Читаем без скачивания Меченый - Уильям Лэшнер

Я вломился в квартиру и, пошатываясь, направился в ванную, вытирая тыльной стороной ладони рот. Достигнув зеркала, я отпрянул от страшного видения. Похоже, что в истории моей жизни главную роль исполнял Лон Чейни,[1] и это определенно был второсортный фильм. Переместив внимание на костюм, я быстро сообразил, что единственной вещью, подлежащей спасению, был галстук – неуничтожимый кусок красной синтетической материи, гордость современной науки. Хотите знать, куда пошли все деньги, предназначенные для космических исследований? Они пошли на изготовление моего галстука.

Я торопливо снял галстук, пиджак, ботинки и брюки, а когда расстегнул рубашку, остановился.

На левой стороне груди пластырем был приклеен широкий кусок марли. Значит, боль в груди была отнюдь не метафизической. И, к своему ужасу, я заметил, что сквозь марлю просачивается кровь.

Моя кровь.

Я сорвал пластырь и бережно удалил марлевую повязку.

Под ней была кровь, смешанная с маслянистой мазью, словно я перенес какую-то медицинскую операцию. Над левым соском виднелось что-то странное, будто наклеенное на кожу.

Я принялся вытирать мазь, но над соском место оказалось очень болезненным, кожа по какой-то причине саднила. Я осторожно смыл мазь с кровью. И проступило то, что повергло меня в шок.

Это было ярко-красное сердце с цветочками по бокам, через все сердце шел будто развевающийся на ветру транспарант с именем, которое я вынужден был прочитать в зеркальном отражении: «Шанталь Эдер».

Некоторое время я тупо смотрел на надпись, не в состоянии понять, что это такое. Когда до меня дошло, я начал тереть рисунок, пытаясь уничтожить. Я тер настолько сильно, насколько позволяла боль. Но все было напрасно. Изображение не было ни наклеено, ни нарисовано. Оно прилипло ко мне. На всю жизнь.

Проклятие! Мне сделали татуировку.

Приняв душ и побрившись, я натянул джинсы, но не стал надевать рубашку. Включив лампу, я с зеркалом в руках уселся на испорченный диван и начал пристально рассматривать татуировку.

Шанталь Эдер.

В мою задачу входило вспомнить, кто это такая и почему я счел важным выколоть ее имя на своей груди. Я старался изо всех сил, но без малейшей пользы. Вся ночь, после того как я вывалился из двери бара «У Чосера», была сплошной пустотой. Могло случиться все, что угодно. Была ли Шанталь Эдер светловолосой мотоциклисткой, которая увлекла меня тем вечером? Скорее всего. Но может быть, это какая-то другая женщина, какая-нибудь таинственная незнакомка, которую я встретил во время долгого, смутного путешествия во мраке забытья? Было ли мое желание увековечить ее имя над своим левым соском ужасной ошибкой спьяну или чем-то другим?

Шанталь Эдер.

Это имя быстро и легко сбегало с моего языка. Пара ямбов, заключающих тайну.

Шанталь Эдер.

Сама татуировка выглядела странной. В ней проступало что-то старомодное. Сердце было ярко-красным, цветочки – желтыми и синими, плашка тщательно затушевана на закруглениях. Это была не та татуировка, которую можно заметить на молоденьких студентках, демонстрирующих оголенную кожу в летний полдень в парке. Она должна была принадлежать старому морскому волку по прозвищу Папаша, а на транспаранте должно было стоять имя какой-нибудь шанхайской проститутки. Одним словом, татуировка была романтичной.

Шанталь Эдер.

Неотрывно глядя на татуировку и произнося имя вслух, чтобы вызвать образ в разорванной памяти, я внезапно ощутил горячий прилив чувства, не поддающегося определению. Тем не менее, происшествие поставило меня в тупик. Безусловно, решение выколоть на своей груди имя незнакомки было результатом пьяной прихоти; скорее всего, я начал раскаиваться в тот же момент, когда жужжащая игла стала вводить чернила под кожу. Но я не мог не думать, не мог не надеяться, что причина заключалась в ином.

Наверное, в течение этой долгой ночи я, несмотря на усталость и опьянение, приблизился к состоянию, напоминающему Божью благодать. Наверное, когда я сделался беззащитным, как дитя, и моему малодушному сердцу открылась вся красота мира, я обнаружил духовную связь с искренней и бескорыстной женщиной, потому-то и попросил начертать ее имя на своей груди. Чтобы не забыть ее.

Шанталь Эдер.

Не исключено, что это было не более чем пьяное безрассудство, но, может быть, это означало и нечто другое. Представим, просто представим, что она любовь всей моей жизни.

И вот я сидел в разгромленной квартире, на обломках судьбы – ни любви, ни надежд, лишь гнетущее чувство тщетности существования вместе с уверенностью, что лучшей жизни достойны все, кроме меня, – и смотрел на татуировку, думая, что незнакомое имя спасет меня. Человеческая способность к самообману безмерна.

И все же у меня не оставалось сомнений, что с этим именем на груди я найду ее. Я попал в газеты и на новостные каналы телевидения благодаря делу о крупной краже, высоких ставках и потерянных душах, делу властной греческой матроны, странного маленького человечка, пахнущего цветами и пряностями, и голливудского продюсера, торгующего фальшивыми фантазиями. Это было дело о несбывшейся мечте, большом успехе и убийстве, да-да, убийстве, и не одном. И в центре этого дела, кружащегося вокруг меня, сидел я, думая об имени на моей груди, думая, что Шанталь Эдер сможет как-то изменить мою судьбу.

Все это могло оказаться трогательной фантазией самого низкого пошиба, но каким-то странным образом Шанталь Эдер действительно изменила мою жизнь.

Глава 2

Татуировка появилась на моей груди в достаточно неподходящее время. Именно тогда я вел деликатные переговоры, которые взорвались скандалом, – отсюда буря в СМИ и прямые угрозы. Но мне следовало бы предугадать, что грядут неприятности, потому что дело началось зловеще: мне пришлось побывать у старой вдовы-гречанки с искривленными артритом руками и зловонным, как у смерти, дыханием.

– Подойдите ближе, мистер Карл, – сказала Занита Калакос, усохшая старуха, каждый хрипловатый выдох которой мог стать последним. Она сидела на кровати, опираясь на подушки. Кожа у нее была тонкой и сухой, как пергамент, акцент – таким же заметным, как волоски на ее подбородке.

– Зовите меня Виктор, – предложил я.

– Хорошо, Виктор. Я не могу тебя разглядеть. Подойди ближе.

Она не смогла меня разглядеть, потому что свет в маленькой спальне был выключен, шторы задернуты. Комнату освещало только дрожащее пламя свечи у постели и тлеющая ароматическая палочка.

– Не бойся, – сказала она. – Подойди поближе.

Я стоял у двери, поэтому сделал шаг вперед.

– Ближе, – сказала она.

Еще шаг.

– Поближе. Принеси стул. Дай мне дотронуться до твоего лица, почувствовать, что лежит у тебя на сердце.

Я принес стул, поставил около постели, сел и наклонился вперед. Она провела пальцами по моему носу, подбородку, глазам. Кожа на руках была грубой и одновременно маслянистой. Впечатление было такое, будто к тебе прикасается угорь.

– У тебя сильное лицо, Виктор, – сказал она. – Греческое лицо.

– Это хорошо?

– Конечно, а ты как думаешь? Я должна открыть тебе одну тайну.

Она взяла меня за шею и с неожиданной силой притянула к себе.

– Я умираю, – прошептала она.

Я ей поверил, да, поверил, потому что уловил в ее дыхании гниение и распад, запах маленьких существ, копошащихся в земле, запах запустения и смерти.

– Я умираю, – повторила она, притянув меня ближе, – поэтому нуждаюсь в твоей помощи.

Меня втравил в это дело отец. Он попросил навестить Заниту Калакос в качестве одолжения, что было удивительно само по себе. Отец никогда не просил об одолжениях. Он был человеком старой закалки, не просил ничего и ни у кого: ни совета, как выбраться на дорогу, если заблудился, ни денег, если оставался без гроша в кармане, ни помощи, когда оправлялся после операции на легких, которая спасла ему жизнь. Последний раз он попросил меня об одолжении во время футбольного матча, после того как я сделал блестящее замечание об эффективности нападения против двух линий защиты.

– Сделай одолжение, – сказал он тогда, – заткнись.

И вот он позвонил мне в офис.

– Мне нужно, чтоб ты кое-кого навестил, а именно одну старую женщину.

– Чего она хочет?

– Понятия не имею, – ответил он.

– Зачем она хочет меня видеть?

– Понятия не имею.

– Знаешь что, папа?

– Просто сделай это для меня, ладно? – Пауза. – В качестве одолжения.

– Одолжения?

– Думаешь, сможешь с этим справиться?

– Конечно, папа, – заверил я.

– Вот и хорошо.

– В качестве одолжения.

– Ты надо мной издеваешься?

– Не-е, просто мы разговариваем почти как настоящие отец и сын. Звонок по телефону… Одолжение и все такое… Глядишь, скоро будем гонять с тобой мячик во дворе.