Читаем без скачивания Сияние - Ёран Тунстрём

Знаменитостью отец был всегда, ведь случилось так, что он стал первым ребенком, который родился на свет после провозглашения Независимости. Все документально подтверждено: и первый его крик, и отрыжка на плече у матери, и первые нетвердые шаги. Стоит ли удивляться, что он частенько называл себя пожизненным узником Независимости.

В тот день, с которого я собираюсь начать рассказ, я, как обычно, сидел в кресле под отцовской скрипкой и разглядывал Священный Футбольный Мяч на его стеклянной подставке. Чуть сморщенный, он никогда не бывал в игре, потому что чересчур длинные отцовские ноги для этого не годились. На улице лил дождь, капли барабанили по стеклу. Если долго смотришь на дождинки, в конце концов становишься тихим и сонным. Во всяком случае, когда тебе всего четыре-пять лет от роду и ты часто сидишь один, в тишине. Один, в тишине и молчанье. Ведь отцу нужен покой.

Даже когда его нет дома.

В простоте душевной я думал тогда, что, притихнув в его кресле, дарю отцу спокойствие, даже если он где-нибудь на Огненной Земле. Правда, там он бывал редко. А вот в Боргарнесе и Дьюпивогюре — часто, наш рыбный корреспондент, одна нога здесь, другая там. В Акюрейри и Арнарстапи. Влекла его туда пикша. Треска и сайда. А равно и та или иная дама.

Я сосал большой палец и слушал радио. Час за часом, притихший в ожидании голоса отца. Последние известия, прогнозы погоды, детские передачи, музыкальные концерты. Я становился образованным молодым человеком — с пальцем во рту и игрушечным медвежонком на коленях. Няньки мне не требовалось. Я одевался, ел завтраки, обеды и ужины, которые каким-то таинственным образом всегда появлялись на столе. Вдобавок у меня были аквариумы. Ночью, когда радио умолкало, за мной присматривали гуппи и плотички. Плавали взад-вперед, взад-вперед, оберегая мою жизнь.

Сидеть тихо было очень важно: так устанавливалась связь. И не было помех — ни движений, ни шума. Я угадывал эту связь в голосе отца, когда он называл объемы добычи трески или даже просто говорил: «На сегодня это все». Тогда я знал: он знает, что я дал ему покой.

В тот день отец пришел домой хмурый, с магнитофоном через плечо и полным портфелем записей. Обычно он хмурил брови, когда возвращался с какого-нибудь рыбного семинара. Редактуры было непочатый край, ведь министр рыболовства бранился так, что радиоволны кипели ключом. Не здороваясь, отец шел в ванную мыть руки. Потом снимал со стены скрипку. Одну благоговейную минуту он просил прощения у смычка и струн, вскидывал скрипку к подбородку и погружался в самый скорбный из напевов. «Der Tod und das Mädchen». «Смерть и девушка».

Я не шевелился. Еще не время. Время приходило, когда он опускал скрипку и говорил:

— Ну наконец-то, Пьетюр. Наконец-то я дома.

Так вот, мы экспортировали треску в Нигерию, но, судя по пришедшей оттуда ноте, им, как видно, приелись и качество, и вкус нашего товара. Потому-то семинар оказался изнурительным, и отец дал понять, что, несмотря на мозговой штурм с кофе и коньяком, придумать ничего не удалось.

Треска хороша, если сдобрена хреном и топленым маслом. В Исландии хрен не растет, но отец привез мне целый тюбик из Норвегии. Это был восторг. Вот почему я спросил у отца — он уже сидел за монтажным столом, — едят ли нигерийцы нашу экспортную треску с хреном и топленым маслом. И позвольте мне сразу сказать, что этот вопрос, который вполне уместно назвать моим первым «вкладом» в политику, возымел неожиданные, а кое для кого и роковые последствия. Но тогда, в отрадные минуты вопросов и ответов, это был просто-напросто обмен сведениями между отцом и сыном.

Отцовские пальцы прикасались к магнитофону необычайно бережно. Я любил смотреть, как отец работает, внимательно следит за каждой паузой, за каждым покашливанием, которые могли нарушить «естественность беседы», как он многозначительно говорил после своих вторжений в синтаксис властей предержащих.

— Будь я проклят!.. Дерьмо вонючее!.. — восклицал министр рыболовства. Отец щелкал тумблером, поворачивал бобину, вырезал, клеил, и министр вдруг говорил: — Учитывая вкусы нигерийцев… мы расцениваем возникшую ситуацию как весьма серьезную…

Именно в эту минуту я решил, что позволительно помешать отцу еще раз.

— В Нигерии есть хрен? И топленое масло?

— В Нигерии, — ответил отец, не отвлекаясь от работы, — в Нигерии все масло топленое.

— Ну а хрен? Может, они не знают, как вкусно с хреном.

— Я изложу министру твои соображения, — сказал отец, и я порадовался, что могу посодействовать экспорту моей родной страны.

Паудль и Аурни получают от своего папаши колотушки. У них в прихожей стоит норвежская можжевеловая трость, и всякий раз, когда поэту Лофтссону случается тяпнуть пяток рюмок водки, он лупит сыновей этой норвежской тростью. У Хьёрлейвюра отца нет, никто его не лупит, но иногда он говорит, что лучше иметь папашу-драчуна, чем вовсе никакого. У меня жизнь совсем другая.

Когда я, мальчишка лет пяти-шести, спрашиваю сейчас, есть ли в Нигерии хрен, отец открывает телефонный справочник, отыскивает код этой страны и звонит в Лагос, в наше посольство. Вообще-то в Лагосе у нас посольства нет, зато есть гостиничный номер, который находится в распоряжении посла, аккредитованного в Лондоне и временами наезжающего в Нигерию. Этот посол, Торстейдн, доводится отцу двоюродным братом, и у него длиннущие усы, в подражание Сальвадору Дали.

— Как о вас доложить? — спрашивает африканская телефонистка. — У посла сейчас переговоры с нашим министром иностранных дел.

— Переключите разговор туда. В Исландии революция.

Далеко на экваторе снимают трубку.

— Торстейдн? Это Халлдоур. Тут Пьетюр интересуется, растет ли у вас хрен.

Дядя Торстейдн тяжело вздыхает, отец звонит ему не первый раз, слышен скрип стула и дядин голос:

— Прошу прощения, господин министр. Это наш президент.

Министр иностранных дел наклоняется к трубке:

— Позвольте приветствовать вас и пожелать благополучия и доброго здравия.

— Благодарю вас, — отвечает отец по-английски, после чего переходит на родной язык: — Узнай, растет у них хрен или нет. Спроси у этого хмыря.

— А как по-английски «хрен»?

— Понятия не имею. Наверно, «pepperroot».

— Господин министр, — говорит Торстейдн, — наш президент в свою очередь шлет вам горячий привет, благословляет наши переговоры, а кроме того, интересуется, наличествует ли в вашей флоре… или фауне… растение, которое у нас в Исландии называют «хрен».

— Pepperroot? С вашего разрешения, я переговорю с моим заместителем.

Тишина, гудки, негромкий разговор. Театральный шепот дяди Торстейдна:

— Министр звонит своему заместителю, тут сорокаградусная жара, а кондиционеры вчера бастовали. Если я разгадаю твою загадку, ты уж похлопочи, чтобы меня уволили в отставку. Я же сижу тут дурак дураком.

— Знаю.

— Взял да влюбился в девушку-еврейку, решил жениться, но для этого пришлось принять иудаизм, а через два месяца она потребовала развода, и теперь я торчу тут — без женщины и без крайней плоти. Хочу домой.

Когда отец поднес трубку ко мне, я услышал африканские вздохи, сопенье, цикад и министра иностранных дел:

— Прошу прощения, господин посол. Мой заместитель спрашивает, каков этот pepperroot с виду. Он… гм… человек простой, не очень-то образованный.

— Ну, в общем, это… Минуточку. Слышь, Халлдоур, что за штука этот хрен, черт подери?!

Отец умоляюще посмотрел на меня.

— Он бывает двух видов, — прошептал я. — Большой тюбик с красными буквами и другой, поменьше… по-моему, он белый и, когда растет, похож на морковку.

— Дать им время до завтра? Пускай выяснят?

Я кивнул, дядя Торстейдн сообщил мою информацию нигерийскому министру, и тот с большим недовольством сказал:

— Ничего не знают. Все же придется уволить этого бездельника.

Это научило меня — или должно было научить, — что даже мимолетная мыслишка может возыметь неожиданные последствия: через несколько дней пришло сообщение, что уволенный заместитель министра иностранных дел собрал группу единомышленников и свергнул правительство. Партнер дяди Торстейдна по переговорам был брошен в тюрьму, заместитель провозгласил себя премьер-министром, аннулировал контракты на поставку вяленой рыбы, только-только подписанные Торстейдном — чернила едва успели просохнуть! — и отослал обратно большие исландские суда, что стояли на рейде, а в результате наша страна понесла огромные финансовые убытки.

~~~

Я кричу. Это тоже воспоминание.

Отец за руки поднимает меня, а я отчаянно грызу воздух, тщетно пытаясь вырваться. И ору, пока голос не пропадает. Далеко подо мной — ванна с прежде такой красивой зеленой водой. Я голышом вишу над ней и знаю, что, если упаду, мне грозит смерть.