Читаем без скачивания Укротитель монстров - Дуглас Брайан

Женщина-птица надрывно кашляла в своей клетке. Талорк сбился с ног, ухаживая за ней. Он подносил ей горячее питье, он потратил кучу денег на лекарства – ничто не помогало.

В Аграпуре ему пришлось платить огромные суммы лекарю, который, едва завидев пациентку, попытался обратиться в бегство и потом наотрез отказывался лечить «нелюдь». Искать другого лекаря было некогда; пришлось Талорку раскошелиться.

От выданной этим лекарем микстуры женщине-птице, вроде бы, стало получше, по в Аренджуне она снова раскашлялась хуже прежнего.

Талорк скрежетал зубами, бегая взад-вперед по покоям во дворце правителя Аренджуна, которые были отведены странствующему зверинцу. Этот правитель, как и многие другие, оказался охоч до диковин и потому проявил гостеприимство.

Конечно, Талорку предоставили не самые лучшие комнаты дворца. И, если уж говорить начистоту, то были три большие комнаты позади конюшни. Здесь в дни крупных скачек располагались на отдых участники состязаний, а сейчас были расставлены клетки с удивительными «постояльцами».

– Проклятый шарлатан! – костерил Талорк аграпурского лекаря. – Я уверен, он нарочно дал ей медленно действующий яд вместо лекарства! Я видел, я же видел, с каким отвращением смотрит он на мою красавицу! Наверняка решил посчитаться за то, что я заставил его помогать мне!

Его бормотание прерывалось всхрапыванием крупного животного, представляющего собой нечто среднее между лошадью и гигантским слизнем, да кашлем женщины-птицы. Лошадь-слизень происходила из пустошей пиктов; ее отловили пиктские охотники и продали Талорку за огромный слиток золота.

Талорк напоил свою любимицу молоком и улегся спать возле ее клетки, прямо на полу. Среди ночи он проснулся от того, что ледяной холод сковал его. Талорк приподнял голову и увидел, что лицо женщины-птицы прижато к прутьям решетки, а широко раскрытые остекленевшие глаза смотрят прямо на него. Она умерла ночью, когда он спал.

Талорк протянул руку между прутьями и потрогал ее лицо. Холодное, как камень.

Талорк тихо зарыдал. Он приложился щекой к мертвому лбу женщины-птицы. Слезы текли непрерывным потоком, все тело Талорка содрогалось. Он вспоминал, как завел себе это существо, как вез его в клетке, как приручал, как она тысячи раз кусала его за руки, пока наконец не привыкла к нему. Как она вскидывалась ему навстречу, едва заслышав его голос. И хоть ему и говорили, будто подобные существа напрочь лишены чувств, Талорк не верил. Его женщина-птица любила своего хозяина.

– Что же я теперь буду показывать правителю? – вдруг вспомнил Талорк.

Он быстро огляделся. Лошадь-слизень, песьеголовый мальчик, пара гигантских гусениц… Все это было недурно, но ни один из этих живых экспонатов не обладал человеческой речью. Они не умели ни петь, ни отвечать на простые вопросы. Да, они поражали воображение, но женщина-птица – она по-настоящему потрясала.

И вот теперь она мертва.

– Что ж, меня предупреждали, что она проживет лет семь… – вздохнул Талорк. – Нужно будет похоронить ее. Но вопрос остается открытым: что же я покажу завтра правителю? Несчастный я человек!

Он вдруг понял, что не может больше оставаться в этих помещениях/ рядом с трупом своей любимицы. И спать ему уже не хотелось. Какой тут сон, когда вся карьера рушится!

Талорк выбрался из дворца и отправился бродить по городу.

Олдвин проснулся от сильной головной боли. С тихим стоном ученый бритунец уселся и открыл глаза. Солнце тотчас больно ударило его лучами по зрачкам, так что Олдвин поскорее зажмурился опять. Он посидел так некоторое время, а затем все-таки повторил попытку взглянуть на мир.

На сей раз он лишь слегка приподнял веки и посмотрел сквозь ресницы.

Он находился под открытым навесом рядом с какой-то глинобитной стеной. Очевидно, это был тот самый кабак, где они вчера втроем выпивали. Кое-какие подробности начали всплывать в уме Олдвина.

Кажется, все началось, едва только на улицах стемнело, В Аренджуне начинались дни большого рынка, так что город был полон народу. Приезжий люд заполнял площади и улицы, повсюду расхаживали вьючные лошади и верблюды, везде кричали грузчики с тюками на головах и переметными сумами через плечо. Сараи были забиты товаром, на постоялых дворах не оставалось места.

Дни большого рынка всегда сопровождались выступлениями бродячих артистов, музыкантов, танцовщиков, так что эта публика также хлынула в город в надежде неплохо заработать на любопытстве здешних и приезжих ротозеев.

«Хлебным» было это время и для продажных женщин. Эти «богини любви», нарядившись в свои самые лучшие одежды и обвешавшись украшениями, расхаживали взад-вперед, раскачивая бедрами, или усаживались на ступеньках кабачков и харчевен, а то приходили к стенам сараев и там выискивали клиентов. В голодных до ласки мужчинах недостатка не было: караванщики, уставшие после долгого перехода, охотно покупали ночь, а то и нанимали женщин на весь срок ярмарки.

Олдвин не помнил, чтобы они нанимали кого-то из проституток. Кажется, одна или две увивались возле киммерийца, гладили его крепкие плечи и грудь, но Конан решительно отверг все их поползновения.

Он никогда не отказывался от женской любви, пусть даже мимолетной, случайной, но не признавал «любви» продажной. И едва одна из красавиц прошептала ему на ушко свою цену, как Конан взял ее под локти и, подняв, как ребенка или куклу, вынес за порог таверны.

Она, помнится, страшно обиделась и довольно долго после выдворения стояла на пороге, размахивала кулаками, трясла волосами и кричала какие-то обидные слова. Но варвар лишь засмеялся и опрокинул в свою необъятную глотку здоровенную кружку вина.

Олдвин не вполне одобрял подобный образ действий. У ученого бритунца, разумеется, имелась на родине любовница. И, если подумать, то не одна, если служанка, с которой он завел бурный роман еще в подростковые годы, тоже может считаться «любовницей». В общем, он не мог бы сказать, что совершенно чуждается женщин.

Изгнание шлюх Конаном показалось Олдвину мерой в некоторой степени преждевременной. Возможно, кому-то из спутников варвара и хотелось бы воспользоваться любезным предложением дамы. Предположим, ради изучения. Невозможно ведь написать книгу о простонародных развлечениях, если пренебрегать такой важной составляющей частью этих развлечений, как отношения с продажными женщинами.

Но киммерийцу, понятное дело, безразличны научные задачи, стоящие перед бритунским академиком.

– Я никогда не платил за любовь, – кратко сказал ему Конан. – И вам не советую этого делать, дружище. Если женщина берет деньги за ночь, проведенную с ней в постели, значит, все, что она говорит и делает, – ложь. Вы никогда не узнаете правды ни о ней, ни о себе, ни о чем на свете, если будете давать ей деньги за любовь.