Читаем без скачивания Повелитель снов - Петр Катериничев

А с этим юношей… Когда хищник встречается взглядом с себе подобным, он или убегает, или бросается. Ну что ж… Невзирая на более чем полугодовые умствования, в глубине существа остался я… человеком. И ничто человеческое мне оказалось не чуждым.

Глава 24

С моря натягивало тучи, а день – день по-прежнему сиял. И радуга над волной по-прежнему переливалась согласно детской считалочке: «Каждый охотник желает знать…» Вот только в голове почему-то плавала другая мелодия, из кинокартины про несчастную любовь и попранную добродетель… «Кто был охотник, кто – добыча, все дьявольски наоборот, что понял, искренне мурлыча, сибирский кот…»

При таком нескучном начале продолжение может стать феерическим. А я уже не так молод, да что молод, я не так глуп, чтобы… Действительно, что заставит остаться вдумчивого и усталого молодого человека средних лет при такой поганой перспективе?.. Деньги? Анины деньги мне не нужны. Сбережений мне хватит, чтобы скромно размышлять о несовершенстве мира еще одну зиму. Любопытство? Как гласит английская премудрость: «Любопытство губит кота». А другая вторит: «У кошки – девять жизней». Так то у кошки… Хотя – что это я? Нет в английском языке мужского и женского рода, там – понимай все по контексту… А здесь?

С такими вот праздными мыслями уселся я на приступку тротуара, выудил сигареты и закурил. Вовсе не решая гамлетовских вопросов – их не решить с сигаретой: тут нужно зелье позабористей и в таре. А у меня к нему стойкая неприязнь: веселых оно делает дурашливыми, грустных – тоскливыми. Смысл пития? Решать те самые вопросы? Так и кажется, что истина скрыта где-то на донышке пятой чарки, и только после седьмой выясняется, что… все в этой жизни фигня, кроме пчел. Ну а если разобраться… то и пчелы – тоже фигня.

– Может быть, пройдем в дом? – спросила Аня.

– Не пройдем.

– Что ты хочешь услышать?

– Искать кого-то с завязанными глазами хорошо в игре жмурки. А вот чтобы играть в «кукушку», я слишком стар и неповоротлив.

– Неповоротлив? Не заметила. А что это за игра?

– Одному завязывают глаза и дают пистолет. Другой говорит: «ку-ку». Первый стреляет. И так – пока не кончится игра.

– Жестоко.

– Кто такой Морис?

– Я же тебе сказала…

– Подробности.

– Ему двадцать три, он сейчас живет, по-моему, в Турции, у него там бизнес, но и в Крыму есть интересы. Он узнал, что я приехала, и вот – примчался… А я – улетела в Москву. Он выслал Гошу в аэропорт и велел дождаться, когда я прибуду. И прозвониться ему. Вот и все.

– Судя по автомобилю, – я кивнул на оставленный «феррари», – бизнес Мориса процветает. И прилететь к тебе в Австралию для него не было ни труда, ни расхода, нет?

– Да я ни с кем из них не встречалась четырнадцать лет! Мы не переписывались и не дружили семьями! Которых у них нет! Если бы не монета и не папина страсть, я вряд ли когда-нибудь вообще появилась бы в Бактрии!

– Неужели?

Аня потупилась:

– Да. Ты прав. Появилась бы. И в Бактрии, и в Загорье. Мне не дает покоя мысль: кто мои… родители? Где они? И никому из ребят не дает.

– Это понятно. Но я хочу, чтобы и тебе стало ясно: жизнь за четырнадцать лет переменилась, и мальчики и девочки, что были детьми, стали взрослыми, и – не все из них… музицируют, как выяснилось. Если ты полагаешь, что Морис в той Турции или где там – оптовый сутенер, держатель гостиничного бизнеса или иной мирный негоциант, – то это не так. В его глазах – лед. Ему приходилось убивать. И не только на войне.

– Знаешь, Дронов, с такими, как эти ребята, весь мир – в состоянии войны.

– «Война всех против всех». Томас Гоббс. Философ. Семнадцатый век. Великобритания. Для тебя тоже мир таков?

– Нет. Я выросла в другой стране.

– Хватит валить на страну. Тем более здесь, в отличие от России, удалось избежать «войн, катаклизмов и бурь». И вепря тут не бродило. С одной стороны – особенность национального характера, с другой – иная геополитическая ситуация. И мирных землепашцев, прохиндеев или торговцев здесь куда больше, чем солдат.

– Я вовсе не это имела в виду. У меня были… – Аня запнулась, – есть родители. У них – нет. На них – словно клеймо пожизненное, вот что!

– Поэтому необходимо таскать с собою девятимиллиметровую пушку? Клеймо зачищать?

– Гоша – добрый и тихий человек.

– Да?

– Ты его совсем не знаешь.

– И этим не расстроен. Плохо другое: он неадекватен.

– Кто в этом мире адекватен? И – чему?

– Давай не про мир, Аня. Склонный к истерике мальчик с многозарядным пистолетом под пиджаком исключительно опасен. И еще…

Я замолчал. Мысли неслись резво. Слишком. Произвел на меня впечатление этот Морис, что говорить. Надеюсь, я на него – тоже. А что, если он со товарищи и «закрыл» папу Дэниэлса? С целью? Получения выкупа? Или – по найму? Почему нет? Судя по всему, Анины однокашники примерным поведением никогда не отличались. Да и… «Давно, друзья веселые, простились мы со школою…» Аня – единственная, кого удочерили, остальные остались сиротами на скудном державном пансионе. С чего им ее жалеть? «Остальные остались оставленно, а потом потерялись потерянно…» Стихи родились.

– Что – еще? – переспросила девушка.

Нет. Излагать Ане свои версии я считал преждевременным. Вернее, не нужным. Всем важен не процесс, а результат. А «муки творчества» и сопутствующие неприятности или, напротив, озарения – это наше.

– Еще? Почему вас всех так странно назвали? По-европейски? Эжен, Морис, Анета?

– Не знаю. И кто – тоже.

– А Гошу – просто Гошей. Георгий? Егор? Юрий?

– Нет. Он – Герман. Но так его никто и никогда не называл. Герман – это что-то арийское, нордическое. А Гоша… Ты же его видел.

Арийское, нордическое… Герман – вариант имени Гермес. Но это я тоже говорить девушке не стал. Потому что, сдается мне, древний медальон и связанные с ним… верования? суеверия? – здесь ни при чем. В нашем рациональном мире имеет значение только цифирь, обозначенная на бумажках различного достоинства или реквизитных банковских документах. Хотя… Мир многолик. Но – несовершенен. Хотя…

Человеку проще убедить себя в несовершенстве мира, чем признать свое.

Глава 25

«Cherhez la femme», – говорят французы. И они правы: там, где женщина, там и любовь, и раздор, и ревность, и много всего. А мне искать эту самую la femme не нужно. Вот она. Рядом. «Как мимолетное виденье…»

Вот чего я не могу понять совершенно. Скажем, пусть все будет в самом лучшем виде: эдакое братство сирот, и все такое, и прочее… Над которым не властны ни время, ни расстояния… «Мальчишеское братство нераздельно на тысячи житейских мелочей…» Слишком много сиропа, даже меня воротит, но предположим… Одна девочка и пять мальчиков. И все в нее, безусловно, влюблены – бывает… И дали страшную клятву: поклоняться, служить и защищать. Рыцари Круглого стола и Прекрасная Дама. Сироп, ваниль и много-много безе. И пропитанного кремом бисквита.

– Ты так и будешь сидеть здесь?

– Я задам еще вопрос? Простой?

– Может, лучше все-таки за чашечкой кофе?

– Может быть. Но давай закончим этот разговор теперь.

Аня посмотрела на меня с искренним удивлением: ведь это только мужчины полагают, что что-то можно «закончить», «завершить» и «подвести черту». Чтобы «начать сначала». Для женщины любой процесс – бесконечен и многовариантен, и следствий всегда не одно и не два… Такова уж женская природа: всегда оставлять выбор больший, чем из одного. Обеспечивает лучшую выживаемость человеческого вида в целом и худшую – отдельных мужчин в частности.

– Аня, почему они так к тебе неравнодушны?

– Ты ревнуешь?

– Отчасти.

– Я красивая. И я – из них.

– Не о том. Ты шла на заряженный пистолет в руках Гоши так, словно… он не мог выстрелить в принципе!

– В меня? Конечно не мог!

– Почему?

– Он меня любит. Как сестру. Или ближе, чем сестру. Тебе этого не понять. Когда вместе растут сироты, им нужен объект любви. Кого любить, перед кем гордиться успехами… Я была среди них единственной девочкой. Вот так и сложилось тогда: меня баловали и любили. Не в смысле… Ну ты понял. Мне казалось, что я забыла все это там, в Австралии… Нет. И они – не забыли.

– С Гошей ты виделась по приезде?

– Да. Он Морису и позвонил, еще во второй день, как я приехала.

– А Морис – объявился только теперь?

– Да.

– И что ты думаешь?

– Да ничего не думаю! Может, у него жена на сносях! Или целый гарем и все – беременны! Или – он был на пути в Антарктиду! Или – в дебрях Африки воевал за суверенность тамошнего Аменхотепа! Раз уж ты разглядел в его глазах «смертную стынь», значит – точно, воевал. Или промышлял диким разбоем на диких просторах Расеи! А ты уверен, что можешь читать по лицам? И по глазам?

Не уверен. Права Аня. А что, если все это – моя блажь, вызванная полугодовым унылым сидением в четырех стенах и мучениями переходного возраста? И ладно бы жизнь прошуршала по паркету чужой чернобуркой, она прошла где-то рядом – обыденно, неторопливо, надежно, как проходят все жизни людей упорядоченных – с экономией, воспитанием детей, склоками, выпивками, пререканиями с начальством… А я – странствовал. Или – странничал. И вот – результат: существовать могу везде, а жить – только в экстремальных ситуациях, когда то, к чему готов и способен, концентрируется тоской или всполохом, чтобы… Чтобы – что? Кому-то помочь? Защитить? Для чего? Чтобы этих людей постигли иные, куда горшие беды? Бог знает.