Читаем без скачивания Страна Мудрецов. Повесть-сказка - Алексей Кирносов

— Можно еще разок искупаться, — предложил Петька от большого ума. — Прохладнее станет.

— Надоело, — объявила Лидка. — Домой пойду.

Она уложила в сумочку гребешок и зеркальце. Я спросил ехидно:

— В большое зеркало смотреться?

— Осенью поступлю в балетную школу, — там все стенки в зеркалах.

Мне нравилось, когда она злится, и я сказал:

— Таких толстых в балетную школу не принимают.

Лидка не разозлилась, а стала оправдываться тихим голосом:

— Я по телосложению совсем не толстая. Я потому поправляюсь, что в меня тетя каждое утро запихивает молоко и булку с маслом.

Петька думал, собирал на лбу морщины и наконец изрек:

— Давайте играть в пятнашки. Чур, не пятна!

Мы с Лидкой захохотали, и я сказал:

— Ладно, люди без крыльев… Чем так валяться, лучше пойдем в лес. Костер запалим.

А я ведь чувствовал, что предстоит что-то необычайное: в теле быта странная легкость и голова приятно кружилась.

Тогда я подумал: это оттого, что солнце напекло затылок, но оказалось совсем другое…

Мы обошли поселок стороной, чтобы милые родственники нас не поймали и не заставили что-нибудь делать. В лесу стало прохладнее. Петька философствовал на ходу:

— Как здорово было бы жить на свете, если бы можно было делать все что хочешь.

— Луну с неба достать? — спросил я.

— Зачем луну? Мне надо делать все что угодно в границах человеческой возможности. Например, чтобы можно было пойти куда хочешь, не спрашивая разрешения. В лес, в кино, а хочешь — в неведомое царство. И чтобы можно было делать все что угодно: хочешь — пляши или заведи себе лошадь и пои ее чаем, а хочешь — выйди на середину улицы, сядь и играй на гагаре.

— Этого никогда не будет, — осадила его Лидка. — Взрослые не допустят. Жизнь состоит из одних запрещений: того нельзя, этого не позволено, третье неприлично. Надевать чего хочешь не велят. Читать чего хочешь не позволяют. Картины запрещают смотреть. Нос, говорят, не дорос. Интересно, когда же он у меня дорастет до нужного размера? Я так устала… Мальчики, хватит идти. Давайте здесь костер разведем.

Мне уже надоело топать, но я сказал, чтобы последнее слово осталось за мной:

— Еще немножко пошагаем. Здесь лес редковат.

Петька выпятил тощую грудь и произнес:

— Лидочка, хочешь, я тебя понесу, как рыцарь?

Он, конечно, думал, что Лидка застесняется, но она не из таких. Лидка даже обрадовалась:

— Еще бы! Понеси, Петенька!

Поднял он Лидку, два шага шагнул — дальше не может. Шатается и дышит как паровоз. Я увидел, что если Петька ее сейчас же не бросит, то свалится. Так и вышло. Петька шагнул, глаза его вылупились, и он рухнул.

— Рыцарь липовый! — убийственно сказала Лидка.

Дальше не пошли. Набрали сучьев, составили их домиком и подожгли. Мы с Лидкой легли в мох, а Петьку, как опозорившегося, заставили сучья таскать. Я люблю костры, люблю смотреть прямо в пламя. И кажется мне тогда, что так и я сам: трещишь, рвешься в высоту и вдруг шлепаешься об дорогу, и в небо уходит, как говорят, один лишь сизый дым мечтаний.

— Ребята, может, хватит? — спросил Петька. — Я много натаскал.

Я сказал:

— Лида, прости его.

— Ладно, — разрешила Лидка. — Отдыхай, рыцарь…

Петька улегся рядом и снова стал рассуждать о свободной жизни. А я тем временем выбрал подходящий сук, достал ножик и стал вырезать лошадь. Я никогда еще не пробовал вырезать, но мне показалось, что должно получиться. Вот я и стал вырезать лошадь.

— Я потому ничего не могу придумать, — говорил Петька, — что все запрещается. Если бы все было можно, я бы такого напридумывал, что все ахнули и вообще забыли, что такое скука!

Голова моей лошади уже была почти похожа на лошадиную, когда к нашему костру подошел человек удивительного вида. Лет ему было около двадцати, лицо простое, с ясными голубыми глазами. Штаны на нем были драные, с бахромой, а рубашка серая, с красными заплатами. На голове колпак с бубенчиком, ноги босые.

— Скажите, вы сумасшедший? — поинтересовалась Лидка.

— Я оригинал, — сказал в колпаке и засмеялся.

— Как тебя дразнят, оригинал? — спросил Петька.

— Митька, — сказал с бубенчиком. — Я из Мурлындии, страны мудрецов.

— Все жители там мудрецы? — спросил я.

— Все без исключения, — подтвердил Митька.

— Значит, ты мудрец?

— Еще какой, — весело подтвердил Митька с бубенчиком. — Таких мудрецов, как я, во всей Муршындии наберется не больше чем пальцев на трех руках. Как-то раз король Мур Семнадцатый сказал, что я чуть ли не мудрее его самого, а королева Дылда дала мне сразу четыре кружки компоту.

Митька повертел в руках лошадиную голову и сказал одобрительно:

— Лясы точишь?

— Хочется иногда сделать что-нибудь из рада вон выходящее, — ответил я, смутившись. — Вот я и делаю что-нибудь.

— Это ты верно подметил, — сказал Митька задумчиво. — Иногда просто ужасно как хочется сделать чтонибудь небывалое, поразить жителей в самое сердце… Раньше я в такие минуты брал уголек и рисовал на стене летающего осьминога. А теперь придумал другое: забираюсь на столб и привязываю к верхушке еловые ветки. Столб становится совсем как пальма. За эту выдумку меня в Мурлындии прозвали Митька-папуас.

— У вас не запрещают лазить на столбы? — удивился Петька.

— Что значит «запрещают»? — спросил Митька с любопытством.

Петька объяснил:

— Подходят снизу граждане и кричат противными голосами: «Слезай сейчас же, хулиган этакий, а то милиционера позовем!»

— Очень даже глупо, — сказал Митька. — У нас каждый житель делает что хочет. Никто ему ничего не запрещает. На то и страна мудрецов.

Лидка недоверчиво покачала головой, а Петька сказал:

— Вот эт-то да-а-а-а-а…

Я спросил:

— А как же король? Ведь король — это деспот и самодержец.

— Никакой он не самодержец, — объяснил Митька. — Наш Мур Семнадцатый свой малый и любит охотиться на сорок. Между прочим, он очень древнего и благородного происхождения. Его прадедушка был в каком-то королевстве деспотом и самодержцем. Тамошние жители устали его терпеть, рассердились и выгнали вон в одной короне. Он к нам и приехал. Все его потомки называются королями. Пусть называются, нам не жалко. В Мурлындии все можно.

— А на гитаре играть посреди улицы можно? — высказал Петька свою затаенную мечту.

— И на гитаре посреди улицы можно.

— А если телега будет ехать, тогда что? — спросила Лидка.

— Задавит, больше ничего, — сказал Митька. — Каждый житель сам за себя в ответе.

… Мне эта страна сразу понравилась. Правда, я не очень еще верил Митьке с бубенчиком. Слишком уж потешный был у него вид. Но ведь чего не бывает на свете!.. Я спросил его:

— Ты точно говоришь? Может, ты здешний, а Мурлындию для потехи выдумал? Может, тебе страна мудрецов во сне приснилась?

— Клянусь бубенчиком! — провозгласил Митька без смеха. — В Мурлындии вообще никто не врет. Все можно и все позволено, так зачем отпираться? Бывает, что облапошат ради шутки. Но на хорошую шутку никто не обижается. Мы мудрые!

— А туда всем можно? — спросил Петька.

Митька с бубенчиком покачал головой:

— Всяких пускать нельзя, а то неприятности могут выйти. Забредет какой-нибудь глупый, ни радости от него, ни веселья. Мы к себе принимаем только тех, кто придумает что-нибудь мудрое. Что ты, например, можешь?

— Не знаю, — задумался Петька. — Ну, могу бритву разжевать…

— Зола! — отверг Митька. — У нас деревья подгрызают.

— Могу… чернила выпить, — сказал Петька грустным голосом.

Митька-папуас подумал и удовлетворился:

— Это еще более или менее. Чернила у нас никто не пьет… А ты, девочка, что можешь?

Лидка мысленно перебирала свои умения и молчала. Я сказал:

— Нашел, у кого спрашивать! Она может только по восемь часов подряд в зеркало смотреться.

— А что? — сказал Митька. — Мудрое занятие. Это годится.

— Видишь? — обрадовалась Лидка. — Нечего соваться!

… У меня не было никакой своей выдумки. Даже такой пустяковой, как у Петьки с Лидкой. Ничего мудрого в своей короткой жизни я еще не придумал. А пожить в Мурлындии мне хотелось просто отчаянно…

… О Мурлындия, страна, где никто тебе ничего не запрещает, где все можно, можно даже ничего не делать и никому не подчиняться! Про такую страну я мечтал с той поры, как мне впервые сказали одно страшное слово, памосатое и свистящее слово «нельзя».

— Ну, а ты? — спросил Митька. — Лясы точить — этого мало.

И туг меня осенило. Я закричал громким голосом:

— Я такое могу, что никто не умеет! Я могу сыграть на собственной голове «Чижика-пыжика»!

В давние-давние времена я научился выстукивать пальцами по голове этот простенький мотив. Сидишь, бывало, за столом в тягучий зимний вечер, готовишь скучные уроки, в глазах уже рябит от циферок и буковок, которые злые люди рассыпали по книжным страничкам бедным детям на мучение, и так одиноко на душе, тоскливо и жалостно… Отодвинешь учебники в сторону — и давай стучать по голове. Получалось похоже, но негромко.