Читаем без скачивания Стареть не обязательно! Будь вечно молодым, или Сделай для этого всё возможное - Билл Гиффорд

Однако Броун-Секар не испугался подобной реакции. На этот раз он изготовил свой волшебный эликсир из яичек молодых быков и предложил опробовать его другим врачам и ученым (бесплатно!) в надежде на то, что те повторят его результаты. И некоторым это действительно удалось. Но реакция со стороны его коллег по-прежнему оставалась резко негативной. На страницах Boston Globe доктор медицинских наук с Манхэттена едко фырк­нул: «Похоже, в медицине мы возвращаемся к темному средневековью».

Но за пределами академических кругов Броун-Секар мгновенно стал героем. Буквально на следующий день предприимчивые дельцы начали продавать по почте «Эликсир молодости Секара»: 25 инъекций за $2,5! Хотя в названии упоминалось имя доктора, это средство не имело к нему никакого отношения. Газетчики были в восторге: у них появился повод напечатать такие запретные слова, как «тестикулярная жидкость» и «яички», и заметно увеличить свои тиражи. Профессиональный бейсболист Джим Гальвин по кличке Пуд из Питтсбурга открыто использовал эликсир в надежде на то, что это поможет ему в игре с бостонской командой, — это был первый зарегистрированный в истории случай применения допинга для улучшения спортивных результатов. Престарелого профессора даже воспели в популярной песне:

Последняя сенсация — Секара магический эликсир!

Он превращает увядших стариков в молодых парней! Нет отныне таблеткам и докторам! Нет отныне церковным кладбищам!

К сожалению, последняя строка оказалась не более чем мечтой: 2 апреля 1894 г., спустя пять лет после своего нашумевшего доклада в Биологическом обществе, Шарль Эдуар Броун-Секар скончался, не дожив шести дней до своего семьдесят седьмого дня рождения. Несмотря на всю популярность, на своем эликсире он не заработал ни франка. И хотя его коллеги-ученые в конечном итоге пришли к выводу, что чудодейственный эффект его «тестикулярного настоя» был не более чем эффектом плацебо, своими экспериментами Броун-Секар породил новую всеобщую манию — манию омоложения, которая вот уже второе столетие заставляет терять головы даже самых разумных мужчин и женщин.

Следующим модным поветрием стала так называемая «операция Стейнаха»[3], которая обещала пожилым мужчинам возвращение жизненной энергии и мужской потенции, но на деле представляла собой обычную вазэктомию (иссечение семявыносящего протока) одного яичка. Операция стала невероятно популярной среди представителей части европейской интеллигенции; поэт Уильям Батлер Йейтс пошел на эту операцию в возрасте 69 лет, после чего женился на 27-летней девушке. Даже Зигмунд Фрейд, при всем своем трепетном отношении к фаллической теме, заявил, что он удовлетворен результатами операции.

В Соединенных Штатах лихорадка омоложения началась в 1920-х гг., когда энергичный торговец лекарствами по имени Джон Бринкли поставил на поток операции по вживлению тестикул молодых козлов в изношенные мошонки пожилых мужчин. На самом деле Броун-Секар проводил подобные эксперименты на собаках еще в 1870-х гг., но даже он не осмелился переступить очерченную Богом границу и осуществить межвидовую трансплантацию. Бринкли же не мучился подобными сомнениями, возможно, потому, что не был обременен медицинским образованием. Он владел радиостанцией и рекламировал собственный хирургический метод чудесного омоложения в перерывах между выступлениями невероятно популярной тогда фолк-группы Carter Family и молодого Элвиса Пресли4. За несколько десятилетий он подверг этой операции тысячи пациентов, что сделало его одним из самых богатых людей Америки. Несмотря на то что десятки пациентов умерли на его операционном столе, а сотни других стали инвалидами из-за его неумелых манипуляций, к нему продолжали стекаться потоки стареющих мужчин Америки (также известно о некоторых смелых женщинах, отчаянно желавших обрести вторую молодость).

Эти люди не понимали своего счастья — прежде чем добровольно лечь под скальпель Бринкли, они были живы и относительно здоровы.

Глава 1. БРАТЬЯ

Старость — это не битва; старость — это кровавая резня.

Филип Рот

Волна шла гигантской стеной — мутно-зеленая, увенчанная пенистым гребнем, — и всей своей мощью обрушилась на моего деда. На несколько бесконечно долгих секунд он исчез под водой. Я, тогда десятилетний ребенок, наблюдал за ним с берега, затаив дыхание. Наконец он поднялся на ноги на песчаной отмели, протер глаза и повернулся лицом к следующей нарастающей стене воды.

Бывают дни, когда озеро Мичиган, похоже, считает себя океаном. И это был один из таких дней. Все утро озеро в ярости швыряло полутораметровые волны на пляж перед старым семейным коттеджем, построенным еще в 1919 г. моим прадедом: дешевые пиломатериалы, традиционный англосаксонский стиль. Бодисерфинг, а проще говоря, катание на животе на волнах озера, был одним из любимейших занятий в моей детской жизни, и я с нетерпением ожидал штормовых дней. К сожалению, в этот раз волны были слишком большими, и заходить в воду мне было строжайше запрещено. Поэтому я сидел на веранде, дулся на весь мир и краешком глаза следил за дедом.

Рядом со мной на крыльце сидел мой двоюродный дед Эмерсон, старший брат моего деда и, по правде сказать, не самый любимый из моих родственников на тот момент. Слишком чопорный и лишенный чувства юмора, он обращал внимание на нас, детей, только для того, чтобы отругать за беготню и шум. Он не умел плавать, поэтому не мог присматривать за нами на пляже, что делало его в наших глазах довольно бесполезным. Он никогда не шутил и не играл с нами, как другие родственники. Мне, десятилетнему ребенку, он казался древним ископаемым динозавром.

Моего резвящегося в воде деда звали Леонардом, и даже в свои 60 этот старый моряк любил жесткий серфинг. Я с завистью смот­рел, как он смело встречает пенящуюся волну, скользит по ее вздыбленному хребту, уходит с головой под воду, но уже через мгновение готов к новому броску. Я обожал его.

В этот раз семья собралась для того, чтобы отпраздновать его день рождения, который он в шутку называл Днем cвятого Леонарда. На крыльце висел огромный самодельный плакат с соответствующей надписью, приводя в замешательство гуляющих по пляжу людей. Наш дом считался своего рода местной достопримечательностью, поскольку был намного старше своих соседей. Он пережил Великую депрессию и бесчисленные зимние штормы, в том числе и самый сильный в середине 1930-х гг., вымывший песчаную дюну, на которой дом был построен. Почти все соседние коттеджи были полностью разрушены. Но наша семья приехала из Чикаго и восстановила дом своими силами, после чего среди местных жителей он получил прозвище Ковчег.

Около пяти вечера взрослые собрались для вечернего коктейля. На так называемой нижней кухне, построенной под домом после того, как тот лишился своей песчаной дюны, тетушки организовали бесподобный праздничный ужин. После ужина мужчины развели на пляже костер, и мы, дети, жарили на нем зефир, пока нас не отправили спать под мерный шум прибоя. Это был замечательный день на берегу озера, и воспоминания о нем до сих пор омывают мою душу теплыми волнами, хотя их истинный смысл я понял лишь много лет спустя.

Казалось, что братья относились к разным поколениям, хотя мой дед Леонард был всего на 17 месяцев моложе своего брата Эмерсона, что было очень небольшой, почти скандальной разницей в возрасте для чопорного протестантского сообщества Среднего Запада в 1914–1915 гг., когда они родились. Они были почти близнецами, с одинаковыми генами и воспитанием, и оставались близкими людьми на протяжении всей взрослой жизни. И между тем их судьбы вряд ли могли быть более разными.

Эта картина по-прежнему стоит у меня перед глазами: Эмерсон в своем кресле-качалке на веранде и его брат-погодок, весело резвящийся в гигантских волнах. Вскоре после этого семейного праздника у Эмерсона начали проявляться первые признаки болезни Альцгеймера, которая в конце концов разрушила его разум, и он закончил жизнь в доме престарелых в возрасте 74 лет. В то же время мой дед, его ровесник, приобрел маленький цит­русовый сад в горах к северу от Сан-Диего и трудился там наравне со своими наемными работниками. Он все еще был довольно крепким мужчиной, когда в возрасте 86 лет подхватил случайную инфекцию и умер.

Подобная разница между двумя братьями была по крайней мере частично обусловлена таким маловероятным фактором, как религия. Как и мои прадед и прабабка, Эмерсон с женой были преданными адептами церкви «христианской науки» — религиозного учения, название которого вводит человека в заблуждение, поскольку его последователи в действительности отрицают любую науку, включая медицинскую. И убеждены, что все человеческие недуги могут быть исцелены молитвой. Поэтому они почти никогда не обращаются к врачам.

В результате в организме Эмерсона накопилось множество биологических повреждений — как у старого «кадиллака» после участия в гонках на разрушение. Рак кожи, который он отказывался лечить, съел его левое ухо, оставив лишь деформированный, похожий на цветную капусту огрызок. Кроме того, он перенес несколько микроинсультов, последствия которых также не были вылечены должным образом. Любая инфекция, от которой можно было бы легко избавиться при помощи антибиотиков, взимала с его организма полную плату.