Читаем без скачивания Введение в славянскую филологию - Юрий Минералов

Среди обширной научной литературы, которая может и должна служить подспорьем курсу Введения в славянскую филологию, бесспорно, выделяется книга академика Любора Нидерле (1865–1944) «Славянские древности», дважды в переводе с чешского изданная в нашей стране (1956, 2002). Замечательный археолог, этнограф и историк Л. Нидерле в 1902–1934 гг. опубликовал свой многотомный труд под таким названием. Из этого капитального исследования был сделан «экстракт» объемом в один том, рассчитанный на широкого читателя и также названный автором «Славянские древности»[7].

Книга Нидерле содержит множество точных и достоверных сведений о культурной истории славян. Однако Л. Нидерле не был филологом, и его книга не углубляется в вопросы языка и в те или иные созданные на славянских языках тексты, обычно характеризуя внешнюю сторону словесного творчества славян.

Не только историческая наука располагает данными, немаловажными для славянской филологии и требующими своего полноценного учета. Напомним, например, что у истоков восточнославянской письменности стоят не ученые, а святые подвижники церкви — братья Константин (Кирилл) и Мефодий. Не кто иной, как Константин создал славянский алфавит, по сей день поражающий — в чисто филологическом отношении — своим глубоким соответствием языку, для которого он предназначался. Братьями сделаны для славян и первые переводы христианских священных книг.

И в последующие века именно деятели церкви активно вели в славянских землях разнообразную работу филологического характера (Константин Грамматик, Лаврентий Зизаний, Мелетий Смотрицкий, Юрий Крижанич и др.). Короче, язык в одинаковой степени интересует и нашу мирскую науку, филологию, и церковное богословие. Имеется и целый ряд текстов (например, на старославянском языке), к которым также испытывают самый острый интерес как филологи, так и богословы. Однако приходится констатировать, что пути познания у тех и других в настоящее время различны. Всегда ли было так? Нет ли у этих двух столь различных сфер познания точек соприкосновения, то есть носит ли такая разобщенность просто традиционный характер или она предрешена объективно? Иначе говоря, не может ли дать славянской филологии что-то ценное богословский подход к слову, языку и словесному тексту (и, соответственно, не может ли филология в свою очередь что-то предложить богословию)?

Ясность и последовательность церковного истолкования темы слова и языка поражают уже у святых отцов первых веков христианства. Так, Афанасий Великий говорил: «Обладающий всеми Бог когда собственным Словом Своим сотворил человеческий род», «Бог даровал людям нечто большее: не создал их просто, как всех бессловесных животных на земле, но сотворил их по образу Своему, сообщив им и силу собственного Слова Своего, чтобы, имея в себе как бы некие оттенки Слова и став словесными, могли пребывать в блаженстве, живя истинною жизнию, и в подлинном смысле — жизнию святых в раю»[8].

Филологическая наука подходит к человеческому слову, естественно, совершенно с другой стороны, чем обсуждаемая. Но языкознание, накопив замечательные данные о его грамматических свойствах, то есть о внешнем в слове, внешним обычно и ограничивается. К счастью, так бывает не всегда. Тут надо оговориться, что одна авторитетная филологическая концепция привлекала внимание богословов. Во «внутренний мир» человеческого слова у нас пытался заглянуть профессор Александр Афанасьевич Потебня (1835–1891). В серебряный век его филологическая концепция стала не только известна в научной среде, но и чрезвычайно популярна в литературно-художественных кругах. Ее воздействие на современную словесную культуру было тогда весьма интенсивным[9].

Из людей церкви священник Павел Александрович Флоренский (1882–1937), тогда молодой богослов, испытывал огромный интерес к идеям этого филолога (несомненно, человека с задатками научного гения). Этимологические разборы в магистерской диссертации самого Флоренского «Столп и утверждение истины» (1914), его истолкование слов «истина», «беззаконие», «память» и т. д. — явно носят на себе следы заочного ученичества у Потебни. А. А. Потебня подчеркивал, что в силу каких-то свойств человеческой духовности слово языка «подает» мысль через «внутреннюю форму» — тот или иной образ. Так и отец Павел Флоренский находит, например, четыре разных образа в русском, древнегреческом, латинском и древнееврейском понятии истины (отсылаем интересующихся к его «Столпу»). Он даже сравнивает звуковую сторону слова с «телом», а внутренний образ «с душою этого тела» (в другой своей книге «У водоразделов мысли»). По мнению Флоренского (с идеями Потебни уже прямо не связанному), «душа слова — его внутренняя форма — происходит от акта духовной жизни… как явление самого духа». Как итог, Флоренский предлагал «искать и магическое средоточие слова в том же концентре его, где нашли мы средоточие лингвистическое»[10].

Оценка личных теорий отца Павла Флоренского — дело, как это понятно, не филологов, а богословов. Да суть вовсе и не в этом: скрытая сила, присущая человеческому слову, — факт, проявляющий себя в нашем мире постоянно.

Сила слова проявляет себя в молитвенном общении с Богом, несмотря на происшедшее греховное повреждение человеческой природы, — так об этом много раз повествовали и святые, и церковные иерархи, и рядовые священнослужители. Например, преподобный Никодим Святогорец (1749–1809) пишет, что «в словах молитвенных» — «в них заключен и дух молитвенный; сим же духом преисполнишься и ты, если будешь их прочитывать так, как должно, как дух какого-нибудь писателя сообщается тому, кто читает его с полным вниманием»[11].

Напомним, что этот «концентр», эта «душа» слова есть, по Флоренскому, потебнианская внутренняя форма. Потебня не раз писал, что главное во внутренней форме, в ее смысловых возможностях то, что она представляет собою образ. Образ же не сводим к улавливаемому (и то не всегда) этимологическим анализом ближайшему образному признаку слова. В образе присутствует, по Потебне, в «сгущенном», «сконденсированном» виде множество разнообразных смыслов.

По роду научных интересов А. А. Потебне приходилось, как известно, помимо языка и литературы много заниматься изучением славянских языческих верований, как и текстов, используемых колдунами и волхвами, вообще древней мифологической образностью[12].

Отметим, что и такой крупнейший ученый, как А. Ф. Лосев, писал: «Слово есть… некоторый легкий и невидимый, воздушный организм, наделенный магической силой что-то особенное значить, в какие-то особые глубины проникать и невидимо творить великие события. Эти невесомые и невидимые для непосредственного ощущения организмы летают почти мгновенно; для них (с точки зрения непосредственного восприятия) как бы совсем не существует пространства. Они пробиваются в глубины нашего мозга, производят там небывалые реакции, и уже по одному этому есть что-то магическое в природе слова…»[13]

Труды Ф. И. Буслаева и А. А. Потебни есть классика славянской филологии. Значение их особенно велико в силу того, что в XX в. семасиологический подход, свойственный данным исследователям, вряд ли проявлял себя в филологической науке в достаточной мере. Напротив, в широкий обиход вошли формальные и структурные штудии, нередко неоправданно абстрагировавшие многие реальные отношения в языке и словесном искусстве. Их авторы пробовали даже упрекать наследие данных филологов в «донаучности».

(Впрочем, сам А. А. Потебня откровенно смеялся над сторонниками такого понимания «научности», говоря, что они «как будто думают, что наука сидит в них самих или что она им тетка или сестра»; но «наука началась там, где начался анализ явлений», а не «с последней прочитанной книжки».)[14]

Итак, пособие активно привлекает внимание читателей к тому, что составляет основу филологической традиции, ее «золотой фонд». С другой стороны, в нем, как правило, не обсуждаются заведомо вненаучные феномены. К числу последних относится, например, так называемая «Велесова книга» — по мнению автора, практически разоблаченная фальшивка, имеющая, однако, довольно широкое хождение у различных популяризаторов и падких на сенсацию журналистов. Не обсуждаются в пособии также, например, широко издаваемые исторические фантазии академика-математика А. Т. Фоменко и его постоянного соавтора Носовского, как и иные мыслительные конструкции различных сочинителей, имеющие характер наукообразной мифологии.

Автор данного учебного пособия начал читать студентам курс Введения в славянскую филологию в 1974 г., будучи старшим преподавателем кафедры русского языка Тартуского государственного университета (за два года до этого автор закончил филологический факультет МГУ). Курс разрабатывался и читался им в опоре на программу, воспринятую от Н. И. Толстого.