Читаем без скачивания ПВТ. Сиаль (СИ) - Ульяничева Евгения

Пахло сухо, волнительно. Между стволами висели качели, где-то томился и вздыхал в-тени-толкай. Позванивала, играя на слабом ветру, блестящая стеклянная трава. Деревья стояли недвижно, тяжело разведя ветви со зрелыми, крупными листьями. Огонь Выпь услыхал только после долгого блуждания, ближнее пламя уже срезали расторопные становые, пришлось забраться почти в самое лесное сердце. Пастух забраковал два молодых куста — уж больно хлипкие — и остановился у крепкого деревца.

Постоял, настроился. К боли он был терпелив, привычен, да и огонь каждый раз по-разному кусал. Мог полушутя обстрекать, а мог и до кости цапнуть.

Взялся. Ломал, не жадничая, больше нужного не греб. Пальцы жгло терпимо, в клеть пламя садилось без коварных злых всполохов, управился скоро. Поблагодарил дерево, осторожно взял полную клеть, без лишней поспешки зашагал обратно.

И, уже одолев половину пути, резко остановился, налетев на вязкий, густой запах сласти.

Не веря себе, глубоко, через приоткрытый рот, вдохнул и раскашлялся, словно глотнув патоки.

Сладень. Выпь пожался от дурного предчувствия. И как близко от становья, в светлом лесу... Вдруг затянул какого несмышленыша маленького?

Однажды было: сладень поймал мальчишку, сына здешней бывательницы. Успели найти до того, как особый рассосал ребенка полностью, узнать сумели. Обычно от несчастливцев даже пряжки ременной не оставалось.

Выпь замялся, замаялся на одном месте. По-хорошему, огонь следовало нести в Дом, старосте да людям об особом сказать. Искать встречи со сладнем в одиночку глупо было... Вот только помнил он слезы матери мальчишки. Сердце у Выпь не злое пока было, к чужому горю памятливое и отзывчивое.

Вздохнул.

И пошел на запах.

***

Мелкие, юные сладни охотились на мелкую же дичь. Глупых птах, грызунов, насекомых — растекались сладкой, манко пахнущей лужицей, а когда жертва пробовала угощение, хватали и уже не отпускали. Втягивали в себя и растворяли, прибавляя в весе и росте. Выпь слышал, что где-то далеко встречали сладней размером с небольшой Провал. А еще говаривали, что в Городцах богачи сладней специально откармливали, а после ели.

Выпь аж передернуло. Густой сладкий запах сам по себе вызывал тошноту, а уж помыслить о том, чтобы взять это в рот...

Двигаясь и держа нос по ветру, Выпь едва сам не угодил в ловушку. Успел, отдернул ногу, пригляделся. Сладень выбрал местом охоты яму под деревом, почти незаметную со стежки. Удачно засидку устроил, и взрослый мог проглядеть. Хищник был занят, поэтому явлению Выпь откликнулся вяло. Впрочем, на целого парня его все равно не хватило бы. А вот на маленькую девочку — вполне.

Пастух видел ее, наполовину затянутую в яму, от головы до пят покрытую мутной розовато-белой жижей.

Как давно? Живая? Мертвая ли?

Не гадать следовало, а выручать девку. Благо, пастух знал, как следует обращаться со сладнями. Случалось овдо выковыривать из липких объятий.

Выпь открыл клеть, вытащил свежесорванный прут пламени и с плеча хлестнул особого. Огонь зашипел, хищник тоже. Пахнуло горелой сладостью.

Ага. Не нравится.

Так, орудуя горячим пламенем, пастух пробивался к жертве. Сладень пятился недовольно, пытался наброситься, огрызнуться, но Выпь оставался начеку и больно бил огнем. Одна ветка пришла в негодность, рассыпалась горячими искрами. Выпь извлек из клети вторую.

Третью.

На четвертой он уже смог обхватить девочку за худые плечи. Под слоем розовой массы не чувствовался ни жар, ни холод тела; Выпь, удерживая клеть с огнем подле себя, взялся освобождать бедняжку.

Ногтями отскреб прозрачную маску с лица, потянул, надеясь вырвать силой — оставил затею. Принялся работать руками, раздирая схватившуюся коркой жижу и отводя ее огнем.

Когда в очередной раз глянул на девчонку — вздрогнул. Глаза у нее оказались приоткрыты, между веками остро блестел синий цепкий взгляд.

— Живая, — Выпь коснулся измаранной рукой бледной щеки, — Терпи, значит.

Девочка слабо дернулась.

— Не надо, — остановил ее пастух, — не шевелись.

Она послушалась. Не сказала ни слова, не плакала даже, пока Выпь, не чувствуя усталости, освобождал худое тельце из оков сладня.

Темнело быстро. Лес, с мирными звуками и запахами, уходил, близился черед другого леса. Огня в клетке оставалось все меньше, зато и сладень тощал на глазах.

Наконец Выпь подхватил девочку. Чумазую, худую, без единого волоска на черепе и нитки на теле, но живую. Прижал к себе, успокаивающе проговорил:

— Вот. Теперь ему тебя не достать.

Девочка устало закрыла глаза, слабо обхватила его за шею.

Пастух осторожно погладил голую липкую спину. Тоскливо глянул на клеть с жалкой парой веточек.

— Давай. — Сказал будто бы девочке, но больше самому себе. — Уходить надо.

Прижал к плечу спасенную, подхватил клеть и зашагал прочь из леса.

***

К счастью, желающих навестить темнеющий лес не было, никто не видел пастуха, спешащего к своему Дому с чужой голой девочкой на руках.

Чужой. Потому что детей становых он знал, а эта была словно и не совсем человеческим приплодом.

Выпь даже не понял сначала, что не так. Лишь Дома, высушив девочку одеялом, разглядел, что ножки у нее не склеены сладнем, а словно сращены между собой.

На особую, впрочем, она была не похожа. По крайней мере, таких Выпь не встречал, а перевидал он ихнего брата не мало. Почесал в затылке. Достал из потертой сумки кулек, нож. Девочка слабо вздрогнула, скосила на оружие невыразимо синий взгляд. Пастух зубами распутал грубую нить, перетягивающую горло свертку, нарезал плотную белую массу сытного творопа крупными кусками, побросал в глубокую чашку. Поднес к огню.

Не знал, чем еще можно маленькую накормить, да и еды лишней в Доме не держал.

Заговорила жертва сладня вдруг. Выпь дернулся, едва не разлив подтаявшее молоко.

— Спаси-и-и...бо. Спасибо.

— Ага, — не нашелся с ответом Выпь.

Девочка сглотнула, словно у нее болело горло. Моргнула, наморщила высокий гладкий лоб.

— Се-ре-брян-ка. Серебрянка. Серебрянка.

— Ты — Серебрянка?

Спасенная радостно кивнула.

— Хорошо. Я — Выпь.

— Вы-ы-ыпь, — она странно искривила рот и внезапно оскалилась.

То есть, запоздало понял Выпь, просто улыбнулась, только вместо зубов были две изогнутые, полупрозрачные пластинки.

Осторожно улыбнулся в ответ.

— Откуда ты?

— Я-а-а...— замолчала.

Или не могла вспомнить, или не смела правду сказать.

Выпь постарался ей помочь, спросил проще:

— Кто ты?

Тут она вовсе глянула на него, как на изверга лютого. Глаза у Серебрянки, впрочем, были куда более человеческими, чем у Выпь — синими и красивыми.

— Ладно, — вздохнул пастух, — пить хочешь?

— Пи-и-ить... Да? Да.

— Держи, — протянул ей чашку с растопленным творопом.

Серебрянка неловко, как будто не в привычку ей было, взяла чашку, и принялась быстро-быстро лакать.

— Хорошо, — сказал Выпь, поправляя одеяло, — у тебя есть кто, Серебрянка? Родичи?

Девочка подняла голову, вновь растянула губы в жутковатой улыбке:

— Не-е-ат.

Выпь приложился затылком о стену Дома. Приехали.

— Не зде-ась, — продолжала она, и пастух с надеждой скосился на девчонку.

— А где тогда?

— Та-ам. Там. Надморье.

Выпь удивился:

— Надморье? Рядом с морем?

— Ды-а. Да. Наверху. Сверху. Лут.

И опять начала лакать, жмуря голые, безбровые глаза от удовольствия.

Лут?

— Ага. Ты пока здесь сиди. А я... Одежду тебе найду. Хорошо?

— Да-а, — Серебрянка подняла на него взгляд, облизнулась и улыбнулась.

Выпь мысленно попросил Дом присмотреть за гостьей и вышел в теплую тьму.

***

Кем бы ни была девчонка, рассуждал Выпь, голой ей бегать не след. Люди не поймут.

Много им и так чудного перепадало.

Кроме Выпь и особых люди не понимали-не принимали еще одно явление. Но если пастух был пришлым, чужаком и имел на это отношение полное право, то Юга родился здесь. Точнее, сюда его подкинули.