Читаем без скачивания Страницы поэзии (Героика) - Лев Вершинин

Дьяк наверх ушел: мол, решай, не то... Забежал стрелец, загасил свечу. И взмолился тать: "Отче наш, за что? Я ж не то просил, не того хочу! Я во тьме бродил без высоких дум, продавал я душу за звон монет, и а подвале лишь я взялся за ум и отныне, боже, приемлю свет! Не хочу ходить до ушей в крови, как заморский гость в дорогих шелках, а выходит что? Говорят - живи! А какая жизнь с топором в руках? Ну пускай смутьян, государю враг. Я ж не тот сегодня, что был вчера..."

Проскрипела дверь. На пороге - дьяк. "Выходи, злодей. Начинать пора!"

...В кабаке гульба. В кабаке народ. В кабаке - разлив зелена вина. Парень мясо жрет да сивуху пьет, и мошна туга, и рубаха красна. Были чарки полны - а теперь сухи. Пробудилась душа - да, выходит, зря. Запивает парень свои грехи. Пропивает, убивец, грехи царя.

Болотные мужики

Зачем России воля? России нужно море. А чтобы выйти к морю, Руси потребна плеть. Чуток погорше горе, да бед немного боле Все вытерпит Россия, коль надо потерпеть.

Залив воняет потом. Тела гниют в болотах. А кончится работа - на нары до утра. С восхода до заката ворочаем лопаты, зато построим город для батюшки Петра.

Сегодня после порки повесили Егорку, замешкался Егорка, побудку проморгал, а нам глядеть велели, как он хрипел на рее с Петрухой из Тамбова, который убегал.

Кровавая короста, могилки на погостах, солдатики у моста. Отсюда не уйти... Видать, придется, братцы, нам долго здесь копаться, до отдыха большого, до смертного пути.

Деревни - разогнали, соборы - ободрали... Да чтоб вы запропали, проклятые моря! Одна у нас забота: хоть все сгнием в болотах зато построим город для батюшки царя!

Декабрьский сон

(Маленькая поэма)

Пролог

Метель петербургская белыми перьями водит, Все пишет и пишет поземкой вдоль края канала... И все о свободе, поручик, и все о свободе тем более нам о свободе молчать не пристало.

О да, да, возможно, - холопу не вырасти в Бруты И в вольности русской от веку ни складу, ни ладу... На площади - ветер, морозы сибирские люты а все-таки надо, поручик, а все-таки надо.

Свеча догорает, качается маятник мерно, за синими окнами явь занавешана снами... Декабрь за порогом - и что-то случится, наверное, со всею Россией, а в первую очередь - с нами. Ноябрь. Вольному - воля! Гусара мучает отрыжка. Взбодриться надобно. И он мусолит западную книжку под титлом ,,Ла револусьон". Когда в кармане голым-голо, не так грешно хватить с утра главу про стр-рашного Мара за неимением рассола. Но в дверь - звонок. "Бонжур, Мишель! Цыгане ждут. Сигай в шинель!" И прочь летит французский том дочитан будет он потом!

Звенит гитарами Фонтанка и не по-русски горячо притерла смуглая цыганка к гусару жаркое плечо, А он сидит, как некто Ленский, известный пушкинский герой, в усах, измазанных икрой, и в настроении премерзком, в костер уставясь: "Эко дело! Клико, цыганы... Надоело. Ужель и завтра - как вчера? Дочту-ка дома про Мара!"

Рассвет и книга. Даже страниц, что на Руси звучат слова об устранении тирана и неотъемлемых правах, и что закон для всех - един... Гусар качает головою; "Мы помыкаем все тобою! Каков ты будешь гражданин?"

Одетый в снежную зарю ноябрь подходит к декабрю и за окном гудят ветра, неукротимы, как Мара... Январь. Каждому - свое Присядьте, поручик. Быть может, хотите сигару? А я подымлю - уж простите, бессонница мучит. Сегодня ко мне наезжала кузина Варвара и срочно просила принять в вас участье, поручик.

Поклон вам от Жоржа, а также... записка от Нелли! Ну, экий вы, право... довольно с меня и ,,спасибо". Как вы побледнели, поручик, как вы побледнели... Они там зарвались, но это, мон шер, перегибы.

Мы с вашим семейством отнюдь не далекие люди, Я папенькой вашим за Лейпциг представлен к награде... Давайте обсудим, поручик, давайте обсудим, чем можно помочь вам в сегодняшней грустной шараде!

Что спорить? Понятно - теперь вольнодумие моде. Признаться, и сам а когда-то ходил в сумасбродах. Вот вы о свободе, поручик, вы все о свободе... Простите, мой ангел, а что же такое свобода?

К чему горячиться? Извольте подумать резонно и суть революций вам станет понятней немножко; Вы вашему Прошке пророчите лавры Катона, однако, простите, вы просто не знаете Прошку!

Вот эти французы - ведь тоже воззвали к народу. Народ отозвался. И помните, что за картина? Ах, вы про свободу, поручик, опять про свободу... А вся-то свобода скрежещет ножом гильотины.

Но, впрочем, довольно. На время отложим беседу. Подумайте дельно, а там, мон ами, и решите... Я вас приглашу ближе к вечеру, после обеда. Прощайте, дружок - и пишите, пишите, пишите... Еще один ноябрь. Сухая гильотина Казачьи папахи. Мещанские страхи и слухи. Ружейные дула, пустые аулы. И мухи.

Отцы-командиры. Жандармов мундиры. Визиты без стука. Глинтвейны и гроги. Кареты и дроги. И скука.

Заречные воры. Немирные горы. Персидские тучи. Хмельные угары. Рыданье гитары. "Сдавайте, поручи..."

Здесь музы не властны и даже опасны. Здесь - проза. Грудастые Глашки, чеченские шашки и слезы.

Кресты на погостах, скабрезные тосты бессчетно. Кобылы-невесты, сырые, как тесто... Тошнотно.

Надейся на случай: помрешь, коль везучий, в постели... Нерчинска не лучше. "А где же поручик?" "Убит на дуэли".

Эпилог

Я Вас убил на Кавказе. Поверьте, так было лучше. Кто пишет, тот знает, право, когда погасить свечу. Но вот - зову для беседы. Согласны ли вы, поручик? "Извольте, сударь, извольте. Отказывать не хочу..."

Вы помните? Лед и площадь. Укрыться негде и нечем. И снег под Петром дымится. И глупо сломался меч. Скажите, а очень страшно - в каре стоять под картечью? "Ах, сударь, совсем не страшно. На то она и картечь..."

Я знаю, что это больно, но Вы попытайтесь, ладно? Припомните: мох на стенах и лязг, сводящий с ума. Скажите, а очень страшно - на нарах хлебать баланду? "Ах, сударь, совсем не страшно. На то она и тюрьма..."

Понять мне, признаться, трудно, но, впрочем, дело не в этом. Мы с вами в полном расчете и вы уже не в долгу. Скажите, а очень страшно, когда в грязи эполеты? "Не знаю, сударь, не знаю. Сочувствовать не могу..."

Баллада о Георгиевском Кресте

А мы получали Егория так: пустыня была седа, а впереди был Зера-Булак река, и значит - вода.

Горнист протрубил пересохшим ртом, припомнив прошлую прыть; мы, право, не знали, что будет потом, кто будет с крестом, а кто под крестом... Нам просто хотелось пить.

Но поручик Лукин прокричал приказ: мы дошли до приречных мест, и не хлеб да соль ожидают нас, а эмирская стая к сарбазу сарбаз сползется скопищем в этот час, куда ни гляди окрест.

Юнкер Розен поднял жеребца свечой, излагаясь и в мать и в прах... А река извивалась кайсацкой камчой и воняла прокисшей конской мочой, как повсюду в здешних местах.