Читаем без скачивания Живописец Шалкен - Джозеф Ле Фаню

— Сообщите Герарду Доуву, — произнес незнакомец, ни на волос не изменив позы, — что завтра вечером, в этот же час и, по возможности, в этой же самой комнате с ним желает говорить минхеер Вандерхаузен из Роттердама. Разговор пойдет об очень серьезных вещах. Это все.

Закончив свою речь, незнакомец повернулся и, не успел Шалкен сказать хоть слово в ответ, быстрым, однако почти неслышным шагом вышел из комнаты. Юноше стало любопытно, в какую сторону по выходе из особняка пойдет почтенный роттердамский бюргер, и он торопливо подошел к окну, выходившему на улицу прямо над дверью. Парадный вход отделялся от внутренней двери в комнату художника довольно обширным вестибюлем, и Шалкен был уверен, что занял свой наблюдательный пост прежде, чем старик успел выйти из дому. Он долго прождал у окна, однако на улице так никто и не появился. Незнакомец не мог покинуть дом иным путем, так как другого выхода в здании не было. Куда же исчез диковинный старик? Может быть, он с недобрым умыслом укрылся где-нибудь в потайном углу вестибюля? В сердце Шалкена закралась смутная тревога, внезапно ему стало страшно оставаться в студии одному, но вместе с тем он не мог заставить себя пройти через вестибюль. В сравнении с незначительностью происшествия страх его казался необъяснимо силен; сделав над собой усилие, юноши решился выйти из комнаты. Шалкен запер дверь, положил ключ в карман и, не оглянувшись ни направо, ни налево, пересек коридор, в котором только что прошел, а может быть, до сих пор скрывается таинственный посетитель. Только очутившись на улице, художник перевел дух.

— Минхеер Вандерхаузен! — рассуждал сам с собой Герард Доув, ожидая приближения назначенного часа. — Минхеер Вандерхаузен из Роттердама! До вчерашнего дня ни разу о таком не слыхал. Чего он от меня хочет? Наверно, попросит написать портрет, а может быть, бедный родственник просится в ученики, или нужно оценить коллекцию, или же… хм! Вряд ли, никто в Роттердаме не мог оставить мне наследство. Что ж, вскоре мы узнаем, что у него за дело ко мне.

День клонился к закату. Как и накануне, все мольберты, за исключением того, где работал Шалкен, пустовали. Герард Доув нетерпеливо мерил комнату шагами, то и дело останавливаясь, чтобы повнимательнее рассмотреть работы учеников, но затем снова подходил к окну, глядя на прохожих, спешивших по сумеречному переулку, где располагался особняк старого художника.

— Если не ошибаюсь, Годфри, — проворчал Доув, оторвавшись от бесплодного созерцания полутемной улочки, — ты сказал, что он обещал прийти, как только часы на ратуше пробьют семь?

— Да, господин, когда я увидел его, как раз пробило семь часов, — ответил ученик.

— Значит, время близится, — заключил мастер, взглянув на брегет, большой и круглый, как апельсин. — Минхеер Вандерхаузен из Роттердама — верно я говорю?

— Да, таково его имя.

— Пожилой человек в богатом костюме? — задумчиво расспрашивал Доув.

— Насколько я сумел разглядеть, — ответил ученик, — он был немолод, однако и не очень стар. Платье на нем было роскошное и строгое, как у богатого, уважаемого бюргера.

В этот миг раздался громкий гул: часы на ратуше величаво пробили семь. И художник, и его ученик устремили взгляд на дверь. С последним ударом колокола Доув воскликнул:

— Так, так, если его милость собирается явиться к им же назначенному часу, значит, вскоре мы будем иметь честь лицезреть его. Если же нет, вы, Годфри, если хотите, можете дожидаться, а мне недосуг. Что, если это всего лишь шутка, разыгранная надо мною Ванкарпом или каким-то другим повесой? В таком случае, Годфри, окажите любезность старику, отметельте как следует старого бургомистра. Ставлю дюжину бутылок рейнского, что его милость тотчас сбросит маскарадный костюм и взмолится о пощаде.

— Вот он, сударь, — предостерегающе произнес Шалкен. Перед Герардом Доувом предстал тот же суровый посетитель, которого накануне с удивлением разглядывал его ученик.

Величественные манеры незнакомца тотчас же убедили старого художника, что о маскараде тут нет и речи. Перед хозяином предстал человек в самом деле состоятельный. Художник снял шляпу и церемонным поклоном приветствовал гостя, пригласив его сесть. Незнакомец шевельнул рукой, словно в знак благодарности, однако остался стоять.

— Надо полагать, я имею честь видеть минхеера Вандерхаузена из Роттердама? — спросил Герард Доув.

— Он самый, — лаконично ответил гость.

— Полагаю, ваша милость желает поговорить со мной, — продолжал Доув. — К вашим услугам, сударь.

— Этому человеку можно доверять? — спросил Вандерхаузен, глядя на Шалкена, стоявшего в двух шагах за спиной учителя.

— Вполне, — откликнулся Герард.

— Тогда пусть он возьмет эту шкатулку и отнесет ее на оценку к ближайшему ювелиру или златокузнецу, а затем вернется, имея на руках экспертное заключение о стоимости находящихся в ней предметов.

С этими словами незнакомец вложил в руку Герарда Доува небольшой квадратный ящичек дюймов девяти в поперечнике. Тот взвесил его в руке и подивился как неожиданной тяжести маленькой коробки, так и странной поспешности, с которой вручил ее таинственный гость. Выполняя просьбу незнакомца, он передал шкатулку Шалкену и, повторив указания, отпустил ученика.

Шалкен тщательно прикрыл драгоценную ношу полами плаща и, торопливо пробежав по двум-трем узким улочкам, остановился возле углового дома, нижний этаж которого занимала лавка еврея-златокузнеца. Художник вошел в лавку и окликнул хозяина. Тот проворно вынырнул откуда-то из темной глубины помещения. Шалкен положил перед ним шкатулку Вандерхаузена. При свете лампы обнаружилось, что коробочка со всех сторон обшита листовым свинцом. Наружная поверхность покрытия побелела от времени и покрылась пятнами и царапинами. Вскрыв свинцовую оболочку, художник с ювелиром обнаружили коробочку из какого-то твердого Дерева. Не без труда им удалось открыть ее и, сняв два или три слоя льняного полотна, добраться до содержимого. В шкатулке находилось множество золотых слитков, плотно уложенных и, как объявил ювелир, самой высокой пробы. Маленький еврей внимательно осматривал слиток за слитком, получая видимое удовольствие от прикосновения к драгоценному металлу, а затем осторожно укладывал их обратно, каждый раз восклицая:

— Майн готт, что за совершенство! Ни капли примесей! Чудесно, чудесно!

Наконец работа была завершена, и ювелир собственноручно написал заключение о стоимости слитков, оценив их ни много ни мало в несколько тысяч риксталеров. Положив в карман искомый документ, крепко сжав под мышкой и укрыв плащом драгоценную шкатулку, художник отправился в обратный путь. Вернувшись в студию, он обнаружил, что хозяин с гостем сосредоточенно о чем-то совещаются.