Читаем без скачивания Мир Гаора - Татьяна Зубачева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ишь, сынок нашёлся! Я тебе что, поселковая?
Ну, не хочет, как хочет. Ему это без разницы. Главное, что кормила его Горна всегда обильно и вкусно, разрешала покурить на кухне и побалагурить с сенными девками, забегавшими поболтать с заезжим гостем.
На кухне Гаор сразу подошёл к рукомойнику, но в отличие от его прошлых приездов, полотенце ему держала маленькая, лет шести девочка, черноволосая и черноглазая, но с голубым клеймом-кружком на лбу и в детском ошейнике, свободно лежавшем вокруг нежной шейки в вырезе полотняной рубашки. Клеймо поставили недавно: кожа на лбу ещё была воспалённой.
— Моя это, — гордо сказала Горна, увидев, как он, вытирая руки, рассматривает девочку, — родная моя. Вот, не отдал хозяин в "галчата", мне оставил. Обещал не продавать, пока в сок не войдёт.
Девочка очень походила на управляющего, и Гаор молча кивнул, воздержавшись от любых высказываний.
На столе его уже ждала глубокая тарелка горячего "господского" супа, а на отдельной тарелке несколько ломтиков селёдки. "Эх, к этой бы селёдке да водки", — мысленно вздохнул Гаор, накладывая селёдку на ломоть чёрного хлеба. Но водки нет, не будет, и быть не может. Так что о ней ни говорить, ни думать не стоит. После супа он получил тоже глубокую тарелку мясного. Жаркое с картошкой. И напоследок большой стакан яблочного компота. Кормила Горна его "по-господски", хозяйской едой и на хорошей посуде. Чем вызвано такое благоволение, Гаор не знал, но не спрашивал. После еды он достал сигареты и закурил. Девочка всё время, пока он ел, молча следила за ним круглыми и блестящими, и впрямь как у галчонка, глазами. Но если она родная Горне, почему ж он её раньше не видел. И Гаор рискнул сказать это вслух.
— Чего ж я её раньше не видел?
— А мала была, — охотно ответила Горна. — Вот хозяин, чтоб она мне работать не мешала, и велел её в посёлке у матки держать. Так-то я к ней каждый день ходила, отпускал хозяин, а теперь со мной будет. Велено к домашнему хозяйству приучать.
Гаор кивнул. Он уже знал, что родная мать — это мамка, а приёмная, кому отдали, привезя из отстойника, отобрав у родной, — матка. Объяснила ему это Красава в первую же неделю его жизни, рассказав, как привёз хозяин семилетнего Лутошку и отдал ей, чтоб не так по своему родному убивалась, того-то как увезли клеймить, так и не вернули, и кто теперь знает, где кровиночка её, а хозяин по доброте своей и привёз Лутошку. Потому она матка Лутошке, а мамку свою Лутошка тож не увидит теперь, хозяин-то обещал не продавать Лутошку, понятливым паренёк оказался.
— Не заночуешь седни? — спросила его прибежавшая на кухню, будто по делу, сенная Летовка.
— Соскучилась? — усмехнулся Гаор и серьёзно ответил, — сегодня никак. Докурю и поеду.
— А хоть и соскучилась, — Летовка крутанулась рядом с ним, задев раздувшейся юбкой. — Когда опять-то будешь?
— Через месяц заеду заказ получить.
— Ты под вечер-то хоть приезжай, тады и заночуешь.
Гаор кивнул и честно ответил.
— Как получится.
Он с сожалением оглядел оставшийся окурок, растёр его в поставленном перед ним Горной глиняном черепке и встал.
— Спасибо за хлеб-соль да за ласку, — поклонился он Горне.
Горна и Летовка ответили на его благодарность так же традиционным поклоном, и Гаор пошёл к машине.
Управляющего не было, и машину окружало плотное кольцо ребятишек.
— Меня, меня, — наперебой закричали они, увидев Гаора, — Дяденька, меня прокати, её в тот раз катал, мой черёд!
Гаор рассмеялся и открыл дверцу. Запихав на переднее сиденье пятерых подвернувшихся под руку, он сел за руль и медленно стронул машину. Медленно, что позволяло остальным бежать ну почти вровень, он провёз малышей по главной и единственной улице посёлка и высадил у выгона. Выкрикивая на бегу благодарность, они побежали обратно, а он проехал через выгон под внимательными взглядами коров — особенно вдумчиво смотрел на него бык — и прибавил скорость.
"Вот чертова скотина", — подумал он о коровах, выруливая на шоссе. С коровами у него отношения не сложились. Ещё в первую неделю жизни у нового хозяина, где-то на третий или четвёртый день его послали доить коров. Какая-то там нестыковка вышла, ну и… Он уже знал, что здесь все работают всё, а что приказы надо выполнять и через "не могу", и через "не умею", он ещё в училище усвоил. И потому пошёл в коровник, правда, честно предупредив Старшую Мать, что в жизни этим не занимался.
— Иди, иди, — напутствовала она его, — чтоб мужик да за титьки держаться не умел. Нечего придуриваться.
О результатах он вспоминать не любил, хотя обошлось без порки, и смеху было много, сам потом смеялся, но уж больно в неприглядном свете он показался тогда.
— Двенадцать тыщ отдали! — кричала Старшая Мать, — а он корову подоить не могёт!
Вокруг хохотали сбежавшиеся на крик мужики, а он пытался оправдаться, что за титьки-то он держался, конечно, и не раз, так баб же он не доил. Тут начались такие комментарии, что он и сам захохотал. На шум пришёл хозяин, тоже посмеялся и, к его удивлению, заступился за него.
— Не шуми, Нянька. Он для другого куплен.
Как говорили матери у Сторрама: обошлось и ладноть, но к коровам неприязнь у него осталась. У них к нему тоже. Потом ему объяснили, что коровы не любят запахов бензина и машинного масла, а он ими пропах, как скажи, в них купается, вот коровы и бесятся, как зачуют его. Ну, он и подходить к ним не будет. А заодно и узнал, за сколько его у Сторрама откупили. Что ж, двенадцать тысяч — это сумма, за такие деньги хозяин тебя поберегёт. Если тому, конечно, какая вожжа под хвост не попадёт. Как в тот раз…
…С Джаддом они то и дело сцеплялись. Любимые слова аггра "Ты воевать, ты победить, ты раб" доводили его до бешенства. А Джадд не упускал случая высказаться. Он старался сдерживаться, тем более что сталкивались они лицом к лицу только за столом. А так, он в гараже, Джадд в своем сарайчике, где шил и чинил всему дому обувь, ремни и вообще всякую кожаную мелочовку. Но когда возникали какие-то общие работы по саду или огороду, то на работу выходили все, и тут хочешь не хочешь, а окажешься или рядом, или лицом к лицу. Дважды их растаскивали остальные мужчины, не допуская до серьёзной драки. А тут… он шёл через двор в гараж, Джадд нёс на кухню зашитые ботинки Лутошки. Кто что сказал первым, он сам теперь не мог вспомнить, но слово за слово, и Джадд запустил в него ботинками. Он увернулся и выкрикнул одно из немногих известных ему аггрских ругательств. Смысла его он не понимал — вообще его познания в аггрском ограничивались разговорником для первичного допроса пленных, а ругательства он узнал в окопах на Малом Поле, где нейтральная полоса сужалась и солдаты обеих армий развлекались, переругиваясь на своих языках — но запомнившееся ругательство было очень крепким. На Малом Поле после него начиналась стрельба, а здесь аггр кинулся на него, и они сцепились уже всерьёз, покатившись по земле в смертной схватке, где уже нужно не победить, а убить, и не противника, а врага.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});