Читаем без скачивания Правый поворот запрещён - Владимир Гоник

- А подробней можно?

- Долго рассказывать. Как-нибудь в другой раз, если понадоблюсь. У вас, наверное, и кроме меня есть кого допрашивать... Давайте я подпишу, что там нужно. Я устал. Тут не прокуратура, больница...

- До свидания, - он встал и опираясь на палку, захромал к двери.

- Сергей Матвеевич, одну минутку, - остановил Скорик, взяв очки.

- Ну что еще?

- Эти очки вам знакомы?

- Похожие я видел у Кубраковой... А может еще где-нибудь, - он усмехнулся и вышел.

Возвращаясь домой, Скорик свои личные впечатления о Назаркевиче совмещал с теми, что набрал от людей, знавших Назаркевича по институту. "Вспыльчив, нервозен, что-то психопатическое в нем есть, - вспоминал Скорик неподвижное худое лицо Назаркевича, какую-то сумасшедшинку, вспыхивавшую порой в глазах. - Неудовлетворенное тщеславие, постоянное ощущение непризнанности, обойденности на фоне абсолютной уверенности в своей незаурядности? И убежденность, что во всем этом повинна Кубракова?.. На все мои вопросы отвечал гладко, никаких противоречий. С одной стороны, не скрывал ничего, что я мог бы истолковать не в его пользу, с другой все это выглядит так логично, что и мне зацепиться не за что... Выдвинул алиби: какой-то майор Агеев на светло-салатовом "Москвиче-408". Попробуй найти этого Агеева"...

- Когда он пришел, Катя была уже одета.

- Ну что? - спросила она.

- Я готов, - он поставил кейс в кресло. - Куда идем, придумала?

- Может, в кино?

- Только не на американский "пиф-паф" и не нашу чернуху. Давай на какую-нибудь мелодраму.

- Из жизни графинь. Никто не стоит в очереди за колбасой, засмеялась Катя...

После кино зашли в новый пивной бар - Скорику захотелось пива, но там было столпотворение. Пришлось идти домой. Он сидел на кухне, ждал, пока Катя заварит чай - признавал только свежий, на один раз. Потом каждый уселся читать свое...

Легли в половине двенадцатого.

- Слушай, талантливые люди, - они что, все шизанутые? - спросил Скорик, отодвигая с лица прядь Катиных волос.

- Почему? Ты же у меня нормальный, - улыбнулась она в темноте, проведя пальцами по губам...

18

Кончалось воскресенье. Дымчатые сумерки обволакивали лес, но когда въехали на шоссе, оказалось, что еще совсем светло. Разомлевшие от двух дней лесного воздуха, солнца, купания в прудах, дети сонно жались на сидении, Джуму тоже вгоняло в дремоту - никаких мыслей, лишь благостное ощущение здоровья, силы и сытости. У выезда на главную магистраль пришлось постоять, прежде чем удалось вклиниться в плотный поток машин - одни, как и Джума Агрба, возвращались после отдыха домой, другие - с нашими и польскими номерами тащились от границы. Хозяин "Волги", в которой ехало семейство Агрбы, дважды удачно сделал обгон, но потом понял рискованность и бессмысленность этой затеи, поскольку перед первым же красным светофором начнется потеря выигранного времени, а дальше - больше... Так и ехали, вынужденно неспешно...

И не знал Джума, что в этой пестрой ленте автомобилей на четыре машины впереди, возвращаясь из Польши, катил на своем "Жигуле" Николай Вячин.

Вячин возвращался из Польши злой и уставший. Поездка вышла пустой, бессмысленной и накладной, ибо, как принято, ехал туда не с пустыми руками, влетел с подарками для будущих возможных партнеров: пол-ящика коньяка, несколько банок икры, две микроволновые печи и еще кое-что помельче. Все это надо было протащить через таможню. Удалось, Но лучше бы изъяли - сейчас бы ему вернули. Партнеры по переговорам оказались шантрапой, делового в них было только то, что беспрерывно поили его настоящим кофе, курили "Кент" и "Данхил" да хорошо разбирались в курсах валюты. Но как только разговор заходил об общих интересах, начинали вешать, как фраеру, лапшу на уши: выдвигая, словно они какой-нибудь "Сименс", наглые условия, которые в итоге для него выпали бы в осадок "деревянными" рублями, а для них - в свободно-конвертируемой. Зол он был еще и оттого, что, дожидаясь таможенного осмотра поляками, простоял на солнцепеке два часа. Да на нашей стороне еще пять часов, стервенея от сознания, что осматривать-то у него нечего - возвращался пустой, это-то и вызывало, наверное, подозрение у таможенника, который шмонал с большим усердием...

Когда все было закончено и Вячин пересек границу, влился в медленный поток машин, постепенно раздражение от неудачной поездки утихало, понимал, что исправить ничего не может, и иные, домашние мысли возвращались к нему; с каждой новой цифрой: осязаемей и неотвязней...

Домой он добрался около часу ночи.

- Пойдешь машину отгонять в гараж? - спросила жена.

- Неохота, устал. Поставлю противоугонное... Какие тут новости?

- Никаких. Помидоры на рубль подешевели. Вот и все новости. Как съездил?

- Бестолково, - и он вкратце рассказал.

- Я пойду спать. Ты-то завтра можешь дрыхнуть, а мне вставать в семь, у меня первый урок, - сказала жена.

Он посмотрел на нее. От длинного до пят халата, она казалась еще выше, хотя и так была не маленькой, одного с ним роста. Такая же стройная, осанистая, как и в юности. Мастер спорта по легкой атлетике, вот уже много лет ишачит в средней школе, преподает физкультуру, к которой ни коллеги-учителя, ни дети не относятся серьезно.

Уже стоя в дверях спальни, она вспомнила:

- Тебе звонил Лагойда. Просил, как только вернешься, связаться с ним.

Сонных детей Джума перенес в дом на руках. По окнам скользнул отсвет фар разворачивающейся "Волги": уезжали приятели. Жена укладывала детей, а Джума с наслаждением пил ледяную минеральную воду, в холодильнике всегда имелся запас. Сами улеглись уже в половине второго. Жена уснула мгновенно, а он долго вертелся и знал почему: два дня обильной острой еды, бутылку коньяка влил в себя да еще две бутылки "Псоу", а уж минеральной посудин пять опростал. Он вообще потреблял много жидкости, а после острой пищи особенно. И сейчас донимала тяжесть в желудке, хотя обычно засыпал, едва прикасался головой к подушке. Помаявшись, встал и в одних трусах босой зашлепал на кухню, достал еще бутылку - жажда все еще сушила, - и пил уже медленно, подперев спиной стену, думая о завтрашнем дне, словно только что пришел с работы еще полный мыслей о сделанном и несделанном, и завтрашнее постепенно заполнило его мозг. Затем надел спортивный костюм, кеды, взял маленькую сумочку, которую почему-то называли "педерастка", сунул в нее удостоверение, набор ключей, фонарик, червонец двумя пятерками и вышел из дому.

Никакого транспорта уже не было. Город спал. Джума любил его таким тихим, умиротворенным, безлюдным. Не раз в полуночную пору с группой захвата садился в какую-нибудь засаду. Он знал эту ненадежную тишину, когда в обманчивом ее молчании мелкая шпана потрошит дачки спящих горожан-огородников: когда грабители, убийцы в каком-нибудь притоне вместе со шлюхами разгульно пропивают чье-то добро, превращенное в водку и закусь: когда где-нибудь в тихой квартире с хорошей мебелью и японской аппаратурой под коньячок с лимоном обдумываются все тонкости дельца на миллион рублей, которые потом "позеленеют" и проступят на них портреты Франклина или Улисса Симпсона Гранта. Джума специально заглядывал в энциклопедию, чтобы выяснить, кто такой этот Грант. Оказалось, генерал, восемнадцатый президент США...

Шел он к дому Назаркевича минут сорок - в другой конец города. За всю дорогу встретил только двоих прохожих. Прежде чем войти во двор, посмотрел на дом. Свет не горел даже на лестничных площадках, двор был пуст, но Джума прислушался, еще раз осмотрелся - какая-нибудь парочка могла обниматься где-нибудь в укромном углу. Но - нет, все тихо, нормально. Джума знал, что совершает запрещенное, нарушает закон, и если его тут накроют, возникнет скандал, вызовут милицию - шум будет большой. Из милиции его, конечно, отпустят, покажет удостоверение, но полковник Проценко, а то и сам генерал устроят такой раздолбеж, что носки вспотеют. И не за то, что полез, а что попался...

Он поднял край брезента, покрывавшего машину Назаркевича, достал было связку автомобильных ключей, но сперва потянув ручку правой парадной дверцы, обнаружил, что она не заперта. Осторожно влез в машину, изловчился, высунув руку, потянул брезент и тот под собственной тяжестью сполз вниз, накрыв машину. В кромешной тьме Джума включил фонарик, осмотрелся. Автомобиль, видно, эксплуатировали вовсю: чехлы на сиденьях грязные, напольные коврики в пыли, на педалях комочки старой засохшей глины. На спидометре девяносто семь тысяч. В "бардачке" оказался нехитрый набор: фигурная отвертка, рулончик изоляционной ленты, два пакетика автошампуня, в футляре манометр, в самом низу три странички машинописного текста, втиснутые в целлофановую папочку. Посветив, Джума пробежал по диагонали. Это была какая-то докладная на имя Кубраковой, подписанная Назаркевичем. Положив все на место, Агрба стал обшаривать большие карманы чехлов на спинках передних сидений. В одном оказался атлас дорог, в другом круглый, большого диаметра колпачок с резьбой внутри. Белый, пластмассовый с фирменной надписью "Метах". Он был новый, незахватанный пальцами, с него еще не сошел глянец. Понюхав колпачок и не ощутив никакого запаха, Джума опустил его туда же, где и обнаружил.