Читаем без скачивания Варвара Асенкова - Юрий Алянский

Постоянные отказы только распаляли поклонников. Они пускались во все тяжкие, чтобы добиться своего или хотя бы лишний раз увидеть свой «предмет», поговорить с Варварой Николаевной. Они поджидали ее у подъезда дома, вскакивали на подножки кареты, усаживались рядом с кучером, не пропускали ни одного спектакля с участием Асенковой, вызывали ее громкими криками, снова провожали ее у театрального служебного подъезда, и Варенька все время чувствовала себя окруженной плотной стеной соискателей, которым только дай палец — руку откусят.

Николай Алексеевич Полевой заканчивал свой перевод шекспировского «Гамлета».

Он начал работать над переводом трагедии после рокового для него 1834 года, когда правительство закрыло издаваемый им журнал «Московский телеграф», один из лучших прогрессивных русских журналов того времени, за опубликование в нем критической рецензии на верноподданническую пьесу Н. Кукольника «Рука всевышнего отечество спасла» Теперь Полевой переводил «Гамлета» для «отдыха», как он выражался.

Перевод «Гамлета», сделанный Полевым, вошел в историю русского театра как самый значительный, самый близкий к подлиннику и самый поэтичный перевод шекспировской трагедии из тех, что существовали до той поры. А некоторые строки этого перевода вошли в пословицы: «Что ему Гекуба!» и особенно — «За человека страшно!» Белинский оценил перевод Полевого в своей статье «„Гамлет”. Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета» чрезвычайно высоко.

Настало время подумать о постановке трагедии. Полевой пригласил к себе Павла Степановича Мочалова. (Полевой жил еще в Москве, и Мочалов казался ему наилучшим исполнителем этой роли.)

— Павел Степанович, вот закончил работу над переводом «Гамлета» Хочу предложить вам его для вашего бенефиса. Это должно дать вам повод произвести новый эффект и показать свой талант во всей широте.

Мочалов изумленно и испуганно молчал.

— Ну, так что же?

— Не знаю, Николай Алексеевич. Почему же вдруг Шекспира? Шекспир не годится для нашей русской сцены. Наша публика не подготовлена к нему, не поймет меня и спектакль упадет, верно упадет!

— Павел Степанович, помилуйте, что вы говорите! Вы ведь и не прочли еще моей рукописи!

Полевой прочитал Мочалову свою рукопись вслух. Потом дал ее артисту с собой и предложил встретиться через несколько дней.

Вскоре Мочалов приехал снова и продекламировал Полевому несколько монологов Гамлета.

Получалось плохо: декламация, страстное неистовство — и больше ничего, ни мысли, пи подлинного чувства.

И Полевой начал проходить роль с Мочаловым.

Роль Офелии в Москве, на сцене Малого театра, играла постоянная партнерша Мочалова Прасковья Орлова, занимавшая по ролям своим то же положение в Москве, что Асенкова — в Петербурге. Иногда в газетах мелькали утверждения, будто артистки являются соперницами. В действительности, никакого соперничества между ними не было: петербуржцы знали Орлову больше понаслышке, как, впрочем, и москвичи — Асенкову.

Премьера «Гамлета» в Москве состоялась в конце января. В Петербурге — осенью. К этому времени Полевой переехал в Петербург и вскоре увидел свое детище в новой постановке — на сцене Александринского театра. Здесь Гамлета играл В. Каратыгин, а Офелию — Асенкова. Полевой был сразу же очарован молодой артисткой, познакомился с нею и стал изредка бывать у нее в доме.

Сидя на спектакле, Полевой с ужасом наблюдал, как знаменитый трагик петербургской сцены Каратыгин, изображая вулканическую страсть, терзал Асенкову — Офелию с такой силой, будто и впрямь решился разорвать ее в клочки. Асенкова стоически выдерживала натиск партнера, принося себя в жертву искусству, пожалуй, в прямом смысле слова.

Но главное заключалось, конечно, не в этом.

Асенкова сыграла Офелию с таким неподдельным чувством и таким напряженным драматизмом, что стало очевидно: сотни водевилей с переодеванием и без играла актриса, способная в то же самое время исторгать слезы в высокой трагедии. Артистка побеждала не только друзей, но и врагов. Ее Офелия никого не оставила равнодушным.

В этой роли Асенкова снова показала себя думающим художником. Она решила порвать с традицией исполнения подобных трагических ролей и упорно добивалась своего. Традиция эта состояла в том, что трагедию на сцене играли часто как мелодраму, используя для этого весь набор мелодраматических приемов, и прежде всего — музыку Современный исследователь русского театра Т. Родина пишет о том, что обычно очень покладистая и уступчивая, Асенкова оказалась непримиримой, когда дело при постановке «Гамлета» дошло до пресловутых мелодраматических эффектов. Отказавшись в этой роли от внешних, свойственных мелодраме приемов игры, она не согласилась вести сцену безумия под оркестр, как это делалось прежде в старых постановках трагедии. (Кстати сказать, позднее принцип оперного исполнения этой сцены был восстановлен, пишет исследователь. После смерти Асенковой роль Офелии передали Надежде Самойловой, обладавшей вокальными способностями, но совершенно не имевшей необходимых драматических данных для ее исполнения.)

Добавлю, что покладистость в вопросах творчества отнюдь не представляется сегодня отличительной чертой Асенковой. Вспомните хотя бы ее письмо о необходимости играть в пьесе Толченова-и вы почувствуете проявление того же человеческого характера, какой дал себя знать в случае с Офелией.

Когда читаешь газеты и журналы конца тридцатых годов прошлого века, писавшие об этой постановке «Гамлета», создается определенное впечатление, что образ Офелии, воплощенный Асенковой, почти во всем совпадает с представлением об этом образе Белинского. Не очень удовлетворившись игрой московской исполнительницы этой роли — Орловой, он писал в своей знаменитой статье «„Гамлет” Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета», что Офелия есть существо кроткое, гармоническое, любящее в прекрасном образе женщины; существо, чуждое сильных страстей, но созданное для тихого, спокойного и глубокого чувства, существо, не способное вынести бури житейских и нравственных бедствий. «Простодушная и чистая, она не подозревает в мире зла и видит добро во всем и везде, даже там, где его и нет».

Если бы Белинский успел ближе познакомиться с Асенковой и узнать ее простодушие и чистоту, ее неведение зла и склонность находить вокруг добро, даже там, где его и нет, он, вероятно, понял бы, что, мечтая о совершенной Офелии, видел ее в реальной жизни. Уйдя от водевильной легкости и от фальшивой мелодраматической приподнятости, Асенкова создала именно такой образ Офелии, кроткой и любящей женщины, которой незнакомы большие страсти, но свойственны нежность и глубокая преданность.