Читаем без скачивания Из тьмы - Антон Чиж

В науке Лебедев не знал поражений. Что и составило его славу, если не считать успеха – созданного им антропометрического бюро, в которое стекались данные всех преступников России, и нескончаемого списка трудов по криминалистике. Любой чиновник полиции счел бы за честь принять личное приглашение в это святилище знаний. Ведь попасть сюда могли только самые умные головы, что сводило возможное количество гостей к считаным единицам, для которых хватило бы пальцев одной руки.

Прочие даже не пытались напроситься в гости, прекрасно зная репутацию Лебедева. А репутацию Аполлон Григорьевич заработал ужасную. Все знали, что он лично выбросил в реку Мойку глупого пристава, пытавшегося дерзить ему; что он курит чудовищные никарагуанские сигарки, смертельно опасные для любого нормального человеческого существа; что он ловелас и бабник, не может пропустить ни одну юбку, даже если это юбка законной жены высокого чиновника; что он может нахамить начальству и даже министру. Знали и то, что с огромным ростом, тяжелым кулаком, вздорным характером и налетом гениальности ему не найти равных соперников. Что было во всем этом правдой, а что мастерской ложью, никто не пытался разобраться. Репутация, раз созданная, держалась не хуже гранитного постамента. На нем Лебедеву было спокойно и удобно заниматься своим делом, не церемонясь с «безмозглыми идиотами», «полными тупицами», «отъявленными глупцами», то есть с рядовыми сотрудниками Департамента полиции.

По-настоящему Лебедев любил только свою работу и женщин. Если романы с дамами были бурными и краткими, то любовь с наукой, напротив, – долгой и взаимной. Лебедев готов был не вылезать из лаборатории, только б было чем заняться. Когда свежего дела не находилось, он продолжал заниматься исследованиями, систематизируя и экспериментируя с полученными данными. Когда же и эти труды были переделаны, он просто оставался в дорогих и родных стенах, которые любил и в которых ощущал полный душевный покой.

Аполлон Григорьевич посматривал в ночное небо, лицо его было благостным и умиротворенным.

– А все-таки она прекрасна, – наконец проговорил он, постукивая незажженной сигаркой в стекло там, где виднелся мутный блик ночного светила. – Есть в ней что-то древнее, варварское. Когда восходит красная луна, враз слетают культурные наслоения и в душе просыпается нечто дикое. Так и хочется завыть от щемящего восторга.

– Прошу вас, не стесняйтесь. Назавтра газеты выйдут с аршинными заголовками: «В Департаменте полиции объявился оборотень!» Барышни будут в восторге…

Господин, позволивший столь вольное обращение с гением криминалистики, казался моложе его лет на десять и имел чин на два класса ниже. Ростом он был и того меньше, хотя плотная, крепко сбитая фигура, с прочной, как у римской статуи, шеей, не давала повода усомниться в его физических силах. Он умудрился кое-как примоститься на хлипком диванчике, найдя себе уголок среди журналов, вырезок, пустых коробок из-под химикатов и чучела печального лиса. Иного свободного места в лаборатории все равно не нашлось бы. Каждый вершок был заставлен чем-то особо важным в три, а то и четыре слоя тем, что выбрасывать было нельзя под страхом вечного проклятия. Надо заметить, что дерзкий гость имел правильные черты лица, роскошные кошачьи усы вороненого отлива с непокорным русым вихром. Что частенько приводило женские сердца в волнение.

Показав окровавленной луне спину и присев на скрипящем подоконнике, Лебедев снисходительно улыбнулся и дружески подмигнул.

– Что, Ванзаров, о барышнях только и думаете. Это нехорошо. Чиновник для особых поручений сыскной полиции, знаменит на весь департамент, начальство холит и лелеет, а он все одно: как жокей про кобылу.

– Не тот предмет, чтобы тратить на него энергию мозга, – ответил Ванзаров, борясь с предметом вроде жестяной банки, что подло, из-под кучи хлама, впился острым углом чуть ниже пояса.

– Кстати, чем закончилось ваше сватовство? Когда честным мирком да за свадебку? Шафером пригласите? Что подарить молодым: серебряный поднос или фарфоровых купидонов? Можно уже вас поздравить?

– Поздравить можно, – последовал ответ.

– Неужели? В самом деле? Ну, поздравляю, раз просите…

– Поздравьте с тем, что я сохранил остатки разума и силы воли.

– Так я и знал… – Лебедев взмахнул руками, что могло означать много чего.

– Мне хватило здравого смысла, чтобы в последний миг, буквально стоя на краю пропасти, не сделать отчаянный шаг и не кинуться в пропасть семейного болота, – проговорил Ванзаров, глядя прямо перед собой. – Это самый счастливый день в моей жизни.

– Это заметно, насколько счастливый.

– Наконец я твердо понял, что это не мое: семейная рутина и прочие пеленки не могут быть идеалом… – продолжил он, словно поддерживая спор с самим собой. – Это было последнее испытание, и я справился с ним, как подобает настоящему мужчине. Это большая победа логики и разума над мелким мирком женщин со всеми их финтифлюшками и чепухой. Включая горшки с цветами и модные шторы…

– То есть вам отказали, – закончил Лебедев. – В очередной раз. Указали на дверь. Просили оставить их дочь в покое и забыть дорогу в этот дом навсегда.

Ванзаров рассматривал пол с тем особым спокойствием, которое всегда бывает, когда сказать совершенно нечего.

– В который раз это счастье вам улыбнулось? – не унимался Лебедев.

– Во второй…

– Если не считать тех трех случаев…

– Что их считать, они были в прошлом веке. Новый век – новый отсчет, – сказал Ванзаров.

– В этот раз какова причина?

– Догадайтесь сами…

– М-м… сложновато будет, – сказал Лебедев, поглаживая подбородок. – Пожалуй, применю-ка вашу драгоценную психологику…

– Вам она ни к чему.

– Нет уж! – грозно заявил криминалист. – Придумали погремушку, так дайте хоть другим позабавиться. А не только голову морочить…

– Извольте, – сказал Ванзаров, не имея сил защищать свой метод, который долго и тщательно собирал по крупинкам. Ошибка его была в том, что рассказывать про него, а тем более придумывать ему вызывающее название не стоило. И уж совсем не стоило в дружеской беседе говорить об этом Лебедеву. Аполлон Григорьевич поднял на смех «великое открытие», ничего в нем не поняв, резонно посчитав вызовом и оскорблением всей классической науке. А потому не упускал случая, чтобы не уколоть шуточкой или не растоптать до основания доводы новой «науки». Метод, хоть его не признавал великий криминалист, не перестал быть полезным. Как острым скальпелем, что вскрывает пелену незнания, Ванзаров пользовался им, разумно помалкивая.

– Итак… – Лебедев состроил маску мудреца. – Титулов у вас нет. Золотых рудников нет. Счета в банке нет. Домика своего или завалящей дачки тоже нет. Живете в съемной квартире. К тому же служите в полиции – презренный сатрап[2] и палач. И для чего такое счастье любимой дочке? Ну, как, справился без вашей лженауки?

Ванзаров не позволял себе проявлений эмоций, давно научившись сдерживать свои порывы. Лишь печальный вздох – все, чем была проявлена непозволительная слабость.

– Другое неотступно тревожит меня, Аполлон Григорьевич, – сказал он, отводя разговор от опасной темы психологики.

– Почему юные красотки выбирают глупых, старых, некрасивых, но богатых мужчин? – заметил Лебедев.

– Нет… Зачем мы нужны.

Аполлону Григорьевичу показалось, что он ослышался.

– Зачем нужны… кто… что? – несколько сбивчиво спросил он.

– Вам известно, что происходит в стране. Студенты убивают министров, казаки разгоняют демонстрантов шашками. Крестьяне бурлят, рабочие бастуют, цена жизни стремительно падает; закон, который и раньше был условностью, превратился в половую тряпку… А сыскная полиция гоняется за мелкими воришками или ловит пьяного, ударившего собутыльника ножом. К чему все это? В чем смысл?

– А что говорит ваша бесценная психологика? – спросил Лебедев.

– Молчит, покрывшись румянцем стыда. В новом мире ей делать нечего.

– Так бывает в начале века, страхи одолевают и прочее…

– Нет, Аполлон Григорьевич, наступивший век готовит малоприятные сюрпризы.

– Тем более без полиции нельзя. Мы – скрепы общества.

– Вы – безусловно, а мне в полиции, наверное, делать нечего, – ответил Ванзаров.

Аполлон Григорьевич не любил разговоры, когда перед ним наизнанку выворачивают душу, ожидая в ответ нечто подобное. При всем своем могучем росте и решительном характере он не знал, как вести себя в подобных щекотливых ситуациях. Тем более когда его друг, которого он считал единственной светлой головой во всей полиции, вдруг заводит подобную шарманку…

– В отставку собрались? – спросил Лебедев недрогнувшим голосом.

– В отставке приставу хорошо чаи гонять в яблоневом саду, накопленном на скромное жалованье, – сказал Ванзаров. – А мне в отставке или со скуки, или с голоду погибать. Или то и другое вместе.