Читаем без скачивания Т-а и-та - Лидия Чарская

Сейчас она причесывает Хризантему. Распустив роскошные белокурые косы последней, Маша завивает их нежные пряди на раскаленные щипцы и сооружает из них какую-то сложную прическу. Несколько человек со шпильками и косоплетками в руках уже ждут своей очереди.

— Ника! Баян! Где Баян, mesdames? — растерявшись кричит Козельская. — Ее братья приехали. Зовут ее вниз.

— Да что ты с неба что ли свалилась? Ника давно уже в музыкальном классе. Ее там сама Зоя Львовна одевает и причесывает, — слышатся озабоченные голоса. — А что, у вас большой сбор в кассе?

— Ах, mesdames, — говорит возбужденно Неточка, и ее красивое лицо статуи снова зажигается жизнью, — барон Гольдер целые пятьдесят рублей за билет выложил!.. Мы с Зиной так и ахнули… Зина та совсем растерялась, вскочила со стула, отвесила реверанс да как брякнет: «Дорогая моя, мерси». Это почетного-то попечителя дорогой моей назвала! Как вам нравиться? А?

— Ха-ха-ха! — смеются кругом.

— Маша! Лихачиха! Что у тебя было насыпано в кругленькой коробке? — с блуждающими глазами накидывается на миловидного парикмахера Золотая рыбка.

— Что было? Порошок зубной был. А что? — растерянно бросает ошалевший от работы парикмахер.

— Ну, вот… — безнадежно разводит руками Лида, — Это порошок, а я им щеки напудрила. Он розовый и пахло от него так вкусно. Думала — пудра. А теперь щиплет, Бог знает как.

— Смой, если щиплет — пустяки!

— Я уже два раза мыла. И так уже как сапог и лакированный, блестит вся моя физиономия.

— Вымой в третий раз. Не беда…

— Mesdam'очки, — стонет Тер-Дуярова, — нет ли какого средства от узких сапог? — и она, с видом мученицы, прихрамывая и хватаясь за встречные предметы, бродит по дортуару.

— Носи широкие, только и всего, — подает совет кто-то из товарок.

Фрейлейн Брунс выходит из комнаты. Лицо у нее праздничное. Поверх затрапезного синего мундира-платья приколот к груди кружевной бант, и черненькая бархотка словно невзначай запуталась в волосах.

— Еще не готовы? — замечает она по-немецки. — Но ведь уже поздно. Все гости, должно быть, уже собрались.

Она желает еще что-то сказать, но обрывает фразу и багрово краснеет: ей попадается на глаза художественно причесанная, вся в бараньих завитушках голова донны Севильи.

— Галкина! Was ist den das fur Frisur![19]

— Но ведь у нас праздники, — пробует оправдаться «кажущаяся испанка», благоразумно прикрывая, однако, прическу руками.

— Убрать эти завитушки! Убрать сию минут! Это — голова овцы, а не благовоспитанной институтки! Размыть водой, напомадить помадой… Сделай, что хочешь, но чтобы я не видела больше этих вихров!.. — заявляет решительным тоном Скифка и, совершенно уничтожив бедную Ольгу, держит путь дальше.

— Тер-Дуярова, это что за походка? Как ты ходишь? — обращается она к идущей ей навстречу армянке.

— У меня мозоли, фрейлейн Брунс.

— Фи… У благовоспитанной девицы не должно быть мозолей. Носите Бог знает какую обувь, а потом страдаете… А что с вами, Лихачева? — неожиданно останавливаясь перед импровизированным парикмахером, восклицает Брунс. — У тебя весь нос в пудре. И ты…

Черненькая Маша роняет от неожиданности щипцы и попутно обжигает лоб Хризантемы.

— Ай!

Добрая половина пышной белокурой пряди волос остается на раскаленном железе. Невольные слезы брызжут из глаз Муси Сокольской.

— Так и сгореть недолго… Пугаете только… — Ворчит Лихачева и дует на обожженный лоб своей жертвы. — Ничего, душка моя, мы это колечком закроем… — утешает она пострадавшую.

— Что колечком? Нельзя колечком!.. — волнуется Августа Христиановна и, спохватившись, вспомнив сразу, разражается целым потоком негодования. — От тебя духами за версту пахнет… Голова кружится от них… Чтобы не было этого… Ужас какой!

А в умывальной комнате Валя Балкашина, затянутая в рюмочку, с дико вытаращенными глазами пьет валериановые капли и нюхает соль.

— Меня тошнит… — признается она с тоской. Брунс насильно распускает на ней шнуровку.

В восемь часов звенит звонок, приглашающий в залу. Все гости уже там. Все места давно заняты. Некуда яблоку упасть, как говорится.

С удовлетворенным видом Зина Алферова, подсчитав кассу, идет в зал. Хотя билеты продавались всего по двугривенному, но многие приглашенные ради сиротки платили за них впятеро высшую цену, а многие и того больше. Словом, в кассе набралось около трехсот рублей. Сумма, не только достаточная на обмундирование Глаши, но и на воспитание ее, по крайней мере, на первые годы воспитания, в каком-нибудь заведении для маленьких.

Между тем, вечер уже начался. На эстраде появилась Нета Козельская. Спящая красавица далеко не оправдывала сейчас данного ей подругами прозвища. Бледное личико прекрасной статуи теперь еще больше нежели во время бойкой торговли билетами разрумянилось и оживилось…

Я вам пишу, чего же боле,Что я могу еще сказать…

— стройно выводил молодой красивый голос Козельской арию Татьяны.

— Какая прелестная девушка! Какой богатый, очаровательный голос! — шептали почетные гости в первом ряду.

Теперь, конечно, в вашей волеМеня презреньем наказать,

— пела дальше Неточка, и ее голубые, обычно сонные и неподвижные глаза разгорались сейчас, как звезды. А богатый переливами, красиво дрожащий голос разливался по всем уголкам огромного зала, привлекая внимание слушателей.

Но вот она кончила. Послышались аплодисменты. Из первого ряда ей улыбалось обаятельно доброе лицо начальницы. Одобрительно кивал, аплодируя, барон Гольдер, почетный опекун.

Смущенная и довольная сошла Нета с эстрады. На смену Чайковскому зазвучали мятежные, полные затаенной силы, звуки вагнеровского марша. Волнуясь, похолодевшими пальцами исторгали их из клавиш певучего рояля Золотая рыбка и Хризантема, две лучшие музыкантши института.

С чувством и с тонким пониманием исполняли они знаменитый отрывок из оперы «Кольцо Нибелунгов». Бледная от волнения Золотая рыбка и пылающая румянцем Хризантема тщательно сыграли в четыре руки вагнеровский марш.

И вот, во время их игры, под звуки марша тихо отворилась дверь большой залы, и на пороге ее появилась Валя Балкашина и Тамара Тер-Дуярова которые бережно вели за руки маленькую, одетую в розовое платьице, малютку-девочку лет пяти. Ее белокурые волосы были тщательно завиты и причесаны, а черные глазенки без тени смущения и страха поглядывали на всех.

Отделение приехавших сегодня на благотворительный вечер в институт младших седьмушек и шестушек, удивительно миловидных в их «собственных» платьях, с любопытством и восторгом смотрели на розовую девочку.

— Mesdames, какой душонок! Смотрите!

— Тсс! Не мешайте слушать!.. — послышалось шиканье старших отделений.

Наступая на ноги сидящим зрительницам и таща за руку свою крошечную спутницу, Тамара с трудом пробралась на свое место, находящееся среди выпускных.

— Тайночка! Тайночка! Милая Тайночка! — зашептали сидящие по соседству институтки — старшеклассницы и несколько рук протянулось к кудрявой головке девочки.

Та дружески кивала направо и налево, узнав своих друзей и чувствуя себя полной госпожой положения. Когда «дедушка Шарадзе» и «тетя» Валя пришли одевать Глашу в новое нарядное, подаренное ей в день рождения розовое платье, стали причесывать ее и обувать в розовую же новенькую обувь, малютка запрыгала от восторга.

— На вецел я иду, дедуска! Видись, как вазно! — хлопая в ладоши, радовалась девочка.

Это Ника Баян придумала свести на вечер всеобщую маленькую любимицу. Весь выпускной класс одобрил ее изобретательность.

Но выдать, кто она — опасно. А потому решено было говорить всем и каждому, что маленькая девочка — дальняя родственница Ники, княжна Таита Уленская, и приехала она вместе с братьями Ники на этот вечер. Кроме выпускных, участвовала в заговоре и Зоя Львовна, поневоле сделавшаяся участницей их тайны. Лукавая улыбка не сходила с губ молодой наставницы, когда она поглядывала на курносое личико и белобрысую, тщательно завитую головку мнимой княжны.

Музыкально-вокальное отделение вечера продолжалось. На красной эстраде, среди тропических растений, появилась стройная тонкая фигурка «невесты Надсона».

Белокурая пышная головка, мечтательные глаза, весь поэтичный облик молодой задумчивой девушки, как нельзя лучше гармонировали с мастерской декламацией Наташи Браун, декламацией, посвященной ее любимому поэту. Захватывающе, проникновенно звучит ее милый голос. И мелодичные, полные прелести и поэзии строки Надсона получали в ее передаче, какую-то особенную певучесть, плавность и гибкость.

Шумен праздник: не счесть приглашенных гостей.Море звуков и море огней.Их цветною каймой, как гирляндой обвитПруд, и спит, и как будто не спит…

Все дальше и дальше уводит за собой слушателей в далекий и чуждый мир средневековья бледная голубоглазая Наташа. И от низкого грудного голоса ее и от подернутых трогательной печалью глаз словно веет какой-то далекой сказкой. И когда уносится, как на крыльях, ее красивый нежный голос в мир этой сказки и мечты, пробуждаются, встают невольно перед слушателями далекие картины и образы поэмы: Прекрасная, тихая, грустная королева… Толпа нарядных льстецов, рыцарей и придворных, окружающих ее трон… Развевающиеся перья беретов… Звонкие шпоры — А там, в нишах старого сонного сада, ждет юноша-паж, так трогательно и нежно, так преданно и верно поклоняющийся своей королеве. Но это мечта, увы!.. Одна только светлая, прозрачная мечта. Нет такого человека на свете. Никто не любит печальную королеву за ее душу, за ее сердце. Все видят в ней только могущественную властительницу, и каждый старается угодить ей лестью… И невольно тоскует и мечется бедная одинокая душа…