Читаем без скачивания Всяко третье размышленье - Джон Барт

Как и можно было предвидеть, Рассказчик в самом скором времени принимается растолковывать — себе, Марше и при первой же возможности Неду, — что, хоть он и считает сексуальную верность, и не только в браке, но в любых серьезных любовных отношениях, в принципе, необходимой, его не может не тревожить — и как мужчину, и как начинающего писателя — отсутствие у него настоящего сексуального опыта, приобретенного не с одной лишь женщиной, на которой он намерен жениться, чтобы затем оставаться ей верным. Нет, он не ловелас и отнюдь не стремится стать таковым; не распутник наподобие Генри Миллера; он даже не из тех, кто, подобно Папе Хему и Приятелю Неду, жаждет пасть в Объятия Жизни (и множества женщин). Но если его Одна-Единственная так и останется навсегда Единственной Женщиной его жизни, он будет походить на…

— На Фолкнера, который пытается придумать Йокнапатофу, ни разу не высунув носа за ее пределы, — подсказывает Нед, — или на Твена, сочиняющего истории Тома и Гека, не покидая штата Миссури. Или на Вашего Покорного Неда Проспера, пишущего Великий Роман о Бриджтауне, Стратфорде, Временах Года и Перезрелых Размышлениях, не омочив свой конец ни в Мексиканском заливе, ни где-либо еще. Нам необходимо разжиться Кругозором с прописной «К», друг мой!

Наши девушки болтают о чем-то своем, прогуливаясь по пляжу Нейплса, — мы только-только приехали в этот курортный городок, бросили «олдс» у ставшего символом городка рыбацкого причала и теперь ищем на берегу место, где можно разбить палатки или хотя бы переночевать в спальниках, — Рассказчик же соглашается с правотой своего товарища, отмечая, однако, что и представить себе не может Маршу согласившейся на такое, и спрашивая: «А что это за история с перезрелыми мыслями и временами года?» — до сей поры Нед, если и рассказывал о романе, над которым он трудится, о них ни разу не упоминал.

Друг, улыбнувшись, отвечает:

— Об этом говорить еще не время, я пока только прикидываю как и что. Вот на другую нашу тему я уже переговорил с Доброжелательной Джинни, которая невесть почему считает тебя секс-символом. И сейчас она обсуждает таковую с твоей все еще одной-единственной, которая может оказаться цыпочкой куда более современной, чем мы полагали. Подождем — увидим.

Разве не следовало Рассказчику, изрядно удивившемуся, но и весьма любознательному, вспыхнуть, услышав это, от гнева? Вне всяких сомнений. Однако к тому времени каждый из нас успел отметить приезд в нео-Неаполь несколькими порциями спиртного и раздеться под почти уже летним солнышком южной Флориды до трусов и купальников; выпивая же, мы переключились с привычного пива на более уместный в тропиках темный ром с кока-колой. Более того, вчера вечером, на недалеком отсюда Санибел-Айленде, Нед и Джинни склонили своих каникулярных спутников к приобретению сигарет с настоящей марихуаной, о которой в начале 1950-х люди вроде нас уже прослышали, но продолжали ассоциировать ее с джазовыми музыкантами и уличной шпаной, понимая, впрочем, что популярность травки будет возрастать. Идея состояла в том, чтобы приберечь приобретенный нами запас до Кей-Уэста, предположительной поворотной точки нашей экспедиции, но — «Qué será será»[58], как еще предстояло Дорис Дэй спеть четыре года спустя.

Через половину с лишком столетия после Весенних Каникул, высверкиваемых здесь Джорджем И. Ньюиттом, — пока циклон «Наргис» опустошает Мьянму, а сенаторы Хиллари Клинтон и Барак Обама все еще нудят каждый свое на праймериз демократов, добиваясь номинации на роль либо первой женщины, либо первого афроамериканца, ставшего президентом США, — любой университетский студент, достаточно беспечный, чтобы попробовать искупаться голышом где-нибудь в сторонке от переполненных пляжей толкливой юго-западной Флориды, — как и любой полупьяный либо полуодурманенный, — скорее всего, мигом предстанет перед судом, который предъявит ему целый букет более или менее серьезных обвинений: от Непристойного Обнажения до Хранения Психотропных Препаратов. Однако в конце марта 1952-го на пляже у величавого Нейплсского пирса можно было увидеть лишь горстку одеял и пляжных зонтов, и даже в ста ярдах от места, на котором расположился наш резвый квартет, ни одной живой души не наблюдалось, а потому: «Лучше бы нам еще раз омочить наши гузки сейчас, — объявляет Рассказчик около четырех часов пополудни. — Сдается мне, погода меняется». И действительно, хотя опускающееся в Залив — в Мексику! — вечернее солнце светит по-прежнему ярко, с юга на нас надвигаются, очень на то похоже, темные тучи.

Говорит Нед Проспер:

— Я за, — и, поднявшись на нетвердые ноги, поднимает и Джинни Гиман.

Впрочем, встав, она освобождается от его руки, бросает на Маршу Грин заговорщицкий взгляд и произносит:

— Гузки и грудки — да, купальники — нет. Ты за, Марша?

— А то.

И к весьма немалому удивлению их компаньонов мужеска пола, обе девушки, исполняя, по-видимому, достигнутое ими ранее соглашение, стягивают с себя и бросают на одеяло лифчики, вылезают из трусиков (по нынешним меркам ни те ни другие особо скудными не назовешь: бикини хоть и было изобретено во Франции середины 1940-х и названо в честь атолла в южном Тихом океане, на котором США испытывали атомные бомбы, но популярность в Америке приобрело лишь после фильма 1957 года «…И Бог создал женщину» с участием Брижит Бардо и исполненной Брайаном Хайландом в 1960-м песенки «Крошечное, где ты ныне, желтое в крапинку бикини?» — то есть ко времени, когда атомные бомбы сменились ядерными), а затем берутся за руки и бегут, спотыкаясь и смеясь, к еще почти спокойной воде.

— Ну и ну! — дивится Рассказчик, вглядываясь в их равно соблазнительные тела — одно ему, разумеется, хорошо знакомо, другое интересно в особенности, поскольку демонстрируется в первый раз. — Какая картина!

— Хрен с ней, с картиной; главное — было 6 за что подержаться! — И Нед наставительно рекомендует: — Срывай цветы удовольствия, пока они, на хер, в руки идут.

Нимало не понимающий, что здесь происходит, да и происходит ли вообще, но все же смакующий новый для него кайф от травы и голого купания à quatre[59], Рассказчик послушно снимает плавки (Нед от своих уже избавился) и шатко трусит к воде, по пути убеждаясь украдкой, что его отвислый, упакованный в крайнюю плоть пенис вполне выдерживает сравнение с таковым же его компаньона (поколение американских англосаксонских мужчин-протестантов тогда только еще возникало — «мужская составляющая бума рождаемости, созданного доктором Споком», для коей гигиеническое обрезание стало привычным делом: оно постигло бы и сыновей Неда Проспера и Джорджа Ньюитта, когда бы первый прожил достаточно для того, чтобы наплодить потомство, а последний оказался способным к размножению). Девушки, по подбородки вошедшие в холодную воду, плещутся ею, почти истерически повизгивая, друг в дружку, а когда к ним присоединяются их поклонники, наша четверка обращается в клубок мокрых конечностей и промокших волос, и мы хохочем и тискаемся, обнимаемся, взвизгиваем и сквернословим. К чьей крепкой межьягодичной расщелине на краткий миг прижимается вышеупомянутый, упакованный в крайнюю плоть? Кто недолго, но в самом непосредственном смысле держит Рассказчика за яйца? Какая разница?

Лишь первый зримый просверк молнии и первый слышимый раскат грома выгоняют нас из воды, и мы, еще продолжая опоры и потеха ради хвататься друг за дружку, радостно мчим по усеянному раковинами песку к нашим лежащим бок о бок одеялам, торопливо втискиваем невысохшие тела в купальные костюмы (и вправду ли между ног хихикающей Джинни болтается хвостик тампона? Рассказчику, слепо возящемуся с помутневшими от водяной пыли очками, толком разглядеть его не удается), собираем наши манатки и как можем споро бежим, одолевая поднявшийся ветер, по почти опустевшему пляжу, чтобы забиться под пирс и переждать недолгую, но неистовую грозу, — там наш охрипший квартет кучкой сидит на одном одеяле, накрывшись другим, а вокруг полыхают молнии и грохочет гром.

СВЕРКТРАХ!

Гроза налетела на берег и сгинула; вновь просияло солнце как раз вовремя, чтобы успеть потонуть в Заливе и сделать это намного эффектнее, чем в Чеса-пике, как то описано в Солнцеворотном Истолковании Постравноденственного Видения № 1 Джорджа Ирвинга Ньюитта, — однако с данным Сверктраховым рассказом о его же Видении/Грезе/Глюке/Всем что угодно № 2 мы еще не покончили.

— Может, избавишь нас от подробностей? — спрашивает в Двадцать Первом Столетии Аманда Тодд. — Дьявол, как уверяют, кроется в деталях.