Читаем без скачивания Газета Завтра 782 (46 2008) - Газета Завтра

Георгий Судовцев ХРАМ У ДОРОГИ

Эта история проста и по-своему поучительна. Если ехать из Москвы по федеральной трассе М4 "Дон", то примерно на трехсотом километре пути, вскоре за старинным (основан в конце XV-начале XVI века) городом Ряжском, издали будет виден большой и сильно разрушенный храм в честь иконы Казанской Божией Матери в селе Большое Самарино.

Судьба этого храма похожа на судьбу множества закрытых при советской власти церквей - и в то же время необычна. Здание храма, где могли свободно разместиться около полутора тысяч человек, возводилось в 1828-1836 годах по инициативе и попечением местной помещицы Натальи Ивановны Самариной в память о павших на Отечественной войне 1812 года, среди которых был и её отец. И больше века эта церковь служила людям

Религиозное общество села Большое Самарино было снято с регистрации Советом по делам РПЦ 28 августа 1962 года, однако верующие не оставляли надежды снова открыть свою церковь почти десять лет, неоднократно обращались в Совет Министров СССР, история их борьбы за храм хорошо известна в православной среде. Их усилиями здесь была даже устроена библиотека, почти полностью сохранялось внутреннее убранство храма. И только в 1971 году "неперспективное" село лишили его векового сердца - библиотеку закрыли, а здание "в интересах народного хозяйства" передали под зернохранилище. Через разрушенную стену под своды храма стали заезжать бульдозеры, а вокруг него - на специально устроенный ток - возили зерно тяжелые грузовики - иногда "задевая" за углы здания. Потом здесь же хранились комбикорма и удобрения.

В результате этой народнохозяйственной деятельности просел фундамент церкви, через апсиду алтаря прошла гигантская, на всю высоту, трещина, а 25-метровой высоты колокольня накренилась в сторону дороги.

В 90-е годы храм пришел в полное запустение и разорение. Дело довершил неизбежный пожар, после которого "исчезла" железная крыша храма, а вода и ветер начали разрушать известковую кладку и смывать красивейшие настенные росписи XIX века.

Таких "брошенных" церквей, где царит "мерзость запустения", в одной только Рязанской области - больше сотни. А по всей стране - наверное, многие тысячи. Но эти тысячи всё равно складываются из таких вот единиц. И поднимать их из руин некому - наши сёла стоят пустыми, если только не "оседают" там, на земле, мусульмане, выехавшие из Кавказа и Средней Азии. От некогда многочисленного прихода села Большое Самарино остались три пенсионерки. Попыталась осесть здесь одна молодая православная семья. Лев и Наталия специально приехали в Большое Самарино из Москвы, чтобы восстановить, казалось бы, уже безнадежно разрушенное. Больше года вместе с добровольными помощниками расчищали здание от мусора, а своды храма - от растений и земли, устанавливали металлические стропила, покрывали досками и специальной пленкой. Кроме бездны собственного труда, потратили почти полмиллиона рублей - и своих, и пожертвованных. Удалось подвести здание храма под крышу, укрыть кладку от дождя и снега. Конечно, это временная, но совершенно необходимая мера - как перевязка тяжелораненного бойца, без которой он может вообще не выжить.

И вот, когда вся эта работа была проделана, местному благочинному пришло письмо, подписанное теми самыми тремя прихожанками-пенсионерками. Где содержалось требование немедленно опечатать храм, поскольку проведение в нем восстановительных работ ведётся без договора с собственником здания и без разрешения соответствующих государственных служб: от пожарной до архитектурной. Разумеется, ничего такого у Льва и Натальи не было - взяли благословение у того же благочинного, вот и всё.

С юридической точки зрения письмо было составлено безукоризненно - даже удивительно для трёх сельских жительниц без высшего образования. И не внять ему было нельзя - действительно: со сводов храма иногда выпадали кирпичи, дело могло дойти до несчастных случаев. Но зачем тогда, спрашивается, нужно было выжидать больше года, пока верующие энтузиасты трудились на свой страх и риск, спасая храм? Всё по Шекспиру: "мавр сделал своё дело - мавр может уходить"? Сегодня церковь опечатана, Лев и Наталья уехали из села - видимо, уже навсегда. "Как ребёнка здесь похоронили…" - сказали на прощание.

Евгений Головин МИФ О СЕМЬЕ

ЧЕМ БОЛЬШЕ ПИШУТ о них, тем загадочней они представляются. Если мы хорошо сознаем, что тело рождают одни, а душу совсем другие люди, существа, стихии, - конфликты в жизни обостряются чрезвычайно. Это как-то сглаживается в отношениях с матерью, но конфронтация с отцом почти всегда неизбежна. Допустим, мать - баба грубая, необразованная, но сколь бы ей ни были чужды наши интересы, её легко усмирить теплотой и нежностью. Но вот просыпается похмельный отец, и мы застываем в гибельном предчувствии: сейчас начнётся. Омерзительный с любой точки зрения, он неуклюже разыгрывает ласковость: "В твои годы, сынок, я работал вроде каторжного, вкалывал по шестнадцать часов в день, чтобы добыть на кусок хлеба тебе… и матери". О том, что меня тогда еще на свете не было (он поздно женился), понятно, забывал, хватал мою немецкую книгу, мусолил, отшвыривал и… начинал: "Ох, водички, что ли, попить? Голова трещит, ужас!" Дать ему денег на похмелку? Послать к черту? Придумать запутанное объснение? Да нет, здесь ничего не поможет. Ситуация совершенно безвыходная. Откажешь разок, другой - и вместо пьяного угрюмого типа получишь обыкновенного монстра.

А вот отец другого плана. Предпочитает быть под пятой матери, умиротворяет, лебезит. Во-первых, "худой мир лучше доброй ссоры", во-вторых, как научному работнику, ему необходимы условия. У него на работе и так не всё о’кей: его ненавидит Иван Иванович, секретно презирает Иван Абрамович, с проходом темы одни бугры да колдобины, возлюбленная Люба грозит сообщить жене…

За рюмкой вина отец расплывается: "Жаль, ты парикмахер, а не космонавт. Я бы мог такое тебе порассказать про нашу космонавтику! Но разве они ценят настоящих специалистов! Я в молодости по ночам вагоны разгружал!" (они почему-то все в юности вагоны разгружали). Я расхрабрился: "А у нас сгорела парикмахерская от горячей завивки…"

Мать дала мне подзатыльник - слушай, мол, отца. "Правильно, сын, слушай! Отец плохому не научит! Я в пятнадцать лет уже решил уравнение Шницеля… или как его там… Мне бы академиком быть, а я всего лишь кандидат. - Он опустил голову в салат и заплакал. - А вообще-то я младогегельянец…" Он может нести эту околесицу, пока его, льстиво уговаривая, восхищаясь его гением, проклиная дураков сотрудников и всяческих лизоблюдов, не уложишь в кровать, как малое дитя. Утром он тщательно чистит туфли, отправляется к "возлюбленной Любе", бормоча: "Сегодня важное совещание", уходит вприпрыжку, сопровождаемый едкой улыбкой матери. Она всё знает и ненавидит, он всё знает и боится - так и проходят паскудные, лицемерные, продажные годы, вспыхивающие иногда фонтаном скандалов и букетами в дни рождений, юбилеев, похорон. Всё это всем известно, ибо "скучно жить на этом свете, господа".

Случаются истории и позабавней. Один мой приятель сунул отца в бочку с дёгтем и вызвал пожарную команду: другой постоянно наступал отцу на пятки и дождался удара ножом; третий - интриган: ухитрился посадить мать в тюрьму и на свиданиях пел ей красиво и баритонально "не забуду мать родную"; четвертый мой приятель получил почетную грамоту и нарисовал на ней дружескую встречу Ивана Грозного и Петра Великого с сыновьями…

Таких историй великое множество, и каждый может рассказать подобных минимум с десяток. Но проблема на самом деле весьма серьезна: другие убедительно и самодовольно навязывают нам наш личный миф, в котором всё - сомнительно. Почему надо верить, что эти кудрявые дяди и тети с наглой оравой требующих, поучающих, назидающих, нападающих, ищущих денег и прав статистов суть мои родители и родственники. Они хлопают меня по плечу, излагают какие-то поговорки, бредовые жизненные истины, скабрезные анекдоты. Это еще ничего. Настроясь на торжественный лад, они славословят предков с георгиевскими крестами, золотыми медалями и Сталинскими премиями. Я хочу покоя, ложусь спать, ссылаясь на головную боль. Не тут-то было. В комнату входит, садится на краешек постели плешивый толстяк в шелковой пижаме и рассказывает, какие в нашей семье герои, в соседней - паразиты, в третьей - душегубцы. Последнее слово напоминает плоскогубцы. "Он что, - зеваю я, - свою внучку плоскогубцами придушил?" "Да ты нетрезвый, что ли?" "Пьяный, как есть пьяный, - прошипела юркая старушонка, незаметно скользнувшая в комнату, - от него вечно водкой разит, как от покойного отца. И вообще он… того". "Так надо “скорую” вызвать, - захлопотал толстяк, - а то в одночасье и готов". "Да там Шурка по телефону амурничает". "Какая Шурка, надо человека спасать!"

Семейный вечер я закончил в больнице.

Ко мне явился плешивый толстяк в синем галифе и розовом пиджаке, скрипя сапогами, как натужная телега (мой двоюродный дядя), заохал, зацокал, просвистел "Землянку", сострил: "Ты вроде бьёшься, как в тесной печурке огонь. Как оно, ничего? Да, брат, перепугал ты всех!" Что б тебе, сволочь, сказать? "Дядя, когда греческий царь Иксион влюбился в богиню Геру, она превратилась в облако своих очертаний, а потом в осьминога. Потому-то я такой нервный, вертлявый, неуклюжий… Скажи-ка, дядя, а ты видел уклюжих?" Дядя засопел, аккуратно поставил на столик пакет с макаронами, неожиданно мягко подкрался к врачу, заорал: "Клизму, почаще клизму, товарищ доктор. Говорят волшебное средство! Про Герку эту я слышал, она у нас лифтершей, а вот про царей этих, будь они неладны… сейчас вроде дозволено, а потом глядишь… и лагерь".