Читаем без скачивания Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

– Ну что? – спросил подошедший Ермаков.

– Не знаю, – пожал плечами стоящий в позе прачки Глинский, – вроде шепчет что-то, а что – я разобрать не могу. Я даже не врубаюсь, что это за язык.

– Хуёво, дядя Лёва, – мрачно изрёк Ермаков. – И наши дела – говно. Троих зацепило, двоих – в ноги, сами идти не могут. И этот ещё со своим «лепестком»… Вот как с самого начала всё пошло через жопу… Ладно, бросай этого, пошли глянем, чего Аллах послал. Слышь, Студент! Брось его, говорю, он сам дойдет – видишь, дёргается уже…

Над заброшенным кишлаком быстро разливался сладковатый запах запекающейся свежей крови. Борис вдруг вспомнил, как однажды Лисапед рассказал ему, что у каждого только что убитого – свой, индивидуальный, запах. Глинского передёрнуло, он мотнул головой, отогнал тошноту, встал и пошёл за Ермаковым. Пикапы осмотрели быстро, и сначала лицо у капитана мрачнело всё больше и больше, потому что первые две машины были загружены «полным говном», как выразился Семченко. Какой-то пакистанский галантерейно-парфюмерный самопал, кипы белья, какая-то мелочовка вперемешку со стопками расписок-«накладных» по расчётам с дуканщиками-оптовиками. У Бориса даже мысль промелькнула: «За что мы их, если они ничего такого не везли? Мы ж не грабители!»

В третьей машине, у колеса которой умирал «дух», оказалась целая кипа тяжёлых квадратных ковров. Эта машина, кстати, пострадала больше других, была буквально вся изрешечена пулями. Ермаков тусклым голосом приказал вытащить ковры. Двое бойцов полезли в фургон, стали отгибать ковры к задней двери…

– Чего это, товарищ капитан? – спросил один из солдат.

– Погоди, – сказал Ермаков. – Не двигайся… Ё-пэ-рэ-сэ-тэ… Замрите оба! Студент! Ну-ка глянь! Это то, что мне кажется?.. Или?..

Глинский заглянул в кузов, а там лежал «стингер»[196] в раскрывшемся заводском темно-сером тубусе. Дважды простреленный, с издевательской надписью на укладке House Heater. Made in China – китайский, мол, комнатный обогреватель. И больше никаких внешних ярлыков или клейма.

– Это ОНО, товарищ капитан, – сказал Борис севшим голосом, – оно самое… Как он ещё не рванул? И чего теперь?

Ермаков вытер рукавом мигом взмокший лоб.

– Так, погоди, дай соображу… Спокойно, спокойно…

Они так разволновались не случайно. Это был первый «стингер», захваченный в Афганистане. До этого о «стингерах» поступала лишь оперативная информация. Без, так сказать, фактического подтверждения. Ходили слухи, что было сформировано даже несколько специальных групп чекистов для охоты за этими самыми «стингерами». А может, само спецназовское начальство этими слухами стимулировало рвение своих подчинённых. Конкуренция между «боевиками» КГБ и ГРУ существовала всегда.

Для начала «стингер» сфотографировали со всех сторон, потом перефотографировали мёртвых «духов» и раненого, которого Ермаков приказал оттащить подальше за дувал.

– Так… – сказал капитан, поминутно вытирая всё время влажнеющий лоб. – «Следующая остановка – „Парк культуры“. Выходить будем?»

Контекстуальный смысл этой афганской офицерской присказки означал: потащим «домой» или будем взрывать на месте? Сомнения Ермакова были понятны – «стингер» прошит пулями, стало быть – взрывоопасен. К тому же ещё трёх раненых придётся тащить, да и четвёртый еле ковыляет… Жара, конечно, спадает к вечеру, но всё равно за тридцать градусов, а до безопасной для вертолета площадки почти столько же километров… А ещё дед этот с верблюдами – он же всё слышал, а может, и видел, значит, не исключено боевое воздействие, так сказать, вдогонку. Но если взрывать, то как докажешь, что ПЗРК был захвачен именно в Афганистане? Фотографиями? Откуда ж ему взяться, конечно? Но фотографии – это всего лишь картинки. Начальство потом скажет, мол, был муляж, был монтаж. Опытный спецназёр Ермаков хорошо знал, как оно бывает.

– Так, сапер, сюда быстро! Поковыряй его осторожненько, может – на детальки разобрать сможем. А ты, Студент, иди потряси ещё того полудохлого – чё-то он мне не нравится, какой-то он не местный, пахнет как-то не так… Может, он тебя за Аллаха примет…

Но раненый по-прежнему молчал, хотя, казалось, ещё был в сознании. Борис даже поить его пытался из своей фляги, но ничего не добился. «Дух» стонал еле слышно, ещё тише шептал что-то вроде «шей-шей» и, не мигая, смотрел своими выпученными глазами на Глинского. Как будто по-прежнему хотел сказать что-то важное, но то ли уже не хватало сил, то ли ещё сомневался, говорить или не говорить. Под этим взглядом Борису сделалось как-то не по себе. В этот момент его снова окликнул Ермаков.

– Студент! Глянь, что это?

Мокрый от напряжения сапёр, как оказалось, не напрасно мудрил с внутренностями «стингера» – он частично смог его разобрать, и на одной, ещё не отсоединенной детали явственно читалось длинное клеймо, обозначавшее латинскими буквами завод-изготовитель.

И клеймо это, черт побери, было Борису знакомо! Вот когда Глинский с благодарностью вспомнил научно-исследовательский центр военной разведки и занудливого майора Беренду с его постоянными «накатами» на молодёжь. За её слабое знание западного ВПК[197]. Всё правильно – клеймо на детали только потому и оставили, что ручной разборке эта часть ПЗРК не подлежала… Клеймо ещё раз сфотографировали, а потом Ермаков, взмокший ещё больше, чем сапер, тихо сказал ему:

– Ну, брат, на тебя вся надёжа. Демонтируй, что ещё?

Бог миловал. Серебристый цилиндр удалось извлечь из «стингера». Его быстро и бережно завернули в трофейное бельё, и командир спешно начал готовиться к отходу – «упаковывал» раненых, проверял ещё раз, всё ли «интересное» взяли с собой. Кстати, при повторном осмотре машины со «стингером» обнаружили ещё и рацию, новенькую, американскую и, как ни странно, целёхонькую. Даже непонятно было, как её пулями-то не зацепило.

Бойцы под командованием напряженно молчавшего Семченко спешно готовили машины к взрыву. Ермаков посмотрел на взводного, потом на Бориса:

– «Следующая остановка»… С «духом» недобитым что делать? Своих-то непонятно как тащить… И оставлять его нельзя…

(Любой спецназёр и под рюмку, и без рюмки всегда скажет: «В открытом бою не просто резал – мясо на зазубринах ножа оставалось. Но пленных пальцем не трогал, тем более раненых. Иначе бы мне просто руки никто не подал. И хватит об этом!» Всё так… Они не врут. Просто есть вещи, которые действительно никто не должен видеть и знать. И не стоит расспрашивать об этом. Ответ всегда один – кого ни спроси…)

Капитан махнул рукой в сторону пускающего кровавые пузыри «духа». И в контраст с мало к чему обязывающими словами остро посмотрел Глинскому в глаза:

– Студент, посмотри там… Может, он чего… скажет? Совсем напоследок…

Борису даже в голову не пришло переспрашивать или, тем более, не соглашаться с тем, что ЭТО предстояло сделать ему. С командиром-то и так не спорят, а уж в боевой обстановке… Он зашёл за дувал и посмотрел «духу» в глаза. Они по-прежнему ритмически мигали, как будто бы «дух» с чем-то соглашался.

Глинский пару раз глубоко вздохнул и спросил по-русски:

– Воды хочешь?

Наверное, ему показалось, что умирающий слабо качнул головой.

– Ну ладно… Зато ты в свой мусульманский рай попадешь… А нас туда не пустят…

На короткую, в два выстрела, очередь в лоб никто из группы даже не обернулся…

Ермаков торопился успеть до темноты, поэтому обратно шли на пределе возможностей, но темп был всё равно ниже среднего – слишком много приходилось переть на себе. Хотя командир приказал даже почти весь сухпай[198] оставить в подорванных машинах. Они, кстати, грохнули так, что аж сопки вздрогнули. На такой фейерверк «духи» точно слетятся.

В принципе, группа не успела ещё отойти далеко от заброшенного кишлака, когда вдруг «запела» трофейная американская рация. Борис машинально перевёл запоздалое предупреждение уже мёртвым «духам» о том, что в таком-то квадрате высадились русские коммандос, и лишь потом «врубился»: сообщение-то было на английском языке… Следовательно, один из «духов» был англоговорящим… Значит, в том караване был инструктор!

Глинский доложил свои соображения Ермакову. Тот, матерясь, послал Бориса с четырьмя бойцами обратно в кишлак…

В кишлаке они быстро и без особой брезгливости поснимали штаны со всех убитых. Необрезанным оказался тот самый, зеленоглазый, который прожил дольше всех…

…Группу они потом догоняли ещё долго, хотя шли быстро, – в кишлаке всё же парой минут не обошлось. Борису всё время мерещились «играющие» глаза убитого им «англичанина», не то чтобы он совсем расклеился и распереживался, но прекратить думать о нём не получалось. Глинский всё пытался понять, что чувствовал этот парень, умирая вот так, в одиночку, на чужой земле… Тоже небось в спецкомандировку поехал… Интересно, в каком он звании? Или просто наёмник? Ради чего он ехал с «духами»? Только из-за денег или было ещё что-то, очень важное для него? Важное настолько, что за это оказалось возможным заплатить жизнью… И почему он так ничего и не сказал перед смертью, хотя явно хотел… Теперь, наверное, будет считаться без вести пропавшим… «Интересно, – подумал Борис, – у них там такое же отношение к без вести пропавшим, как у нас, или?.. Знать бы ещё, где именно – „там у них“…»