Читаем без скачивания Тайна ультиматума - Роман Ким

Я принял эту позу, майор Югэ тоже, сказав с восхищением: «Ой, какая красота!» — все, кроме часовых у орудий, тоже нагнулись, опираясь на винтовки. Мы все как будто молились в полночь неизвестному божеству.

Через полчаса вернулся в общежитие чинов штаба, в гостиницу «Централь». Все окна были темны: начальник штаба приказал не зажигать света в комнатах с окнами на Алеутскую и Светланскую, свет горел только в комнатах с окнами во двор. Никто не спал. Ночью дважды в «Централь» приезжали от русского штаба, спрашивали генерал-майора Такаянаги или полковника Исомэ, но часовой — винтовку поперек — не пускал русских дальше входной двери. Я выходил к дверям и очень любезным тоном говорил, что оба уехали на Океанскую ловить крабов.

Все утро, весь день 3 апреля я и майор Югэ бегали, словно нам подожгли пятки. Дважды ездили на бухту Улисс, где за наспех построенным крематорием для будущих пленных близко к берегу расположилась батарея хиросимского полка полевой артиллерии, ездили в гости к Луцкому, в гостиницу «Версаль», он единственный из русских говорил по-японски, два битых часа беседовали о том, как ловят съедобных змей на юге Китая, о запрещенных приемах дзю-до, о том, как татуируются гейши и о гомосексуализме в Европе и Азии. Луцкий, старый барсук, каждый раз, как только мы подводили разговор к ультиматуму, перепархивал на другие темы, так ничего и не сказал о том, что нас интересовало — отношение русских к ультиматуму. Мы выкурили по целой сигаре, стало тошнить, я даже оторвал аксельбант, а майор Югэ скрипнул зубами, мы встали и тепло попрощались с Луцким, и я твердо решил самолично пристрелить Луцкого, когда он попадет в наши руки.

После ужина стало известно: наше командование согласилось вести переговоры, генерал-майор Такая-наги встретился с русскими делегатами, они стали крутить, но генерал-майор остановил их, напомнил, что срок ультиматума истекает завтра — 4 апреля в 5 часов пополудни, встал из-за стола и приказал своему адъютанту проводить гостей к машинам. Русские сразу же помчались к консулам, особенно долго говорили с американским и английским, затем собрали иностранных корреспондентов, с ними говорили Роман Цейтлин и Луцкий, жаловались на нас, после этого объявили осадное положение, прекратили отпуска солдатам. На улицах стало совсем пусто, даже китайцы — разносчики рыбы и овощей — спрятались в своих фанзах, будто в городе началась чума.

Исомэ послал офицеров на Первую Речку и в Гнилой Угол произвести рекогносцировку. Офицеры доложили: в русских казармах потушены огни, у окон поставлены пулеметы, они ждут нашего выступления. В верхнем коридоре «Централя» я прошел мимо Исомэ и сказал ему на ходу:

— Надо отнести книги Сунцзы в клозет и использовать вместо туалетной бумаги. Он нам теперь совсем не нужен.

Ночью в комнатах начальника штаба, на втором этаже, сменили мебель. Четыре окна угловой комнаты выходили на Светланскую и Алеутскую, нас отделяло десять-пятнадцать шагов от здания земства — резиденции их правительства и гостиницы «Золотой Рог», где жили члены правительства. На подоконники положили мешки с песком, втащили три гочкиса и две мелкокалиберки с «Хидзэна», пулеметы установили на рояли, спилив ножки, диваны и кресла выставили в коридор. Генерал-майор Такаянаги приехал из штаба в три часа ночи, вызвал меня, майора Югэ и двух адъютантов. Мы сели на мешки и ящики, стали пить зеленый чай с солеными рисовыми сухариками и ждали, что скажет начальник штаба. Он неторопливо поужинал, смесь японского с русским — жареная корюшка, холодная лапша со сладкой соей, квашеная редька и водка — и, выпив чашку чая, всунул в рот зубочистку. И наконец, приказал своему старшему адъютанту майору Инахара:

— Утром в десять часов надо будет передать частям на Первой Речке: отпустить треть солдат в город до пяти часов дня. Пусть разгуливают по городу и покажут русским, что все уладилось, ничего не случится, японская армия за мир и дружбу с русскими.

Мы переглянулись, никто ничего не понимал. Я хотел задать вопрос, но раздумал, лучше спросить у Исомэ.

С утра наши солдаты, сходив в бордели в Корейской слободке и на Семеновской, стали слоняться по Китайской и Светланской и толпиться у витрин фотографий и у китайских лавок. С «Хидзэна» спустили на берег половину экипажа.

В половине пятого дня, за полчаса до истечения срока ультиматума, русские, как мы и ожидали, приняли все наши шесть требований уважать права имперской армии. Генерал-майор Такаянаги от имени командующего экспедиционной армией заявил, что японское командование весьма удовлетворено фактом установления взаимопонимания между заинтересованными сторонами. Русским делегатам было послано приглашение на завтра прибыть в штаб на завтрак.

Я и Югэ сговорились поехать на ту сторону Амурского залива. Я остановил Исомэ у входа в кабинет начальника штаба и сказал сквозь зубы:

— Значит, пошли на соглашение? Будете пить с ними водку, закусывать зернистой икрой и обмениваться комплиментами. Нам нечего тут делать. Мы с Югэ поедем охотиться на фазанов, чтобы почтить память Сунцзы. Надо успокоить его дух.

Исомэ молча втолкнул меня в кабинет начальника штаба. Тот говорил по телефону с начальником гарнизона в Никольске генерал-майором Одагири:

— Примите приглашение русских на банкет и отрядите десять офицеров. Пусть пойдут с красными бантами на груди, но без наших орденов. И пусть пьют вовсю, но чтобы вернулись в казармы до девяти, ни на минуту позже. Опоздают — военно-полевой суд. Соглашение с русскими подписано. Следите за их тридцать третьим полком, ни на минуту нс спускайте глаз и держите в поле зрения начальника их гарнизона Андреева. Ждите дальнейших указаний. Да, да. Поторопите жандармерию с дополнительным списком корейских главарей.

Я шепнул:

— В чем дело? Ничего не понимаю.

Исомэ хлопнул меня по спине.

— Дурак. Все идет как надо.

Мне приказали составлять сводки телефонограмм и посылать через каждые 30 минут командующему армией на квартиру на Пушкинской улице.

Телефонограммы шли от штаба жандармерии. Штаб русских войск отменил осадное положение, снял усиленные караулы, на Эгершельде в казармах осталась уже только треть солдат, около штаба крепости убрали все пулеметы, русская тревога быстро испарялась и поднималась в небо.

Начальник штаба подозвал меня к себе пальцем и сказал почти шепотом:

— Тебе дается специальное поручение. После выполнения его явишься не сюда, а в «Централь» и доложишь мне.

Исомэ сунул мне в руку конверт, на лицевой стороне ничего не было написано, на обратной стороне— личная печатка генерал-майора. Я прочитал то, что было в конверте, вернул листок прозрачной бумаги Исомэ. Он разорвал бумажку на тонкие полоски, смочил слюной, скомкал.

Генерал Такаянаги тихо сказал:

— Как только увидите их засаду, немедленно поднимите тревогу выстрелами. Стреляйте в воздух так, чтобы пули пролетели над их головами и только напугали. И мчитесь обратно в отель. Я буду здесь.

Я быстро направился в «Централь», надел чистое белье, вынул из чемодана фамильный старинный меч, переделанный в саблю, приложил его ко лбу и поклялся смочить его. Потом положил во внутренний карман кителя дощечку-талисман с горы Нарита. Стал курить, никогда сигареты так быстро не курились.

Ровно в 9.30, согласно приказу, я с поручиком Ивая и пятью унтер-офицерами, взяв два пулемета, поехал на грузовике на Эгершельд. На улицах было темно, фонари не горели, по дороге встретили четыре легковые машины с потушенными фарами. Девять часов, но казалось, что уже два часа ночи. Доехали до последнего причала, повернули обратно к вокзалу. Проехали мимо штаба крепости, все окна были темны, как будто в здании нет ни души. Во всем городе шумела только паша машина. На площади перед вокзалом замедлили ход. Пристально оглядел ее. На углу Морской улицы, которая спускалась к вокзалу, и улицы, которая шла позади штаба крепости, в темноте копошились фигуры. Они! Партизанская засада! Грузовик рванулся вперед, я приказал стрелять не вверх, а прямо в людей, дали два залпа и пулеметную очередь и помчались по Алеутской во весь опор. И сразу же на Тигровой зататакали пулеметы, началась стрельба на Коммерческой пристани за вокзалом и за особняком Бринера на склоне Тигровой горы, на Адмиральской пристани и еще в других местах — весь мир проснулся в одно мгновение.

Подлетели к «Централю», я с размаху прыгнул в вестибюль, повалил кадку с пальмой, взбежал на второй этаж и, ворвавшись к себе в номер, немедленно позвонил в штаб — дежурный адъютант сказал, что генерал-майор в «Централе». С угловых комнат отеля уже вовсю палили через улицу. Забухали трехдюймовки — очевидно, со стороны Орлиного Гнезда.

Начальник штаба был в столовой для обер-офицеров, она была заполнена, некоторые сидели на полу. Генерал-майор Такаянаги, не дав мне открыть рта для рапорта, крикнул: