Читаем без скачивания Холодный дом - Чарльз Диккенс

Он приложил руку к широкой груди и поклонился нам, нагнув голову. Правда, он тотчас же выпрямился, но в этом безыскусственном поклоне сказалось его глубокое волнение.

– Прежде всего, – начал опекун, – нельзя ли нам позаботиться о ваших удобствах, Джордж?

– О чем, сэр? – спросил кавалерист, откашлявшись.

– О ваших удобствах. Может быть, вы нуждаетесь в чем-нибудь таком, что облегчило бы вам тяжесть заключения?

– Как вам сказать, сэр, – ответил мистер Джордж, немного подумав, – я вам очень признателен, но курить здесь запрещается, а ни в чем другом я не терплю недостатка.

– Ну, может быть, вы потом вспомните о каких-нибудь мелочах. Дайте нам знать, Джордж, как только вам что-нибудь понадобится.

– Благодарю вас, сэр, – сказал мистер Джордж с улыбкой на загорелом лице. – Кто всю жизнь мыкался по свету, тому пока что не так уж плохо и здесь.

– А теперь насчет вашего дела, – проговорил опекун.

– Да, сэр, – отозвался мистер Джордж, скрестив руки на груди, и приготовился слушать с некоторым любопытством, но вполне владея собой.

– В каком положении теперь ваше дело?

– Теперь, сэр, оно отложено. Баккет объяснил мне, что, вероятно, будет время от времени просить дальнейших отсрочек, пока дело не будет расследовано более тщательно. Как оно может быть расследовано более тщательно, я лично не вижу, но Баккет с этим, вероятно, как-нибудь справится.

– Бог с вами, друг мой! – воскликнул опекун, невольно поддаваясь свойственной ему раньше чудаковатой пылкости. – Да вы говорите о себе, словно о постороннем человеке!

– Простите, сэр, – сказал мистер Джордж. – Я очень ценю вашу доброту. Но ни в чем не повинный человек в моем положении только так и может к себе относиться; а не то он голову об стену разобьет.

– До известной степени это правильно, – проговорил опекун немного спокойнее. – Но, друг мой, даже невинному необходимо принять обычные меры предосторожности для своей защиты.

– Конечно, сэр. Я так и сделал. Я заявил судьям: «Джентльмены, я так же не виновен в этом преступлении, как вы сами; все факты, которые выдвигались как улики против меня, действительно имели место; а больше я ничего не знаю». Так я буду говорить и впредь, сэр. Что же мне еще делать? Ведь это правда.

– Но одной правды мало, – возразил опекун.

– Мало, сэр? Ну, значит, дело мое дрянь! – шутливо заметил мистер Джордж.

– Вам нужен адвокат, – продолжал опекун. – Мы пригласим для вас опытного юриста.

– Прошу прощения, сэр, – сказал мистер Джордж, сделав шаг назад. – Я вам очень признателен. Но, с вашего позволения, я решительно отказываюсь.

– Вы не хотите пригласить адвоката?

– Нет, сэр! – Мистер Джордж резко мотнул головой. – Благодарю вас, сэр, но… никаких юристов!

– Почему?

– Не нравится мне это племя, – сказал мистер Джордж. – Гридли оно тоже не нравилось. И… простите меня за смелость, но вряд ли оно может нравиться вам самим, сэр.

– Оно мне не нравится в Канцлерском суде, который разбирает дела гражданские, – объяснил опекун, немного опешив. – Гражданские, Джордж, а ваше дело уголовное.

– Вот как, сэр? – отозвался кавалерист каким-то беззаботным тоном. – Ну, а я не разбираюсь во всех этих тонкостях, так что я против всего племени юристов вообще.

Опустив руки, он переступил с ноги на ногу и стал, положив одну свою крупную руку на стол, а другую уперев в бок, с видом человека, которого не собьешь с намеченного пути. Тщетно мы все трое уговаривали его и старались разубедить. Он слушал нас с терпеливой кротостью, которая так шла к его грубоватому добродушию, но все наши доводы могли поколебать его не больше, чем тюрьму, в которой он сидел.

– Прошу вас, подумайте, мистер Джордж, – проговорила я. – Неужели у вас нет никаких желаний в связи с вашим делом?

– Я, конечно, хотел бы, чтобы меня судили военным судом, мисс, – ответил он, – но хорошо знаю, что об этом не может быть и речи. Будьте добры, уделите мне немного внимания, мисс, – несколько минут, не больше, – и я попытаюсь высказаться как можно яснее.

Он оглядел всех вас троих поочередно, помотал головой, словно шею ему жал воротник тесного мундира, и после краткого раздумья продолжал:

– Видите ли, мисс, на меня надели наручники, арестовали меня и привели сюда. Я теперь опозоренный, обесчещенный человек – вот до чего я докатился. Баккет обшарил мою галерею сверху донизу; имущество мое, правда небольшое, все перерыли, порасшвыряли, так что неизвестно, где теперь что лежит, и (как я уже говорил) вот до чего я докатился! Впрочем, я на это не особенно жалуюсь. Хоть я и попал сюда «на постой» не по своей вине, но хорошо понимаю, что, не уйди я бродяжничать еще мальчишкой, ничего такого со мной не случилось бы. А теперь вот случилось. Значит спрашивается: как мне к этому отнестись?

Оглядев нас добродушным взглядом, он потер смуглый лоб и сказал, как бы извиняясь:

– Не умею я говорить, придется немножко подумать.

Немножко подумав, он снова посмотрел на нас и продолжал:

– Как теперь быть? Несчастный покойник сам был юристом и довольно крепко зажал меня в тиски. Не хочу тревожить его прах, но, будь он в живых, я бы сказал, что он до черта крепко прижал меня. Потому-то мне и не нравятся его товарищи по ремеслу. Держись я от них подальше, я бы сюда не попал. Но не в этом дело. Теперь допустим, что это я его убил. Допустим, я действительно разрядил в него свой пистолет – один из тех, что за последнее время употреблялись для стрельбы в цель, а Баккет нашел у меня такие пистолеты, хотя ничего особенного в этом нет, и он мог бы найти их у меня когда угодно – в любой день, с тех пор как я содержу галерею-тир. Так что же я сделал бы, попав сюда, если б и впрямь совершил убийство? Я нанял бы адвоката.

Он умолк, заслышав, что кто-то отпирает замки и отодвигает засовы, и молчал, пока дверь не открыли и не закрыли опять. Вскоре я скажу, для чего ее открывали.

– Я нанял бы адвоката, а он сказал бы (как мне часто доводилось читать в газетах): «Мой клиент ничего не говорит, мой клиент временно воздерживается от защиты… мой клиент то, да се, да другое, да третье». Но я-то знаю, что у этого племени не в обычае идти напрямик и допускать, что другие идут прямым путем. Скажем, я не виновен, и я нанимаю адвоката. Скорей всего, он подумает, что я виновен… пожалуй, даже наверное так подумает. Что он будет делать, – все равно, поверит он мне или нет? Он будет действовать так, как будто я виновен: будет затыкать мне рот, посоветует не выдавать себя, скрывать обстоятельства дела, по мелочам опровергать свидетельские показания, вертеться, крутиться, и в конце концов он, может быть, меня вызволит – добьется моего оправдания. Но, мисс Саммерсон, как вы думаете, хочу ли я, чтобы меня оправдали таким путем, или, по мне, лучше быть повешенным, а все-таки поступить по-своему?.. Извините, что я упоминаю о предмете, столь неприятном для молодой девицы.

Он уже вошел в азарт и больше не нуждался в том, чтобы «немножко подумать».

– Пусть уж лучше меня повесят, зато я поступлю по-своему. И я это твердо решил! Этим я не хочу сказать, – он оглядел всех нас, уперев свои сильные руки в бока и подняв темные брови, – этим я не хочу сказать, что мне больше других хочется, чтобы меня повесили. Я хочу сказать, что меня должны оправдать вполне, без всяких оговорок, или не оправдывать вовсе. Поэтому, когда говорят об уликах, которые против меня, но говорят правду, я подтверждаю, что это правда, а когда мне говорят: «Все, что вы скажете, может послужить материалом для следствия», – я отвечаю, что ничего не имею против!.. пускай служит. Если меня не могут оправдать на основании одной лишь правды, меня вряд ли оправдают на основании чего-то менее важного или вообще чего бы то ни было. А если и оправдают, этому для меня – грош цена.

Он сделал шага два по каменному полу, вернулся к столу и закончил свою речь следующими словами:

– Благодарю вас, мисс и джентльмены, горячо благодарю за ваше внимание и еще больше за участие. Я осветил вам все дело, как оно представляется простому кавалеристу, у которого разум – все равно что тупой палаш. Я ничего хорошего в жизни не сделал, – вот только выполнял свой долг на военной службе, и если в конце концов случится самое худшее, я только пожну то, что посеял. Когда я очнулся от первого потрясения, после того как меня забрали и обвинили в убийстве, – а бродяга вроде меня, который столько шатался по свету, недолго оправляется от потрясений, – я обдумал, как мне себя вести, и сейчас объяснил это вам. Этой линии я и буду придерживаться. По крайней мере я не опозорю своих родных, не заставлю их хлебнуть горя и… вот все, что я могу вам сказать.

Когда дверь открыли – как я уже говорила раньше, – вошел человек такого же военного вида, как и мистер Джордж, но на первый взгляд не столь внушительный, а с ним – загорелая, с живыми глазами, здоровая на вид женщина, которая держала в руках корзинку и с самого своего прихода очень внимательно слушала все, что говорил мистер Джордж. Не прерывая своей речи, мистер Джордж приветствовал этих людей только дружеским кивком и дружеским взглядом. Теперь же он сердечно пожал им руки и сказал: