Читаем без скачивания Наследники Фауста - Елена Клещенко

— Свинец внутри, — сказал торговец, опустив последнюю гирьку в чашечку весов. Сердце мое упало вместе с чашечкой. — Два гульдена.

— Если внутри свинец, за что ж вы платите золотом? — склочно заметила я. Лавка была не та, в которую заходила тетушка, — недоставало еще, чтобы кто-нибудь вспомнил приемыша вдовы и смекнул, что своего кольца у меня быть не может. Я надеялась, что достаточно похожа на дочь бедных, но почтенных родителей, которая продает серебро, чтобы купить еды для маленьких сестричек и братиков, — а такой девушке следует торговаться до последнего. — Что-то я не слыхала, чтобы свинец вздорожал. Давайте настоящую цену, или я уйду.

Говоря это, я не сводила глаз с чертова кольца: чего доброго, снова скакнет мне на руку. Если это случится, быстро скажу, что передумала, и удеру… Но кольцо вело себя примерно, пухлые пальцы торговца вертели его как хотели, и жемчужина соблазнительно поблескивала, будто черная ягода.

— Вы очень дерзки, молодая девица, — с одобрением сказал торговец. Лицо у него было желтое и скучное. — Жемчуг хорош, но металл — не серебро, нет, не серебро. И куда вы с ним пойдете, если я не возьму, хотел бы я это знать… Три гульдена мелкими.

— Мелкими?.. — с сомнением протянула я. Только тут я додумалась, что положить-то деньги мне и некуда. — Два золотых, а третий, будь по-вашему, мелкими.

Я думала купить платок, но было еще слишком рано — лавчонки не открывались на стук. Пришлось завязать монеты в угол черного покрывала, не в горсти же носить. Проклятое кольцо ко мне не возвращалось — видно, подействовали деньги, взятые в уплату. Ну что же, богатый торговец наверняка знаком с нечистым не хуже, чем я, авось покупка пойдет ему впрок… Пекарь уже открыл свое окошко, и я взяла за пять геллеров теплую ржаную лепешку с глянцевой коркой.

Чем ближе были ворота, тем медленней становился мой шаг. За всю свою жизнь я ни разу не покидала города. Как знать, не спрашивает ли стража путников о цели путешествия, не покажется ли подозрительной девица, уходящая за ворота в столь ранний час? Что я скажу? Иду навестить больную крестную, которая проживает… где? О дороге, лежащей передо мной, я только то и знала, что она ведет на запад.

Утром и в лавке мне было весело. Кто испытал подобное, тот поверит, что крайность отчаяния может оборачиваться бодростью и весельем, и я в самом деле готова была смеяться, бросая вызов всем враждебным силам. Но после первой удачи пришло отрезвление и страх, и я была как одержимый Луной, очнувшийся на крыше. Сколько шагов я успею сделать на пути безумия, прежде чем погибну?..

Улицы были почти пусты, и хоровое пение под множественный стук башмаков заставило меня обернуться. Целая толпа, без малого двадцать человек, мужчины и женщины, шли тесной кучкой, все с заплечными мешками, скромно, но тепло одетые, и пели псалом доктора Лютера «Господь наша крепость». Кто они такие, я догадалась сразу же: благочестивые странники, возжаждавшие света истинной веры, пешком пересекают германские земли, чтобы сподобиться услышать великих проповедников. Иные осуждали их, говоря, что все эти подвиги благочестия — остатки католического лицемерия и честно трудиться куда достойнее, чем шляться, проповеди же Лютера можно и в книжках прочесть. А мне нравилось выражение их лиц, воинственное и в то же время кроткое — мол, смейтесь, кому охота, ругайте, кто зол, жалейте, кто глуп. Если я жалела их, то лишь за чрезмерную серьезность. Отчего бы, например, не улыбнуться при мысли, что в отречении от показного великолепия лошадей и повозок тоже есть нечто показное, и все это плохо сочетается с золотыми словами о том, что спасение достигается лишь верой, но не делами, во имя ее вершащимися? Однако серьезность внушала и уважение, и смутные догадки о том, что мне просто-напросто неведомо нечто, известное им. И я завидовала им, что они смогли оставить свои дома и пойти, куда хочется.

Но теперь мне было не до философий. Я последовала за ними, выжидая, пока кончится псалом. Ведь и я могу… да нет, не бывает такого везения!..

— Доброго утра, почтенные, — я встретила вопрошающий взгляд человека, который казался старшим над ними, и вежливо присела. — Можно ли спросить, куда вы держите путь?

— Да хранит тебя Господь Всемогущий, девица, — отозвался он. — Мы идем в город Виттенберг, где, как тебе должно быть известно, живет и проповедует наставник всех добрых людей в деле веры, господин Мартин Лютер. Мы хотим слышать его.

Виттенберг. Доктор Фауст из Виттенберга… Ну конечно, вот куда мне надо идти, если я и вправду надеюсь на собственные силы! Господи, Ты все же милостив ко мне, грешной!..

— Я прошу вас и умоляю: позвольте мне пойти с вами, — сказала я, сложив руки, самым что ни на есть жалобным голосом. — У меня есть немного денег, и я не буду вам в тягость.

— Ты хочешь пойти с нами? — переспросил старший, поднимая брови. — Но разрешат ли твои родители и благословят ли они тебя в такой дальний путь?

— У меня нет родителей. Отец умер в Троицын день, — ответила я и простодушно-печально добавила: — А тетушка говорит, что не огорчится, если я вовсе не вернусь.

— Ах, бедняжка! — воскликнула краснощекая женщина за плечом у старшего. Так восклицают: «Скажите, какие чудеса!» или что-нибудь наподобие этого.

— Помолчи, Гертруда, — сказал старший. — Итак, ты одна на свете и надеешься обрести помощь у мудрости и праведности?

А и в самом деле, почему бы нет? Сколько раз маленькой девочкой я слушала рассказы о Мартине Лютере, о том, кто заново создал христианство и высоко вознес его свет над золоченой грязью католичества. Не одна тетушка Лизбет, но и мой наставник почтительно отзывался о его уме, называл его труды «величайшей службой, какую Разум когда-либо сослужил Истине» и, хоть осуждал чрезмерную выразительность его слога, не подобающую образованному человеку, все же говорил о нем, словно о близком друге. Если кто-то в сем мире пожелает мне помочь, это, несомненно, он! Разве не доктор Лютер разослал по городам Германии письма, в которых наставлял городские власти, как создавать школы для бедных детей, и уверял, что учение не повредит даже девочкам? И разве не он в молодые свои годы был искушаем дьяволом, которого можно было видеть и осязать, и разве он не поверг врага?..

— Да, мой господин. Я хочу…

Здесь я запнулась. В песнях часто поется о глазах, что синее неба, да нечасто доводится наяву увидеть такое диво: два широко распахнутых глаза, ярче синего стекла в витраже, ярче камней в шкатулке у Дядюшки. Совсем юная девушка, застенчиво коснувшись плеча стоящего впереди, выглянула из толпы и улыбнулась мне. Одета еще беднее моего, но, Боже, какая красавица! Чистое, тонкое лицо, все черты словно выведены резцом великого гравера. Не успев даже позавидовать, я на мгновение потеряла дар речи — будто ослепленная вспышкой пламени.