Читаем без скачивания Глубинное течение - Барбара Картленд

Строение, служившее мастерской Саймону Прентису, оказалось амбаром позапрошлого века, волшебным образом преображенным. Здесь повсюду также виднелись дубовые балки. Окна, пробитые по обеим сторонам помещения, умудрялись пропускать максимум света, а сами при этом оставались совершенно незаметными на плоскости стен. Покрытый лаком пол был устлан ковриками нежной расцветки. По соседству с широким сводом камина располагалось множество больших и уютных кресел, а на мягкие диваны так и манило прилечь… Как и следовало ожидать, здесь же находился и подиум[1] для моделей, и мольберт, но во всем остальном помещение мало напоминало мастерскую художника.

— Здесь просто отлично! — невольно вырвалось у майора Рэнсома.

— Мой папа совсем не похож на других художников, — сказала Фенела. — Он любит работать с комфортом, чтобы все было под рукой.

— Ей-Богу, удивительно приятное место! — не переставал восхищаться майор. — Надеюсь, мне посчастливится познакомиться с вашим отцом. Для меня это большая удача — ведь я его давний поклонник и горжусь, что являюсь обладателем одной из его работ.

— Которой? — с любопытством осведомилась Фенела.

— «Смеющаяся девушка». В 1936 г. считалась лучшей работой года.

— О, помню, помню, — отвечала Фенела. — Для этой картины позировала Айниз. Вскоре после этого папа женился на ней.

Фенела говорила спокойно и бесстрастно, но, прежде чем продолжить разговор, майор Рэнсом искоса смерил девушку быстрым внимательным взглядом.

— А она действительно очень красивая; мне никогда раньше не случалось видеть волосы такого удивительного цвета.

— Да, папа всегда выбирает рыжих натурщиц. Впрочем, скорее всего, вы и сами знаете.

— Да, это общеизвестно, — отвечал майор Рэнсом. — Но я думал — может, просто слухи?

— О, нет-нет, чистая правда! — заверила его Фенела. — Папу всегда восхищают именно рыжеволосые женщины. В этом отношении я и My страшно разочаровали его.

— My? — не понял майор.

— Моя сестра. Она сейчас в школе, вернется к чаю.

— Я и понятия не имел, что у Саймона Прентиса есть семья, — оттого и любопытствую.

— Да, и, в некотором смысле, немалая. Ну, а теперь вы, наверное, хотите взглянуть на спальни?

Фенела повела его наверх. Как она и говорила, дом оказался маленьким — но при этом просто очаровательным! Все спальни имели скошенные потолки, окошки с частым переплетом открывались наружу под островерхими козырьками мансард, откуда дом и получил свое прозвище — Фор-Гейбл, что значит «четыре островерхих козырька».

Спальня Саймона Прентиса находилась в передней части дома — самая большая и гораздо более роскошная по сравнению со всеми остальными комнатами, она вдобавок соседствовала с ванной. А в остальных двух спальнях, — поменьше, с недорогой мебелью, — обитали Фенела и ее сестра. В задней части дома располагались две детские комнаты и еще одна небольшая спальня, увешанная фотографиями футбольных и крикетных команд.

— Здесь живет мой брат Реймонд, — объявила Фенела. — Сейчас он в море, но если уж вы непременно хотите подселить к нам кого-нибудь, то им всем придется спать здесь.

— Интересно, а если я лично займу его комнату, Реймонд не обидится?

— Значит, вы сами собирались поселиться у нас?!

— Ну, только если вы не возражаете…

— Что ж, жизнь у нас не очень-то комфортная. Вы уже, наверное, поняли, что слуг сейчас нет, все хозяйство ведем мы с Нэни.

— Неужели некого нанять?

Фенела отрицательно покачала головой с самым суровым видом.

— Поблизости — некого. Сказать по правде, нас не очень-то жалуют в Криперс. И если уж совсем начистоту, — добавила она, — то останавливаться в нашем доме просто небезопасно для вашей репутации.

— Надеюсь, моя репутация такова, что ей ничто не повредит, — заявил в ответ на это майор, и тон его был не менее серьезен, чем тон Фенелы. — Но за заботу о ней — спасибо. Я этого не забуду.

— Всего лишь хотела заранее предупредить. Ведь вы, по-моему, здесь чужой и с местными нравами незнакомы.

— Близко — нет, но подозреваю, что они не сильно отличаются от нравов во всех остальных сельских местностях Англии: предрассудков хоть отбавляй.

Фенела засмеялась.

— О, да! Не мешало бы убавить хоть самую малость. Саймону Прентису с семейством пришлось от них порядочно натерпеться…

— А я-то думал, что художникам позволяется больше, чем остальным смертным…

— О, только не в этой деревушке Криперс!

Они пожали друг другу руки, и Рекс Рэнсом пообещал вернуться попозже.

— Бесполезно, Нэни, — устало заметила Фенела, — если военным заблагорассудится, они все равно смогут распоряжаться всем в доме, а майор Рэнсом хотя бы производит впечатление очень порядочного человека. Он будет здесь только завтракать и обедать и сказал, что пришлет своего денщика убирать его комнату.

— Когда-то мы жили в свободной стране… — буркнула Нэни.

— Во время войны свободных стран не бывает, — в ответ на это резонно заметила Фенела.

— Что верно, то верно! — пробормотала Нэни, снимая с плитки горячие тарелки и направляясь с ними в столовую.

Фенела вернулась к печи и, вытаскивая оттуда наконец-то подрумянившуюся картофельную запеканку с мясом, улыбнулась сама себе довольно невесело.

Мало кто знал, что детей у Саймона Прентиса насчитывалось целых шестеро. Однако только Кей — его старшая дочь, единственный ребенок от первого брака с некой Флавией пошла в отца: она посвятила себя ремеслу театральной, а позже — киноактрисы.

Брак с Эрлайн — Саймон женился на ней в 1920 году — был менее экзотичен, что, впрочем, и неудивительно: Эрлайн ненавидела самодовольных людей, из суетного тщеславия собирающих вырезки из газет и фоторепортажи из журналов, посвященные их выдающимся персонам.

Дочь из уважаемого и зажиточного шотландского семейства, она, тем не менее, в возрасте всего лишь девятнадцати лет открыто пренебрегла запретом родителей на брак с человеком, уже успевшим прославиться своим богемным, вызывающим образом жизни.

И, как это ни странно, — их супружество было на удивление счастливо! Эрлайн, несмотря на молодость и неискушенность в жизни, оказалась чрезвычайно здравомыслящей и самостоятельной женщиной.

Она сумела принять Саймона таким, каков он есть, не пытаясь ни переделать его, ни заставить вести образ жизни, более соответствующий общепринятому. И хотя он и бывал ей неверен за двенадцать лет супружества, она ни разу ни словом, ни жестом не дала понять, что догадывается об этом.

Эрлайн мало с кем дружила, а уж не откровенничала вообще ни с кем, однако самые проницательные из знакомых порой с изумлением догадывались, что львиной долей своего успеха Саймон обязан жене.