Читаем без скачивания Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевилль

— А ну, шевелись, мразь переделанная! — взревел Попурри. — Поймать их, доставить ко мне!

Запуганные им люди, какты и водяной покинули чердачное логово, отправились на поиски. Они строили бессмысленные планы, они бегали в Эхову трясину и Ладмид, в Паутинное дерево и на холм Мог, и добрались до самой Худой стороны, побывали за рекой в Барсучьей топи, в Восточном Гидде, в Грисской пади, Темной стороне и Селитре.

Наверное, они тысячу раз пробегали мимо Айзека и его товарищей.

Но укромных местечек в Нью-Кробюзоне были не тысячи — сотни тысяч. Куда больше, чем людей, которые нуждались в укрытиях. У помощников Попурри не было ни малейшего шанса на успех.

В такие ночи, когда дождь и свет уличных фонарей размывает все контуры, город превращается в палимпсест клонящихся под ветром деревьев, звуков, древних руин, мглы, катакомб, жилых кварталов, гостиниц, пустырей, огней, кабаков и клоак. Город превращается в одно сплошное укрытие.

И помощники Попурри в страхе вернулись домой — с пустыми руками.

Попурри рвал и метал. А великолепная — но незавершенная — статуя ярила его еще больше. Переделанные обыскивали здание — вдруг да осталась какая-нибудь ниточка.

В крайней комнате на чердаке обнаружили милиционера, одиноко сидящего у стены. Он был в коме. На коленях у него лежало очень красивое стеклянное ружье. Рядом на полу были начерчены квадраты, под крестики-нолики.

Крестики выиграли. В три хода.

Мы бежим и прячемся. Как от охотника — вирмы. Но на этот раз нам легко и радостно. Мы знаем, что победили.

Айзек несет на руках Лин, только изредка, если дорога трудна, взваливает ее на плечо. Мы убегаем. Мы убегаем так, как будто мы — призраки. Настороженные и веселые. Труднопроходимая местность на востоке города нас не смущает. Мы перелезаем через низкие ограды и пересекаем узкие полосы двориков, неряшливые садики с яблонями-мутантами, чахлой ежевикой, сомнительного происхождения компостом, грязью и сломанными игрушками.

Иногда мрачным делается лицо Дерхан, и она что-то шепчет. Она думает об Андрее, но трудно раскаиваться этой ночью, пусть даже и есть в чем каяться. Да, это грустное обстоятельство, но под темным дождем, над городскими огнями, разнородными, как растения в садах, трудно не ловить взгляды друг друга, трудно не улыбаться или не каркать потихоньку от радости.

Мотыльков больше нет. Да, цена их смерти ужасно высока. Может быть, цена их смерти — это ад для нас. Но сегодня, добравшись до лачуги на крыше большого здания в Пинкоде, вдали от воздушных рельсов, чуть к северу от железной дороги и от грязи и убожества станции Темная вода, мы торжествуем.

Утренние газеты полны страшных пророчеств. «Скандал?» и «Вестник?» намекают, что будут приняты очень суровые меры.

Дерхан долго спала, теперь она сидит в сторонке, печаль и чувство вины наконец вырвались из-под спуда. Лин шевелится — и когда она в сознании, и когда в бреду. Айзек делит и ест украденные нами продукты и не отходит от Лин, хлопочет над нею. И удивленно говорит о Джеке-Полмолитвы.

Он возится с помятыми, побитыми деталями кризисной машины, цокает языком и кусает губы. Но обещает привести механизм в порядок. Никаких проблем.

Ради этого-то я и живу, об этом-то я и мечтаю.

Получить наконец свободу! Летать! Он читает, глядя через мое плечо, краденые газеты. Налицо кризисная ситуация, и милиции предоставлены чрезвычайные полномочия, узнаем мы. Отпуска отменены, милиционеры сидят по казармам. В правительстве обсуждают ограничение гражданских прав и введение военного положения.

Но в течение этого бурного дня дерьмо, грязные отбросы, сонный яд мотыльков медленно тонут в эфире, уходят в землю. Кажется, я чувствую это, лежа под полусгнившими досками; мерзость оседает потихоньку вокруг меня, разлагаемая дневным светом. Падает грязным снегом сквозь плоскости, пронизавшие город, через слои материи и квазиматерии, рассеивается, уходит из нашего мира.

А когда наступает ночь, кошмары уже не завладевают нами.

И, словно тихое рыдание, дружный выдох облегчения и расслабления звучит по всему городу. С черного запада приходит волна успокоения, прокатывается от Галлмарча и Дымной излучины до Большой петли, до Шека и Барсучьей топи, до Ладмида и холма Мог, до Травяной отмены.

За этой волной на город набегает очищающий сонный прилив. Граждане Нью-Кробюзона крепко спят: на пропахших мочой соломенных тюфяках в Ручейной стороне и в трущобах, на пышных перинах в Хнуме. Спят поодиночке и прижимаясь друг к дружке. Но городская жизнь, разумеется, не делает паузы, поэтому не простаивают ночные смены в доках, не смолкают машины на мельницах и в литейных цехах. Пронзают мглу окрики сторожей и патрульных. Вышли, как обычно, на промысел шлюхи. Совершаются преступления — насилие не провалилось, как ядовитая одурь.

Но зато фантомы больше не мучат спящих и бодрствующих, у города остались только его собственные страхи.

Я уже и позабыл, какое это удовольствие — обыкновенная ночь. Когда меня будит солнце, оказывается, что разум ясен, голова не болит.

Мы свободны.

Все сегодняшние статьи — о конце «летнего кошмара», или «сонной болезни», или «ночного проклятия». Разные газеты называют по-разному.

Мы читаем и смеемся. Мы — это Дерхан, Айзек и я. Восторг — везде, он осязаем. Город вернулся к прежней жизни. Преобразился.

Мы ждем, когда очнется Лин, когда она придет в чувство.

Но она все еще без сознания.

Весь первый день она проспала, крепко держась за Айзека; разбудить ее было невозможно. Теперь она свободна… и может спать без страха.

Но сегодня она просыпается и медленно садится.

Головоножки слегка подрагивают, шевелятся жвалы. Лин проголодалась, и мы находим среди краденых припасов фрукты. Она завтракает.

За едой переводит нетвердый взгляд с меня на Дерхан, с Дерхан — на Айзека. Он держит ее за бедра, что-то ей шепчет. Но слишком тихо — мне не расслышать. Она дергает головой, как ребенок. Каждое ее движение сопровождается спазматической дрожью.

Она поднимает руки и начинает жестикулировать. Айзек внимательно следит за ее неловкими, сбивчивыми манипуляциями, и лицо искажается в горьком отчаянии. Дерхан тоже понимает жесты, у нее брови лезут на лоб.