Читаем без скачивания Музыка случая - Пол Остер

Семь часов подряд он ехал просто вперед, потом ненадолго остановился заправить бак, а потом снова ехал, еще шесть часов, до полного изнеможения. К тому времени он уже был на севере Вайоминга, и на горизонте брезжил рассвет. Нэш снял номер в мотеле и проспал часов восемь или девять беспробудным сном, после чего сходил в соседнее здание, где была круглосуточная забегаловка, и проглотил дежурный бифштекс с яичницей. Ближе к вечеру он снова сел в машину и снова всю ночь гнал, проехав половину Нью-Мехико. На исходе этой второй ночи Нэш понял, что больше не контролирует себя, что его будто гонит непонятная, неодолимая сила. Он стал как обезумевшее животное, которое мчит напролом, несется из ниоткуда в никуда, и сколько бы он ни твердил себе, что пора остановиться, он продолжал ехать дальше. Каждое утро, перед тем как лечь спать, он говорил себе, что все, хватит, но каждый день, проснувшись, испытывал то же самое, невыносимое желание снова сесть за руль. Ему опять хотелось одиночества, хотелось бешеной гонки по ночной пустыне, чтобы кожей чувствовать сцепление колес и дороги. Так продолжалось две недели подряд, и каждый день Нэш старался высидеть за рулем дольше, чем накануне, заехав хоть немного, но дальше. Он исколесил весь Запад вдоль и поперек, из Орегона в Техас и обратно, гонял «сааб» по пустынным шоссе Аризоны, Монтаны и Юты, но нигде ничего не искал, временами даже не замечал, где оказался, и все это время ни с кем не разговаривал, если не считать тех коротких, вынужденных фраз, которыми приходилось обмениваться с людьми на заправках или в кафе. Когда Нэш наконец вернулся в Бостон, он сказал себе, что это у него нервный срыв, но сказал так только лишь потому, что ничем другим не мог себе объяснить причину своего поведения. Вскоре он с ней разобрался, и она оказалась отнюдь не столь драматичной. Нэш слишком радовался своему счастью и стыдился себя из-за этого.

Дома Нэш решил, что все кончилось, что вирус, попавший в систему и вызвавший сбой, найден им и обезврежен, и теперь он, Нэш, вернется к прежней жизни. Сначала все будто бы так и было. Когда он появился в пожарке, то, едва увидев его, все сходу принялись его поддразнивать за то, что он нисколько не загорел («Ты чем там занимался, Нэш, в пещере все время просидел, что ли?»), а через пару часов он уже вместе со всеми смеялся над их привычными шутками и едкими анекдотами. В ту ночь в Роксбери случился большой пожар, и от них тоже вызвали в помощь пару машин, и тогда, собираясь к выезду, Нэш даже ляпнул кому-то, до чего рад снова оказаться дома и как без всего этого скучал. Но блаженствовал он недолго, беспокойство вернулось уже через несколько дней, и как только Нэш ночью ложился в постель, перед глазами вставал «сааб». На выходные он съездил в Мэн, от чего ему стало только, кажется, хуже, потому что поездка вышла короткая, и у Нэша потом руки чесались, просясь за руль. Он хотел вернуться к нормальной жизни, он старался, но мысленно продолжал ездить до такого же изнеможения, как в те две недели, и в конце концов Нэш сдался. Увольняться он не хотел, однако отпуска больше не полагалось, и что еще оставалось делать? Проработав пожарником семь лет, Нэш поначалу даже ужаснулся от самой мысли об увольнении — как он мог так подумать, как можно все бросить из-за какого-то неясного, видите ли, порыва, из беспричинного беспокойства? Это была единственная работа, которой Нэш в жизни дорожил и всегда считал там себя на своем месте. Бросив колледж, он за несколько лет перепробовал разное — был продавцом в книжном магазине, перевозчиком мебели, барменом и таксистом — и пойти сдать на пожарника решил случайно, только лишь потому, что в тот вечер ему попался пассажир, ехавший на экзамен, и Нэш с ним разговорился и захотел тоже попробовать. Человек тот провалился на экзамене, а Нэш получил самый высокий в том году балл, и неожиданно ему предложили работу, о какой он думал разве что года в четыре. Когда он позвонил и всё рассказал Донне, та над ним посмеялась, однако Нэш не отказался от предложения, решив для начала по крайней мере закончить курсы. Выбор он сделал, конечно, странный, но, как выяснилось, работа его захватывала целиком, и Нэш был от этого счастлив, больше не задаваясь вопросом зачем и почему. Еще месяца два назад, если бы ему кто-то сказал, что он захочет уволиться, Нэш не поверил бы, но то было давно, тогда земля еще не разверзлась под ним, не поглотила все целиком, и жизнь его еще не превратилась в мыльную оперу. Видимо, наступила пора в ней что-то менять. На счету в банке у Нэша лежало больше шестидесяти тысяч, и, похоже, нужно было их пустить в ход.

Капитану он сказал, что переезжает в Миннесоту. Звучало вполне правдоподобно, а Нэш еще и постарался придать большей убедительности, приврав про письмо от друга своего зятя с предложением войти в долю (у того хозяйственный магазин), и, кроме того, сказал он, там будет лучше для дочери. Капитан поверил этой галиматье, но все равно назвал скотиной.

— Это все твоя вертихвостка, — сказал капитан. — С тех пор как она сбежала, у тебя, Нэш, крыша поехала. Смех да и только. Чтобы такой парень с ума сходил из-за чьей-то юбки. Возьми себя в руки, приятель. Забудь ты про магазин и занимайся делом.

— Прошу прощения, капитан, но я принял решение.

— Принял решение? Чем ты его принял? Я о том и толкую, что у тебя с головой не в порядке.

— Вам просто завидно, вот и все. Сами бы, наверное, правую руку отдали, только бы оказаться на моем месте.

— В Миннесоте в хозяйственной лавке? Да пошел ты! Делать мне нечего, конечно, только вот все сейчас бросить и двинуть туда, где снег девять месяцев в году.

— Ладно, будете проезжать мимо — заглядывайте. Продам вам какую-нибудь отвертку.

— Тогда уж лучше молоток, Нэш. Чтобы дать тебе по башке, вколотить хоть немного ума.

Когда первый шаг был сделан, пройти весь путь до конца оказалось не так и трудно. Пять дней Нэш приводил в порядок дела — позвонил хозяину дома и сказал, чтобы тот подыскивал себе нового жильца, отослал мебель в Армию спасения, расторг договоры на газ, электричество и телефон. Все это он делал со злостью и с какой-то бесшабашной радостью, которая, впрочем, потом даже в сравнение не шла с тем наслаждением, с каким он принялся выбрасывать вещи. Весь первый вечер он занимался тем, что собирал по дому и засовывал в мусорные мешки оставшийся после Терезы хлам — методично, будто бы совершая обряд очищения одновременно с похоронами всего, на чем лежала печать ее прикосновений. Начал он с ее комнаты, со стенного шкафа, где еще висели ее блузки, платья и пиджаки, выбросил из комода чулки, белье и украшения, вытряхнул помаду и кремы, вытащил из альбома все ее фотографии, а потом прошелся по полкам, снимая ее книги, ее пластинки, ее будильник, ее журналы мод, ее письма. Таким образом, как говорится, лед был сломан, и на следующий день, когда Нэш взялся за свои вещи, прошлое уже отступило назад, превратившись в груду ненужного хлама, место которому на помойке. Вся кухонная утварь целиком и полностью отправилась в Южный Бостон в ночлежку для бездомных. Книги он подарил старшекласснице из соседней квартиры, бейсбольную перчатку — мальчишке из дома напротив, а коллекцию пластинок отвез в комиссионку в Кембридж. Расставание далось не без боли, но он ей почти радовался, ему казалось, будто это боль благородная, и чем надежней он оборвет связи с прошлым, тем для него же лучше. Чувствовал он себя примерно так же, как человек, набравшийся мужества выстрелить себе в лоб, с той лишь разницей, что этот «выстрел» обещал не смерть, а жизнь, открывая перед ним новые горизонты.

От пианино он решил тоже избавиться, но тянул до последнего. Это был «Болдуин», который ему купила мать в подарок на день рождения, когда Нэшу исполнилось тринадцать лет, и он, зная тогда, как трудно ей было скопить столько денег, потом был всю жизнь за него благодарен. Нэш вполне реалистично оценивал свои исполнительские таланты, но раза два-три в неделю на часок садился за инструмент, переигрывая пьесы, знакомые с детства. Музыка всегда ему помогала прийти в себя, взять себя в руки, будто бы благодаря ей он начинал лучше понимать и мир с его невидимым распорядком вещей, и свое в нем место. Теперь, когда дом стоял пустой и можно было ехать, Нэш задержался еще на два дня, устроив напоследок прощальный концерт для голых стен. Он переиграл одну за одной все старые, любимые пьесы, от «Таинственных баррикад» Куперена до «Нервного вальса» Фэтса Уоллера, отрываясь от клавиш, лишь когда переставали слушаться пальцы. Потом он позвонил настройщику, с которым был знаком шесть последних лет (слепому настройщику по имени Антонелли), и продал ему инструмент за четыреста пятьдесят долларов. На следующее утро, к тому моменту, когда приехали грузчики, деньги эти были уже почти все истрачены на магнитофонные записи, которые Нэш решил слушать в автомобиле. Ему показалось правильным не отказаться от музыки, но сменить один способ другим, и понравилось то, что новый был проще. С этого момента с прошлым его больше ничего не связывало. Нэш помедлил еще немного, проследил, как грузчики погрузили инструмент в фургон, после чего уехал, ни с кем не попрощавшись. Он просто вышел из дому, сел за руль и уехал.