Читаем без скачивания Сексуальная жизнь в Древней Греции - Ганс Лихт

Устрашенный Гипнос наотрез отказывается исполнить опасное поручение богини; лишь после того как она торжественной клятвой клянется даровать ему в награду одну из Харит, бог сна идет ей навстречу. Вместе с Герой отправляется он на гору Иду, с вершины которой Зевс созерцает бой греков с троянцами. Гипнос превращается в птицу и усаживается на высокую ель поджидать окончания любовных утех Зевса и Геры, описанию которых Гомер отводит более шестидесяти строк.

Гера изобретает различные предлоги, чтобы объяснить, зачем она так принарядилась; притворно прося прощения за то, что собралась в дальний путь, она разжигает в боге желание. Зевс потрясен ее красотой и говорит, что никогда прежде не горел таким желанием при виде женщины, как теперь; с простодушием, равного которому мы не найдем ни в каком другом произведении мировой литературы, чтобы польстить (!) жене, он разворачивает перед ней внушительный список женщин, покоившихся в его объятиях, которые не смогли разжечь в нем страсть, подобную испытываемой ныне.

В ответ на его уговоры без отлагательств предаться любви прямо на месте Гера замечает, что здесь их может увидеть кто-нибудь из богов, и предлагает удалиться в их супружеский покой в Олимпийских чертогах, где она утолит все его желания.

Гере быстро ответствовал туч воздыматель Кронион:«Гера, супруга, ни бог, на меня положися, ни смертныйНас не увидит: такой над тобою кругом распростру яОблак златой; сквозь него не проглянет ни самое солнце,Коего острое око все проницает и видит»Рек — и в объятия сильные Зевс заключает супругу.Быстро под ними земля возрастила цветущие травы,Лотос росистый, шафрани цветы гиацинта густые,Гибкие, кои богов высоко от земли поднимали.Там опочили они, и одел почивающих облакПышный златой, из которого капала светлая плата.Так беззаботно, любовью и сном побежденный, КронионСпал на вершине Идеискои, в объятиях Геры супруги.

Хотя эта сцена из четырнадцатой книги «Илиады» является гимном всесильной чувственности, непревзойденным по той наглядности, с какой выразила себя здесь наивная поэзия, однако и в «Одиссее» мы обнаружим единственный в своем роде пример прославления всепобеждающей красоты. Я имею в виду эпизод из восьмой книги «Одиссеи» (viii, 266 ел.) — ниже я буду говорить о нем подробнее, — в котором Афродита наставляет рога своему мужу невзрачному хромому Гефесту, предаваясь любви со статным богом войны Аресом, дышащим молодостью и силой, — любви, конечно же, беззаконной, зато тем более сладостной. Однако вместо того, чтобы с болью в сердце скрывать свой позор от других, обманутый муж созывает на пикантное зрелище всех богов: взорами, исполненными сладострастия, глядят они на обнаженных любовников, которые сплелись в тесных объятиях. Гомер завершает описание этой сцены следующими словами:

К Эрмию тут обратившись,сказал Аполлон, сын Зевеса:«Эрмий, Кронионов сын,благодатный богов вестоносец,Искренне мне отвечай,согласился ль бы ты под такоюСетью лежать на постели одной с золотою Кипридой?»Зоркий убийца Аргуса ответствовал так Аполлону:«Если б могло то случиться, о царь Аполлон стреловержец,Сетью тройной бы себя я охотно опутать позволил,Пусть на меня бы, собравшись, богини и боги смотрели,Только б лежать на постели одной с золотою Кипридой!»Так отвечал он; бессмертные подняли смех несказанный.

Итак, здесь нет ни слова порицания, нет даже нравственного негодования; попрание супружеской верности самой богиней любви доставляет блаженным бессмертным только лишний повод для острот и веселья. Весь этот любовный эпизод есть не что иное, как гимн неприкрытой, обнаженной чувственности; это почти животное оправдание того, что зовется «грехом» в эпоху, ставшую свидетельницей победного марша ханжеской морали.

Афиней (xii, 511с) обращает наше внимание на то обстоятельство, что, согласно замечанию Теофраста, никто не называет счастливой жизнь добродетельного Аристида, но все почитают счастливцами сибарита Сминдирида и Сарданапала[1].

Геракл ид Понтийский (Ath., xii, 512a), ученик Платона и сам прославленный философ, написал книгу «О наслаждении», из которой сохранилось немало фрагментов. Так, например, в ней Гераклид утверждает и доказывает, что роскошный образ жизни и, в частности, сладострастие, — это привилегия господствующих классов, тогда как труд и тяготы — удел рабов и бедняков; что все, кто восхваляет роскошь и сладострастие являются людьми утонченными и широко мыслящими, а потому их следует ставить выше, чем остальных. Справедливость этого положения демонстрируется на примере афинян, которые вопреки (а скорее всего — благодаря) своему чувственному образу жизни стали народом героев — победителей при Марафоне.

Подобные мысли не могли возникнуть на пустом месте; в связи с этим важно подчеркнуть, что такие взгляды имели весьма большое значение для общего мнения о правах чувственности. Великий поэт Симонид (PLG, fr.71) открыто вопрошает: «Разве без чувственных наслаждений жизнь смертных была бы счастливой? Разве без них не показалась бы нам незавидной жизнь и самих богов?» И действительно, историк Мегаклид (Ath., xii, 512e; FHG, iv, 443) порицает поэтов за то, что они слишком подробно останавливаются на трудах и лишениях, которые изведал национальный греческий герой Геракл в своем земном существовании. Он указывает на то, что по близости своей к роду человеческому Геракл находил в чувственности величайшее наслаждение, много раз был женат и породил множество детей от разных женщин. Его многочисленные связи с юношами Иолаем, Гиласом, Адметом и другими — нашим автором не упоминаются[2]. Кроме того, Гераклид напоминает нам о том, что в своей жизни Геракл был крайне неравнодушен к радостям застолья, что по всей Греции бьющие из-под земли горячие ключи называются «банями Геракла», наконец, что самые мягкие и нежные ложа носят торговую марку «Геракл». Откуда бы все это пошло, недоумевает он, если бы Геракл действительно презирал чувственность? Со стороны поэтов было сущей безвкусицей вслед за Гомером и Гесиодом изображать Геракла — этого отъявленного чревоугодника и сластолюбца — так, словно всю свою жизнь он проскитался по свету с деревянной палицей, луком и в львиной шкуре[3].

В двенадцатой книге своего «Пира софистов» Афиней подробно повествует о присущих древности роскоши и чувственном образе жизни. После нескольких замечаний теоретического характера о пиршествах и пьянстве он, начиная с персов, рассуждает о различных народах древности и сообщает, каким образом каждый из них наполнял свое существование роскошью и негой. Затем он приводит внушительный список персонажей греческой истории, чья чувственность была особенно утонченной. Небезынтересно обнаружить, что многие из них известны нам как выдающиеся деятели и герои Греции. Ниже об этом будет сказано подробнее; пока достаточно упомянуть несколько особенно характерных черт воззрения греков на чувственную жизнь.

Согласно Гераклиду (Ath., xii, 514b; FHG, ii, 95), гарем персидского царя состоял из трехсот наложниц. «Днем они спали, чтобы бодрствовать ночью, которую проводили при ярком свете с музыкой и пением, ублажая царя. Женщины из гарема сопровождали его и на охоте».

Ксанф (Atf., xii, 515d; FHG, ii, 39) сообщает, что лидийцы кастрировали не только мальчиков, но и девочек, служивших потом евнухами при дворах знати.

По свидетельству Тимея (Ath., xii, 515; FHG, i, 196), у тирренцев было принято, чтобы служанки прислуживали мужчинам обнаженными. Это сообщение подтверждается Феопомпом (Ath., xii, 517; FHG, i, 315), который добавляет: «У тирренцев существовал закон, согласно которому жены были общим достоянием. Они с величайшим усердием ухаживали за телом и часто занимались гимнастическими упражнениями вместе с мужчинами или без них; дело в том, что они не находили ничего зазорного в том, что их видят обнаженными. Они обедали не с мужьями, но с первыми встречными, и пили с любым, кто придется им по душе. Тирренцы воспитывают всех детей, произведенных на свет, часто даже не зная, кто их отец. Когда дети подрастают, они начинают жить так же, как их воспитатели, часто устраивают пирушки и вступают в связь со всеми женщинами, что встречаются им на пути. Тирренцы не видят ничего дурного в прилюдных забавах с юношами, играют ли они при этом активную или пассивную роль, ибо педерастия — дело в этой стране самое обыкновенное. И кроме того, им настолько чужда стыдливость в вопросах пола, что, когда хозяин дома наслаждается обществом своей жены, и кто-нибудь приходит и спрашивает его, муж и жена, ничуть не смутившись, сообщают гостю, что сейчас они делают то-то и то-то, называя при этом все непристойности своими именами.