Читаем без скачивания Клад вишнуита - Бонкимчондро Чоттопаддхай

А Деви, воспользовавшись его смятением, медленно надевала ему кольцо. Неожиданно Броджешор почувствовал, как две теплые капли упали ему на руку. Он поднял глаза и увидел, что рани плачет. Ему вспомнилась другая ночь и другое лицо, тоже залитое слезами. Припомнил он, вероятно, и то, как он тогда осушил эти слезы. У него перехватило дыхание, он забылся и положил одну руку красавице на плечо, а другой взял за подбородок и приподнял ее лицо. Ему вдруг почудилось, что перед ним Профулла. Он наклонился к ее алым губам и…

Ах, Броджешор! Какой стыд! Это снова повторилось!

Совершив этот невероятный поступок, он тут же спохватился и пришел в ужас от содеянного. Ему казалось, небо обрушилось на его голову. «Как я мог вообразить себе Профуллу! — укорял он себя. — Ведь она умерла десять лет тому назад!» Он опрометью кинулся прочь и вскочил в лодку, позабыв про Шагор.

— Держите его, держите! — закричала та. — Пленник сбежал!

И бросилась вслед за мужем.

Лодку отвязали, и Броджешор отправился восвояси, захватив с собой свои сокровища — кувшин с золотом и Шагор.

Когда Ниши вошла к Деви в опочивальню, она увидела, что та рыдает, распростершись на полу. Ниши подняла ее, вытерла слезы и пристыдила:

— Разве можно, мать моя, так предаваться отчаянию? Ты что ж, забыла, что посвятила себя богу? Так-то ты выполняешь свои обеты?

Деви молчала.

— Наш путь не для обычных женщин, — продолжала Ниши. — Та, что вступает на него, должна быть твердой и стойкой, как я, например. Никакой Броджешор не заставил бы меня так убиваться. У меня один возлюбленный — мой Кришна.

— Иди ты к Яме, — проворчала Деви, вытирая глаза.

— Что ж, пойти-то к нему я могу, да только нет у Ямы власти надо мной, — ответила Ниши. — А тебе я советую оставить свое подвижничество и отправляться домой.

— Если бы я могла это сделать, меня бы здесь не было, — хмуро ответила Деви и приказала: — Вели отвязать баркас и ставить паруса. Все четыре.

Паруса подняли, и баркас полетел по водной глади, словно птица.

9

Броджешор благополучно добрался до своего судна. Он был задумчив и с Шагор не разговаривал. Обратился к ней только тогда, когда заметил, как стремительно заскользил куда-то корабль Деви.

— Куда это она отправилась? — спросил он жену.

— Ну, об этом знает только сама Деви, — ответила та. — Она никого не посвящает в свои планы.

— Кто же она такая, эта Деви?

— Как кто? Деви есть Деви, — пожала плечами Шагор.

— Ты говорила, она тебе родственница?

— Сестра.

— Как сестра?

— По родству.

Броджешор позвал гребцов.

— Вы можете догнать тот корабль? — спросил он их.

— Куда там! — ответили те. — Он летит как стрела…

Больше он ни с кем не разговаривал. А Шагор отправилась спать.

Наутро Броджешор приказал трогаться в путь. Шагор проснулась, когда уже встало солнце, и сразу поспешила к мужу.

— Деви занимается разбоем? — поинтересовался у нее Броджешор.

— А ты сам как думаешь? — спросила Шагор.

— Многое говорит за то, что это именно так, — сказал Броджешор. — Она и впрямь, видать, способна на такие дела. И все-таки мне как-то не верится, чтобы она была разбойницей.

— Почему же?

— Не знаю. Но, с другой стороны, откуда ей взять столько сокровищ?

— Некоторые говорят, будто ей их послал великий Кришна, другие утверждают, что она нашла клад, а кое-кто считает, что она просто умеет делать золото.

— А сама она что говорит?

— Уверяет, что все это богатство не ее, а чужое. Все будто бы до последней пайсы принадлежит другим.

— Каким же образом оно попало к ней?

— Откуда мне знать!

— Разве на чужие деньги так роскошествуют? — продолжал рассуждать Броджешор. — Кто ей позволил бы?

— Но она и не роскошествует, — возразила Шагор. — Пища у нее самая простая, спит она на голой земле, сари носит из грубого полотна. Все, что ты видел у нее, это напоказ, только на нас с тобой и рассчитано. Что это у тебя на пальце?

Она указала на кольцо, сверкавшее на руке Броджешора.

— Это ее благодарность за то, что я вчера оказал ей милость, отужинав у нее, — объяснил Броджешор.

— Покажи!

Броджешор снял кольцо и передал жене. Шагор взяла перстень и принялась его разглядывать.

— Тут что-то написано, — заметила она. — Наверное, ее имя.

— Где? — заинтересовался Броджешор.

— А вот — внутри. Видишь? Это на фарси?

— Да ведь это мое имя! — воскликнул пораженный Броджешор. — Выходит, это мое кольцо! Послушай, Шагор, скажи мне наконец правду. Кто такая Деви?

— Кто ж виноват, что ты не узнал ее! — с укоризной ответила Шагор. — Я-то сразу догадалась, кто она.

— Кто же?

— Профулла! — воскликнула Шагор.

Броджешор ничего не сказал, но сразу воспрял духом. Неизъяснимая радость охватила его — лицо оживилось, глаза засверкали и подернулись влагой. Однако Броджешор тут же поник и загрустил. Глубокая печаль отразилась в его чертах. Он пристально посмотрел на Шагор, потом тяжело вздохнул, опустил голову ей на колени и бессильно закрыл глаза.

Обеспокоенная Шагор попыталась узнать, что с ним происходит, но Броджешор безмолвствовал. Он только произнес с горечью:

— Профулла разбойница! Какой ужас!

10

Но что произошло с Деви после того, как она простилась с Броджешором и Шагор? Куда делся тот блистательный наряд, в котором она собиралась встречать супруга — великолепное даккское сари, драгоценности — жемчуг, изумруды, алмазы? Свое роскошное одеяние Деви спрятала. Она осталась в простом сари из грубого полотна, с одним-единственным браслетом на руке — свадебным, и улеглась спать возле борта баркаса на тонкую джутовую циновку. Однако кто знает, спала ли она в эту ночь?

Ранним утром, когда судно причалило к намеченному месту, Деви сошла в воду и совершила омовение. Потом, не снимая намокшей одежды — все того же сари из грубой плотной материи, — поставила себе на лоб и грудь священные знаки речной глиной, распустила по плечам и спине мокрые неухоженные волосы и предстала миру во всей своей природной красоте, ночью остававшейся скрытой под пышным нарядом и драгоценностями. Одетая в шелка и золото, она походила на царицу, теперь же, раскрашенная донной землей, напоминала богиню. Ах, зачем только красавицы предпочитают украшать себя алмазами, а не глиной!

Завершив обряд, Деви не вернулась на баркас, а медленно, в сопровождении всего лишь одной прислужницы, направилась вдоль берега. Она зашла очень далеко, туда, где начинались сплошные джунгли.

Я часто упоминаю о джунглях и разбойниках, но пусть читатели не думают, будто они мне очень нравятся или что я люблю сгущать краски. Ничуть. Дело в том, что в описываемые нами далекие времена и те и другие встречались довольно часто. Дремучие леса я и сам кое-где видел, а вот разбойников уже не застал — они у нас перевелись. Однако читатели, несомненно, помнят, каких трудов стоило генерал-губернатору Гастингсу покончить с ними. Никогда прежде не приходилось ему затрачивать подобных усилий. В те лихие времена многие власть имущие промышляли разбоем. Никто не стыдился и не осуждал подобных занятий. Добропорядочностью отличались только слабые да недалекие умом.

Деви вошла в лес и углубилась в него. Потом в самой чаще она остановилась под деревом и сказала своей спутнице: «Подожди меня здесь. Я скоро вернусь. Ты не бойся, хищные звери тут редко попадаются, а кроме того, тебя будут охранять».

Она пошла дальше и вскоре оказалась перед небольшой вырубкой, на которой стояло каменное строение. Раньше это, по всей видимости, была кумирня. Со временем она осела, стены ушли в землю, и теперь попасть в нее можно было только по лестнице, ведущей вниз. Деви спустилась по ступенькам в темное помещение.

Там слабо горел светильник, тускло освещая лингам. Перед лингамом сидел брахман и молился. Деви поклонилась лингаму, сложив ладони перед собой, и уселась в сторонке, ожидая, пока окончится богослужение. Заметив это, брахман прервал молитву, сполоснул руки и лицо водой и повернулся к ней.

— Что ты делала, мать, вчера ночью? — спросил он. — Я слышал, ты ходила на дело?

— И вы верите этому? — поинтересовалась молодая женщина.

— Всякое может быть, — уклончиво ответил брахман, который был не кто иной, как наш старый знакомый Бховани-тхакур.

— Разве вы меня плохо знаете? — произнесла Деви. — Вот уже десять лет, как я связала свою жизнь с вами, и вам прекрасно известно, что хоть люди и болтают, будто я занимаюсь разбоем, я ни разу никого не ограбила. И все-таки вы говорите: «Всякое может быть».

— Не сердись на меня, мать, — примирительно сказал брахман. — Ты ведь знаешь, что мы не считаем наше занятие грехом. Иначе никогда не избрали бы его. Ты и сама нас не осуждаешь в душе…