Читаем без скачивания Изгнанник - Лариса Петровичева

Мачеха обошла вокруг табуретки, пристально рассматривая пасынка. Уже целых три дня, стоило Максиму Торнвальду, Сашиному отцу, отправиться на работу в университет, она неуловимо легким и опасным движением отправляла в шею Саши микроиглу с ядом: на несколько минут он, наполовину парализованный, терял возможность шевелиться и сопротивляться, а мачеха накидывала ему на шею петлю и пристраивала его на табурете так, что он едва мог устоять на неверном сиденье, которое так и норовило выскользнуть из-под ног. Вчера вечером Саша прочел в Федеральной сети, что яд викоина полностью распадается в организме и никак не выявляется при анализе. Доказательств не было и не будет.

– Отчего же. Поверит, – усмехнулась мачеха. – Типичное подростковое самоубийство. Ты обожал мать и так и не сумел смириться с ее смертью и скорой женитьбой отца. Максим это переживет, уверяю тебя. Скоро у него будут новые сыновья, и он их уже любит.

– Сука, – всхлипнул Саша. – Тварь проклятая.

Мачеха задумчиво смотрела на него, медленно наматывая на палец тугой рыжий локон. Солнечные лучи путались и искрились в волосах – и это было красиво. Смертельно красиво.

– Не ругайся, – промолвила она. – Это очень невежливо. Хотя мертвецу должно быть все равно.

– Лихорадка, как есть, – заявил Авиль. В монастыре он по праву считался первым знатоком всех болезней и способов их лечения. – Уж чего-чего, а лихорадку я на своем веку повидал, знаю, что это такое. Настойка змееполоха первое средство. А над кроватью надо повесить лягушачью пясть.

Отец Гнасий сильно сомневался в том, что лягушачья пясть помогает при лихорадке, но решил не спорить со специалистом.

– Известно, что лягушачий пот обладает особым запахом, вдыхание которого способно облегчить страдания больного лихорадкой, – снизошел до объяснения Авиль, видя, что его собеседник колеблется. – Напрасно вы относитесь к лягушкам с предубеждением, отец Гнасий. Это замечательное создание сотворено Заступником на благо людям, и не вина лягушки в том, что ее используют ведьмы для своих снадобий.

– Да ничего я не имею против лягушек, – отмахнулся отец Гнасий. Если Авиль принимался рассуждать на лекарские темы, то его было не остановить. – Небесное создание мучится и страдает, и я повешу тут всех лягушек, какие есть, лишь бы только он выздоровел.

Мальчик отравился монастырской едой, и серебристая пластина принесла ему лишь временное облегчение. Из трапезной потерявшего сознание ребенка перенесли в келью, где, терзаемый жаром, он до сих пор лежал, не приходя в себя. Пластина, которую отец Гнасий сейчас держал в руках, ничем не помогала. Видимо, ей умел пользоваться только владелец.

– Вещицу эту, кстати, надо изучить, – палец Авиля пронзил воздух в направлении пластины. – Следует разобраться в ее сути и понять, кто создал ее: Заступник или Змеедушец.

От подобного предположения отец Гнасий чуть дара речи не потерял.

– В лекарском деле вы, дорогой Авиль, конечно, великий мастер, а вот во всем остальном ваши познания оставляют желать лучшего, – сказал он, едва удерживаясь от того, чтобы дать волю рукам и треснуть Авиля по голове. – Сами-то подумайте. Как может посланник Змеедушца появиться с неба?

– И Змеедушец цитирует Святое Писание, если ему это выгодно, – парировал Авиль. – И это вам следует подумать, почему якобы небесный посланник пал жертвой болезни, едва ступив под эти священные своды. Не следует ли инквизиции разобраться в этом?

– Я уже отправил письма о Сиреневом знамении государю, патриарху и в священный трибунал, – с достоинством произнес отец Гнасий. Никому не следует думать, что он что-то скрывает или чего-то боится. – И если инквизиция сочтет нужным расследовать этот случай, то обязательно приедет сюда. Заодно и вы с ними побеседуете о полезных свойствах ваших любимых лягушек.

Авиль нахмурился. Поправил лягушачью лапку, которую повесил в изголовье койки, когда отец Гнасий критически оценивал его познания.

– Пусть приезжают, пусть беседуют, я найду, что им ответить. Я читал не только жития святых, но и труды великих ученых и философов, сведущих в естествознании. А вот что скажете вы, когда вас спросят о загадочных вещах, упавших с неба?

Отец Гнасий взвесил на ладони серебристую пластину и отразил выпад Авиля:

– Я скажу, что сиреневый цвет изначально принадлежит силам Небесным, и Змеедушец не может его присвоить. А еще я скажу, что на сем исцеляющем предмете изображен алый крест святой Агнес. Слуги Тьмы боятся и бегут от него.

Авиль собрался было дать очень язвительный и хлесткий ответ (он все еще желал поквитаться с отцом Гнасием за недоверие к целительным свойствам лягушек), но в этот момент в келье прозвучал новый голос:

– Лягушки.

Слуги Заступниковы сразу прекратили богословский спор и с одинаковым изумлением уставились на мальчика, который пришел в себя и так же удивленно смотрел на них.

Свет с трудом проникал в маленькое пыльное окошко чулана. Саша лежал на полу и смотрел, как серые лучи выхватывают из мрака то высокие отцовские сапоги для рыбной ловли, то ящик с древними, еще бумажными книгами деда и прадеда – разбухшие тома уже давно пришли в негодность, а выбросить рука не поднималась, – то мешок со старыми игрушками Саши, который убрала сюда еще мама, когда сын пошел в школу. Саша лежал на полу, вслушиваясь в нестерпимую боль во всем теле, и пытался понять, что же ему делать дальше.

Табуретка все-таки вырвалась из-под ног, и он повис в петле, захрипев и забившись от боли и ужаса, цепляясь за шею, давясь слезами и хриплым криком и судорожно пытаясь найти опору, но не находя ее. Мелькнула мысль о том, что рыжая дрянь все-таки победила, – но тут веревка, много-много лет пролежавшая в чулане и успевшая подгнить, подвела мачеху и оборвалась. Саша рухнул на землю и, жадно глотая воздух, понял, что еще повоюет.

– Ах ты ублюдок!

Сияющая сковородка мачехи – она предпочитала готовить еду самостоятельно, без использования кухонных роботов и нанофабрикатов – ударила Сашу по лицу. Нос противно хрустнул, а мачеха ударила еще и еще. Скрывать свое разочарование она не собиралась.

– Паскуда малолетняя! Ну ты получишь у меня!

Куда подевалась рафинированная красавица, в обществе которой Максим Торнвальд блистал в высшем свете столицы! Сейчас это была растрепанная злобная бабища, у которой вместе со злополучной веревкой рухнули все планы.

– Помогите! – крикнул было Саша, но вместо крика у него вышел булькающий хрип. Новый удар – Саше показалось, что голова сейчас расколется.

Кровь из рассеченной брови заливала глаза.

– Кричи-кричи, – прошипела мачеха. – Громче кричи, хрен тебя кто услышит.

Ну конечно, подумал Саша, она включила шумоизоляцию всего дома. Хоть обкричись, никто не придет… Мачеха нанесла еще один удар, и Саша рухнул в спасительную темноту.

Итак, он заперт в чулане, а на теле живого места нет, словно он превратился в сгусток пульсирующей боли. Саша дотронулся до носа, и боль вспыхнула яркой белой звездой с острыми лучами. Отец придет с работы и отведет Сашу в клинику, а когда они вернутся домой, то этой дряни тут уже не будет. Уволокут ее в участок, в камеру, будет знать свое место…

Саша глухо застонал и едва не рассмеялся от внезапного понимания, что никогда ничего такого не случится. Мачеха для этого слишком умна. Она наверняка давным-давно приготовила для отца совершенно правдоподобную историю, в которой кругом виноват один только Саша, а она, как обычно, была к нему очень добра, стараясь подружиться с сиротой и заменить ему мать. А отец, который в последнее время и так не слишком ласков со старшим сыном, будет полностью на ее стороне. Кадетский корпус первой Гвардии, о котором Максим Торнвальд обмолвился пару дней назад и о жестоких порядках в котором ходили самые невероятные слухи, станет для Саши новым домом, а в его прежней комнате поселят новорожденных близнецов. Все.

Серые лучи скользили по завалу вещей в чулане. Вот удочка, которую Саше подарил дедушка, вот дряхлый плюшевый медведь с одним глазом, с которым еще отец играл, вот складной мангал для поездок на природу, а вот рукоять старинного топора, которым прадед, предпочитавший столице пасторальную сельскую жизнь, рубил дрова для камина… Мачеха не знала, что в чулане есть топор. А Саша знал.

…потом он почувствовал озноб и, выронив из ослабевшей руки окровавленный топор, соскользнул на ковер и съежился, пытаясь удержать тепло. Накатившая волна одиночества и пустоты была тяжелой и душной, словно ватное одеяло; Саша провел ладонью по щеке, смахивая слезы, и произнес: