Читаем без скачивания Тишина - Василий Проходцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Птица тихо курлыкнула, словно принимая благодарность, и хлопнула пару раз крыльями.
– Вот ты скажи мне лучше, что мне про князя Долгорукова думать? Да и вообще: чего делать-то? С казаками тяжко, а и без них трудно будет, совсем ослабнем. Воевода все хворает, а войско разваливается. Хорошо ляхи медлят на приступ идти, а то бы я на нас и медного гривенника не поставил.
Сова сочувственно покряхтывала и шелестела перьями, но ничего не отвечала. Она никуда не собиралась улетать, и стоило Матвею отвлечься, как она вновь привлекала к себе его внимание.
– Чего же ты хочешь? Чтобы я в башню заглянул?
Птица довольно забила крыльями, заухала и даже, кажется, закивала головой.
– Да заглядывал уже… Но будь по твоему, все же ты птица неглупая.
Нехотя поднявшись, Артемонов спустился в ложбинку перед стеной, где уже накопилось почти по колено воды, и стал карабкаться вверх по мокрой траве склона, то и дело вырывая сапогами комки глины и съезжая вниз. Мокрый и грязный, добрался он наконец до башни, и заглянул внутрь. Как и в прошлый раз, ничего, кроме печальных следов разрушения и пожара, а также птичьих перьев и помета, увидеть ему не удалось. Решив в этот раз быть более настойчивым, Матвей старательно осмотрел всю внутренность башни, несколько раз провалившись при этом в заполненные грязной жижей ямы, но так ничего и не нашел. Вверху виднелись обгорелые бревна верхнего уровня башни, однако карабкаться туда в такой темноте и сырости не было никакой возможности. Артемонов, тяжело дыша и пожимая плечами, вышел наружу. Сова, неожиданно для него, громко вскрикнула, и, пролетев мимо, задела крылом его плечо. Напуганный Матвей едва не съехал вниз по склону.
– Черт бы тебя побрал! Дуришь ты меня с этой башней! – раздраженно крикнул он сове, и запустил в ее сторону подвернувшимся комком травы с глиной. Птица обиженно пискнула и, сделав круг над Матвеем, улетела.
Обратный путь по склону и через ровик был еще неприятнее, чем дорога к башне, но Артемонов решил, что стоит поутру и с трезвой головой прийти и осмотреть как следует полуразрушенное строение. Добравшись до вяза, он устало уселся на выглядывавший из земли могучий корень дерева, оперся спиной о ствол, и вскоре заснул.
Глава 9
Проводив Артемонова, атаман Чорный, который был совершенно трезв, хотя выпил никак не меньше Матвея, несколько раз, раздраженно покачивая головой, прошелся из одного угла горницы в другой, а затем велел джуре позвать к нему "царского сына".
– Привет, Ваня! – ласково начал атаман, когда Пуховецкий явился, – Ты присаживайся, выпей да поешь, а то что-то лица на тебе нет.
Иван, усталый и раздраженный, только что-то буркнул в ответ, но от предложения не отказался.
– Как дела, Ванюша, как здоровье?
– Да сегодня же днем только виделись, твое добродие…
– Ух! Не груби старшим, Ваня, – Чорный шутливо толкнул Пуховецкого плечом в плечо, – Тем более, таким старшим, которые для тебя много хорошего сделали.
– Ты для меня как отец, Иван Дмитриевич, чего уж…
– Ладно, ладно. Верю. А разговор, у меня к тебе, твое царское величество, не из приятных. Вот помог ты москалям, товарищество на приступ поднял – за это не осуждаю, это красиво было, по-казацки, хотя и не сказал бы, что умно. Спросил бы ты тогда меня, старика, сказал бы "Иван Дмитриевич, а чего ты про москалей думаешь?". А я бы тебе, Ваня, и ответил: "Москали, Ваня, что ляхи – добра никогда не помнят". Ну да что о прошлом, надо думать, что теперь нам делать.
– А что же?
– А то, Ваня, что дружба наша москалям не нужна стала. Приходил ко мне сюда, прямо перед тобой, их солдатский капитан, Матюшка Артемонов, да такие грозные речи говорил, ты бы слышал. Да это бы полбеды, но я от человека своего, от того же Матюшки прапорщика, Афоньки – помнишь такого? – слышал, что, прежде чем ко мне идти, велел капитан наш всем солдатским и прочим московским отрядам готовиться нас рубить и вязать. Дескать, решили нас поганым выдать, вместе с городовой казной, и тем от них откупиться. Так-то, Ваня. Сидим мы тут с тобой, в тепле и довольстве, оковытую попиваем, а они, может быть, уже за нами идут.
Пуховецкий знал, что верить атаману нужно с большой осторожностью, но сейчас слова Чорного походили на правду: раздражение московских начальных людей на казаков росло все сильнее и сильнее, и они вполне могли задумать избавиться от превратившихся в обузу союзников. В то, что московиты продадут казаков татарам, Иван не слишком верил, а вот просто схватить запорожцев и бросить в темницу к полякам Артемонов сотоварищи, конечно, могли.
– Ну, насчет того, что прямо сейчас нас обложат – это я перебрал, все же удалось мне бравого капитана немного успокоить, да и разведчики пока ничего не доносят. А все же ждать, пока Артемонов за нас возьмется, я бы, Ваня, не стал. Уходить надо, прямо этой ночью уходить. Я со старшими уже переговорил, и все со мной согласились. Но про тебя я знаю, что парень ты горячий, и меня слушаться не любишь. Да и то сказать: как же государю московскому свое воинство оставить? – Чорный рассмеялся, – Поэтому сделай мне, Иван, одолжение: ты уж воду сейчас не мути, и мне, старику, не мешай. Ну как, царское величество, смилостивишься над холопом своим?
– Иван Дмитриевич, но разве же это не прямая измена? Пока мы с москвой не соединились, вольны были что хотим делать, но теперь разве не должны мы с ними до конца быть? А сколько товарищей на приступе уложили – все зря, выходит? Да и куда мы пойдем? Прямо хану в руки?
– Про последнее ты не беспокойся – товарищество за мной потому без раздумья везде идет, что если уж я веду, то куда – знаю. А насчет измены… Совсем ты, царское величество, закон наш казацкий забыл. А может и всегда нетвердо знал – на Сечи ведь твоя милость недолго пробыла. Во-первых, Ваня, запрещено панов-братьев на смерть звать тогда, когда смерть эта не вольному войску нужна, а только другим полезна. Не псы мы, Ваня, чтобы по хозяйскому приказу под пули и сабли бросаться. Так-то ты на приступе первый раз закон нарушил. Но раз уж все своей волей пошли, тебя, соловья, заслушавшись, то оно, может
