Читаем без скачивания Поднадзорный - Сергей Булыга

С эстрады читали стихи, а из зала над ними смеялись. Собравшиеся топали ногами, свистели, улюлюкали. И дело было не в стихах, а просто здесь так выражают общую беспечность и довольство жизнью. Но, тем не менее, я понял, что сейчас что-то случится, и посмотрел на поднадзорного.

Он резко встал и вышел на эстраду. В зале тут же наступила тишина. Здесь многие знали его уже немало лет и, как и я, давно отметили, что он сегодня сам не свой, а это значит… Однако, что все это значит и чем должно кончиться, знал наверняка один только я. И, чтоб не быть потом застигнутым врасплох, я заранее взвел курки.

Однако поднадзорный, молча осмотрев собравшихся, так ничего и не сказал, не сделал, а спустился с возвышения и, никому не отвечая на вопросы и приветствия, поспешно вышел из Харчевни.

И я, стараясь не привлечь внимания, пошел за ним.

Была уже поздняя ночь, а здесь с одиннадцати вечера и до шести утра действует комендантский час. Окрестные селяне вот уже четвертый месяц не подвозят в город продовольствие и, мало того, по ночам собираются в шайки и грабят окраины. Стрелки отрядов самообороны сидят по чердакам и, должен вам сказать, несут свою службу исправно – я шел довольно осторожно, но все-таки по мне трижды открывали пальбу.

Когда я подошел к гостинице, его окно уже светилось. Войдя в соседний дом, я поднялся на крышу и стал наблюдать.

Сквозь жалюзи я четко видел поднадзорного. Он был без сюртука и галстука, ворот расстегнут. Стоял посреди номера. Босой. Это меня насторожило. Я перезарядил ружье и взвел курки. Рука моя дрожала, я боялся промахнуться.

Поднадзорный стоял неподвижно – должно быть, собирался с силами. И вдруг – я видел это совершенно ясно и отчетливо – он всплыл, именно всплыл на пол-локтя над полом и замер.

Конечно же, я мог стрелять. И расстояние, и освещение благоприятствовало мне. Но я не сделал этого.

Он опустился на пол, походил по комнате, вновь замер, всплыл – и снова опустился. Затем сел к столу, взял перо и бумагу.

А я едва ли не скатился вниз, метнулся через улицу, поднялся по пожарной лестнице, открыл окно, вошел, прошел по коридору, вскрыл дверь и, не давая поднадзорному опомниться, одним прыжком сбил его на пол, ударил в висок – и он лишился чувств.

Возможно, в спешке я чего-то не учел, однако и на теле поднадзорного я ничего особенного не обнаружил. Тогда, связав его, я еще раз обследовал номер. Все было как и прежде, лишь только по ковру была рассыпана та самая земля из его саквояжей. По приезду я предоставлю образцы этой земли, но, смею вас уверить, что земля нам ничего не объяснит. Дело в самом поднадзорном. А посему я принял то единственно разумное решение, которое не даст возможности возникнуть вздорным слухам о его якобы – хоть я и сам это видел – о его якобы сверхъестественных способностях.

А поднадзорный был по-прежнему без чувств. Я взял ремни от его саквояжей, связал их воедино, встал на кровать, перебросил ремни за трубу отопления и закрепил. Затем, спустившись, перенес бесчувственное тело в угол, поднял и, захлестнув петлю на шее, отпустил. Поднадзорный повис.

Я сел к столу, взял приготовленные им бумагу и перо, и, подражая его почерку, записал полторы строчки рекомендованного вами текста, после чего смял бумагу и отбросил ее на видное место. Затем я встал и тщательно обследовал весь номер, чтобы ненароком не оставить за собой нежелательных следов.

А поднадзорный висел. Уже восемь минут. Глаза закрыты, бледное лицо, а на губах улыбка.

И вот тогда я испугался! Бросился к нему, взял руку…

Пульс!

Я, весь дрожа, проверил петлю – правильно. И отскочил. Я чуть было не выбежал из номера, но вовремя сдержал себя. Что делать? Он не умирает. Он даже и без чувств не тяжелеет и не тянется к земле. Его нельзя повесить! И если я его так и оставлю, то утром все узнают, что случилось, и в наше смутное время, когда любая искра может вызвать самый непредвиденный пожар… Да что тут объяснять!

И все же вы меня поймите, господин обер-префект, мне было очень страшно. Я подошел к поднадзорному и, обхвативши его за ноги, повис на нем.

О, если бы кто знал, о чем я только не успел подумать за то время, пока я удерживал его! Конечно, человек не должен забывать, что он всего лишь человек, а посему обязан жить как все – служить и бунтовать, грешить и каяться, и прочее. Но, может быть, и преступление поднадзорного – это тоже всего лишь грех, пусть даже самый страшный грех, но все-таки никак не покушение на недоступную нам святость?! Что, если много лет спустя или даже много поколений…

Простите, господин обер-префект, я забываюсь. Хотя и все уже сказал. Потом, когда все кончилось, я вышел, запер дверь, прошел по коридору и спустился по пожарной лестнице. Никто меня не видел, акция прошла успешно. Примите мой рапорт и проч.