Читаем без скачивания Красные курганы - Валерий Елманов

В этом случае в правоте рассказчика всех особенно убеждало то, что он честно сознавался, что лица схваченного человека не видел. Если бы он врал, то и это бы придумал, чтоб было больше веры. А так он все поведал как на духу: и про руки черные, и про то, что рыцаря не опознал.

– Да Виуманн это был, больше некому, – подписывался третий. – Он же во все постные дни мясо жрал, как нехристь.

– Точно-точно. А в страстной четверг о прошлом годе он бабу-ливку обжимал на сеновале. Я сам его голос слыхал, – добавлял четвертый. – Это вместо молитв-то. А еще крест на плаще носил. Вот господь и не стерпел такого глумления.

– Так ведь утащил-то его кто? – слабо, больше ради приличия, возражал скептик.

– Ты что, дурной? Неужто неясно кто?

– А ты говоришь – господь. Как же так?

– Я говорю: не стерпел он. Понимать надо. Взял и отвернулся от закоснелого грешника. А когда господь от человека отворачивается, это значит, что он ему больше заступой быть не желает. Ну а тот, другой, рад-радешенек.

На другом конце лагеря рыцарей ордена в эти же дни и даже чуть ли не в то же самое время возникал иной, но столь же душещипательный разговор о схожих событиях:

– А с братом Ламбертом-то слыхали, что содеялось?

– А что такое?

– Да он сразу же, как оглох, денно и нощно из шатра не выходил – все богородице молился.

– Ну и…

– Вот тебе и ну. Она же милостивая. Видит: раскаялся человек. Взяла щипцы и давай ему в ушах ковыряться, куда черт залез.

– Ты того! Не поминай нечистого на ночь.

– Да я о его посрамлении.

– А-а, ну тогда ничего, валяй.

– Так вот, долго она там ковырялась. Наконец ухватила его за хвост и давай тащить наружу.

– И что?

– А то. Богородица все-таки. Разве она не осилит рогатого. Вытащила. Только нечистый одно ухо зубами успел порвать или когтями. А может, рогами упирался. Откуда я знаю. Ведомо лишь, что кровь у Ламберта оттуда хлестала. Зато сейчас он на одно ухо уже слышит.

И тут же на помощь рассказчику приходил другой, со схожей и столь же душещипательной историей:

– А вот что получается, братья. Ламберт-то – простой рыцарь, а богородица его простила. Геривенд же – комтур, а, после того как ему тоже черти в уши забрались, он только головой тряс, вино пил да сквернословил.

– Геривенд это может. Он такой, – осуждающе кивали, соглашаясь с рассказчиком, другие рыцари.

– Так богородица пришла к нему и сказала: «Коли ты в раскаяние не впал, не будет тебе моей заступы». А если мне не верите, то спросите у брата Кренгольма, который сам это слышал, своими собственными ушами. Он к комтуру в шатер-то заглянул, а там…

– Неужто богородицу увидел?! – ахал кто-то из особо нетерпеливых и экзальтированных слушателей.

– Не-ет, брат Кренгольм, который это слышал, рыцарь честный. Так что он врать не будет. Если не видел, то не видел – лишнего не скажет. А вот слышал – точно. Он как раз у шатра Геривенда стоял. Испугался поначалу, но потом смелости набрался и вовнутрь заглянул, а там…

– Неужто богородица?! – вновь встревал нетерпеливый.

– Сказано тебе: не видел он ее! – злился рассказчик. – Но зато, братья, свечение там было воистину ангельское. И благоухание неземное.

– Наверное, от ее одежд, – глубокомысленно замечал кто-то.

– Или от нее самой. Там, в раю, любые благовония имеются, – поправлял второй.

Заткнуть рот можно было одному, другому, третьему, но не всем…

Боевой дух с каждым днем все больше покидал осаждающих, и Волквин с ужасом думал о том, что будет завтра или – что еще страшней – через два-три дня.

Опять же назревали серьезные проблемы с продовольствием. Взять в ближайших убогих селениях было совершенно нечего. Проклятые схизматики выгребли все подчистую, не забыв даже про мелкую живность – кур, гусей и уток. Отряды, посланные за пропитанием в Гольм, Левенвальде и другие замки, еще не вернулись, а людей нужно было кормить сейчас.

Речь уже не шла о том, чтобы еда была вкусной, – хотя бы сытной. Да что сытной – просто чтоб была. Ну хоть какая-нибудь. Хорошо ливам, которые могут неделями сидеть на своей жидкой мучной болтушке и жрать какие-то неведомые корешки. А что делать, если брюхо требует чего-то более существенного.

Кое-как выручала река. Отправленные на рыбалку лэтты привозили неплохие уловы, но мало радости столько суток сидеть на одной рыбе, когда даже по самым строгим христианским канонам воинам дозволено не соблюдать постных дней.

Душещипательные проповеди епископа и все те ободряющие слова, которые он в обилии изливал на свою возлюбленную братию, напоминая о святом долге, о том, что необходимо немного претерпеть, а час победы уже близок, почему-то не помогали.

Магистр распорядился было выдать каждому из рыцарей по две кварты доброго вина из тех запасов, которые он приготовил для того, чтобы отметить взятие замка. Тащить его обратно Волквин не собирался, а его уверенность в том, что откупорить бочонки в пиршественной зале Кукейноса не получится, с каждым днем все больше увеличивалась.

Однако вино тоже не сумело поднять настроение рыцарей, не говоря уж о том, чтобы вдохновить их на новые подвиги. Грязные, измученные бесцельным ожиданием неизвестно чего, но непременно страшного, крестоносцы молча вливали в себя одну кружку за другой, но хмель мало кого брал.

Каждый из них тупо ждал ночи, которая сулила кратковременное забытье, и в тоже время страшился, что она опять преподнесет нечто такое, от чего волосы на голове вновь встанут дыбом и в который уже раз возникнет непреодолимое желание бежать куда глаза глядят. И чем дальше от этого проклятого замка, тем лучше.

Может, хоть эта ночь будет спокойной? Но все надежды оказались тщетны.

– Глядите, братья! – раздался первый испуганный возглас.

Все дружно посмотрели в сторону крепостных стен, куда указывал один из рыцарей, и чуть ли не разом содрогнулись от увиденной картины.

На стене появилась человеческая фигура в белых светящихся одеждах. Как она двигалась, сказать было трудно, поскольку ноги ее скрывались одеянием, а ниже щиколоток еще и были закрыты зубцами стен.

– Братья, – произнес кто-то дрожащим голосом. – Я на этих стенах сам не раз бывал. Там даже Конраду фон Мейендорфу и то эти зубцы высотой по грудь. Это что ж такое, братья?

Все подавленно молчали. И так было ясно, что это не обычный человек, который просто не может так плавно двигаться и так возвышаться над крепостными сооружениями. К тому же неясное приглушенное свечение исходило не только от одеяния идущего, но и от головы, и даже от его рук, не говоря уж о кресте, который это привидение держало в них.

Прогулка длилась недолго, где-то минут десять-пятнадцать. И все это время крестоносцы, приблизившись почти к самому рву крепости и затаив дыхание, продолжали наблюдать за ней. Более того, в собравшейся толпе рыцарей сыскалось несколько человек, которые с уверенностью признали в бродившем князя Вячко.

– Тот самый?! – ужасались одни.

– Ну да! Это он Кукейносом владел, до того как мы его… ну… прогнали.

– Из могилы встал, – шептались в толпе. – Даже после смерти град свой пришел защитить.

– А может, это он нам знак какой дает? – гадали иные.

– А почему обязательно защитить? – обиженно бубнили третьи. – Может, он призывает нас одолеть эти стены? Может, показывает, что силы небесные за нас?

– Ну да, чтобы русич нам по доброй воле замок отдал, – хмыкали скептики.

– Отдал же его брат нашему епископу замок Гернике, – возражали оптимисты.

– Тут не только замок отдашь, но и последнюю одежду с себя снимешь, чтоб жену с детишками вернуть, – вздыхали те, кто прекрасно знал, как было на самом деле.[44]

Но вскоре гадать стало не о чем. Поведение русского князя, прибывшего с небес, красноречиво показало, на чьей он стороне. Вначале он троекратно осенил крестом замок, повернувшись спиной к столпившимся, а затем…

Справа и слева от Вячко в воздухе вдруг зависли два рыцарских плаща меченосцев. Ошибиться было невозможно. Ночи в тех местах хоть и не совсем белые, как севернее, но достаточно светлые, чтобы можно было разглядеть на фоне белой материи темнеющий крест и меч.

В руках князя появились два горящих факела. Он поднес их к рыцарским плащам, и одежды разом вспыхнули. Толпа хором охнула. Одновременно с этим полыхнул огонь и перед самим Вячко. Тот еще раз перекрестил замок и… медленно стал опускаться в ярко полыхающее пламя.

И такое длилось три ночи, внося окончательную сумятицу в рыцарские головы и доводя чуть ли не половину воинов до состояния панического ужаса, когда у человека остается одно-единственное желание – бежать без оглядки.

А само привидение после третьей прогулки по специально сооруженному для этих целей помосту стянуло с себя хламиду, в изобилии усыпанную светящимися гнилушками, прикрепленными к ней нитками и рыбьим клеем, с отвращением извлекло из волос еще пяток, и хмуро заявило Константину голосом князя Вячко: