъятном лесу, и в безграничной пустыне, и в священном мраке уединенного храма. Оно распростерто под сверкающим небесным сводом, оно носится на крыльях бурь, оно вздымается из вулкана вместе с багрово-черным пламенем, зажигающим тучи, оно неотъемлемо от величавой картины безбрежных разливов, оно царит на океане, соединяющем Старый и Новый свет; оно спускается в глубокие пещеры, где земля показывает свои разверстые и истерзанные внутренности. Но прелестное, прелестное до чего редко! Оно прячется со старанием, равным его очарованию; приходится его отыскивать, — другими словами, нужно уметь его распознавать. Где то острое, изощренное зрение, которому открыты его чары? Это хрупкий цветок; солнечный луч его сожжет, его погубит дуновение ветра. Только человеческой руке дано его сорвать, не испортив его нежной бархатистости, только она одна может составить букет, достойный груди красавицы.

Этого мало: человек присоединяет свое искусство к работе природы и подчас вкус первого превосходит горделивое творчество второй. Тогда-то на ваших глазах родятся распланированные цветочные партеры, рощицы, подрезанные искусными ножницами, изящные вышивки, тарелочки, эстампы, легкие арии и сверкающие стихи, которые пенятся, как переливчатые жемчужинки шампанского.

Счастливый народ, обладающий прелестными зданиями, прелестной мебелью, прелестными драгоценностями, прелестными женщинами, прелестными произведениями литературы, народ, страстно ценящий эти прелестные пустячки, — процветай как можно дольше в своих прелестных идеях, совершенствуйся все больше и больше в остроумии, стяжавшем тебе любовь всей Европы, и, всегда восхитительно причесанный, не просыпайся никогда от прелестного сна, который тихо баюкает твое легкое существование!

255. Погребальные шествия

Перейдем теперь к более мрачным краскам, — пора! Все меняется, все проходит с устрашающей быстротой; об этом возвещает погребальный звон колоколов. Все это население вскоре истлеет в гробах; они открыты, они ждут своих жертв; покойницкие полны; известно, что число жертв никогда не уменьшится. Ежедневный опыт показывает, что смерть наносит быстрые и неожиданные удары, но нет другого города, где бы зрелище смерти производило меньшее впечатление. К похоронам здесь привыкли; тому, кто желает быть оплаканным после смерти, не следует умирать в Париже. Здесь на погребальное шествие смотрят вполне равнодушно.