Читаем без скачивания Женщина с голубыми глазами - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так к полицеймейстеру мне, говорите? – дойдя до двери, оборотилась она… Её голубые глаза смотрели решительно и невозмутимо. А поперёк лба легла суровая, глубокая складка.
– Да, да! – торопливо ответил Подшибло.
– Прощайте! Спасибо вам! – И она ушла.
Зосим Кириллович облокотился на стол и минут десять сидел, насвистывая что-то про себя.
– Экая скотина, а? – вслух произнёс он, не поднимая головы. – Тоже – дети! Какие тут дети? Х-ха! Этакая гадина!
И опять долго молчал…
– Но и жизнь тоже… если всё это правда. Верёвки вьёт из человека, можно сказать…
Н-да… Сердито обращается.
И, ещё помолчав, резюмировал всю работу своей мысли тяжёлым вздохом, решительным плевком и энергичным восклицанием:
– А и погано ж!
– Что прикажете? – вернулся в дверь дежурный чин. – А?
– Что прикажете, ваше-скородие?..
– Пошёл во-он!
– Слушаю-с.
– Осёл! – пробормотал Подшибло и взглянул в окно…
Кухарин всё спал ещё на сене… очевидно, дежурный забыл разбудить его…
Но Зосим Кириллович забыл о своём гневе, и вид свободно развалившегося солдата не возмутил его нимало. Он чувствовал себя испуганным чем-то. Пред ним в воздухе стояли голубые, спокойные глаза женщины и решительно смотрели ему прямо в лицо. Он чувствовал тяжесть на сердце от их упорного взгляда и некоторую неловкость…
Взглянув на часы, он поправил портупею и пошёл вон из канцелярии, глухо проговорив:
– Чай, встретимся еще… Наверное уж.
II
И действительно, встретились.
Как-то раз вечером, стоя в наряде у Главного дома, Подшибло заметил её шагах в пяти от себя. Она двигалась по направлению к скверу своей медленной плывущей походкой, упорно глядя куда-то вперёд себя голубыми глазами, и во всей её фигуре, высокой и стройной, в движениях бюста и бёдер, в серьёзном покорном взгляде было что-то, отталкивавшее от неё; чересчур покорная, фатальная складка на лбу, ещё более резкая теперь, чем в первую встречу, портила её большое, полное русское лицо, делая его резким.
Зосим Кириллович покрутил ус, дал простор некоторой игривой мысли, сразу зародившейся в его уме, и решил не терять из вида эту женщину.
«Ах ты, крокодил! Подожди…» – мысленно послал он ей вслед многообещающее восклицание.
И минут через пять уже сидел с ней рядом на одной из скамеек сквера.
– Не узнаёте? – улыбаясь, спросил он.
Она подняла на него глаза и спокойно смерила его ими.
– Нет, помню. Здравствуйте, – тихо, подавленным голосом сказала она, но не протянула ему руки.
– Ну что, как? Выхлопотали себе книжку?
– Вот! – И она стала шарить в кармане платья, всё с той же покорной миной.
Это несколько смутило полицейского.
– Да нет, мне не надо, не кажите, я верю. Да я и не имею права… то есть… Вы лучше расскажите, как успели? – спросил он и тотчас же подумал: «А очень мне нужно это знать! Вот уж! И чего… манерничаю? Ну-ка, Зосим, валяй прямо».
Но, несмотря на то, что он подбодрил себя этой думой, он всё-таки не решился пойти прямо. Было в ней что-то такое, что не допускало стать сразу близко к ней в известные отношения.
– Успехи-то? Ничего, слава… – и она, не договорив, оборвала речь и густо покраснела.
– Ну вот и хорошо. И поздравляю… Трудно с непривычки? а?
Она вдруг всем корпусом двинулась к нему, лицо у неё побледнело, исказилось, рот как-то округлился, точно она хотела крикнуть, и вдруг снова откинулась от него, – откинулась и приняла старую позу…
– Ничего… Привыкну, – ровно и ясно сказала она и, вынув платок, громко высморкалась.
Зосим Кириллович почувствовал, что у него щемит в груди от всего этого, от её движения, от её соседства и голубых, спокойных, неподвижных глаз. Он разозлился на себя за что-то, встал и протянул ей руку, молча и сердито…
– Прощайте! – ласково сказала она…
Он кивнул ей головой и быстро пошёл прочь, зло ругая себя дураком и мальчишкой…
«Погоди, матушка! Я тебе задам феферу! Уж я тебе покажу себя. Ты у меня перестанешь корчить из себя недотрогу», – грозил он ей неизвестно за что. И всё-таки чувствовал, что ни в чём она не виновата пред ним.
А это ещё более злило его…
III
Недели полторы спустя Зосим Кириллович шёл от караван-сарая по направлению к Сибирской пристани и был остановлен визгом женщин, ругательством и иным скандальным шумом, лившимся на улицу из окна какого-то трактира.
– Полицейский! Караул! – орал задыхавшийся женский голос. Слышались какие-то страшные лязгающие удары, стучала мебель, и кто-то восхищённо, басом, покрывавшим весь шум, гудел:
– Так её! Ещё… раз! Прямо в морду. Э-эх!
Зосим Кириллович быстро вбежал вверх по лестнице, растолкал публику, столпившуюся в дверях трактирного зала, и его глазам представилась такая картина: перегнувшись корпусом через стол, его знакомая, женщина с голубыми глазами, ухватила левой рукой за волосы другую женщину, притянула её к себе и своей правой рукой беспощадно, частыми ударами била её по испуганному, уже вспухшему от ударов лицу.
Голубые глаза теперь были жёстко прищурены, губы плотно сжаты, от углов их к подбородку легли резкие морщины, и лицо его знакомой, – раньше так странно спокойное, теперь было беспощадно-зло зверское, – лицо человека, готового бесконечно долго истязать себе подобного и истязать с наслаждением.
Женщина, которую она била, уже только мычала, рвалась и нелепо махала по воздуху своими руками.
Зосим Кириллович ощутил в груди прилив злого чувства – дикого желания мстить кому-то и за что-то, – бросился вперёд и, схватив сзади за талию истязавшую женщину, рванул её к себе.
Опрокинулся стол, загремела разбитая посуда, публика дико завыла, загоготала.
Зосим Кириллович в каком-то опьянении видел, как в воздухе мелькали разнообразные, дикие, красные рожи, держал буянившую в своих объятиях и зло шептал ей в ухо:
– Ах ты! Буянить? Скандалить?.. Ах ты!
Избитая женщина валялась на полу в осколках разбитой посуды и, истерически взвизгивая, рыдала…
– Она, значит, вон та, говорит этой, ваше благородие, «ах ты, говорит, мразь уличная, паскудница!» А эта как её дербулызнет… Та в неё стакан с чаем и запусти, а эта – ухватила её за косы, да и давай и давай! Ну, и так, я вам скажу, била, что вчуже завидно! Силища-с! – объяснял ход скандала Зосиму Кирилловичу какой-то юркий человек в чуйке…
– Ага! Вот как?! – рычал Зосим Кириллович, всё сильнее сжимая женщину в своих объятиях и чувствуя, что ему самому хочется драться…
– Извозчик! Давай, извозчик! – ревел кто-то с красной шеей из окна на улицу, напрягая широкую спину и странно выгибая её.
– Ну, иди… На гауптвахту! Марш!.. Обе! Ты! Вставай… А ты где был? Ты к чему приставлен? Р-рожа! Вези на гауптвахту. Живо! Обеих… ну!
Бравый полицейский, подталкивая то ту, то другую женщину в спины, вывел их из зала.
– Дай-ка мне… коньяку и зельтерской, живо! – обратился Зосим Кириллович к половому и грузно опустился на стул у окна, чувствуя себя утомлённым и озлобленным на всех и на вся.
* * *Поутру она стояла перед ним такая же решительная и спокойная, как в первую встречу, – смотрела прямо в глаза ему своими голубыми глазами и ждала, когда он заговорит с ней.
А Зосим Кириллович швырял бумаги по столу, раздражённый и не выспавшийся, и, несмотря на это, не знал, с чего начать с нею. Обычные в этих случаях шаблонные пристрастия и ругательства как-то не срывались с языка, хотелось найти в себе что-то более злое и сильное и бросить ей в лицо.
– С чего у вас началось?.. Ну, говори скорее!
– Она меня обругала… – веско произнесла женщина.
– Велика важность… Скажите! – сыронизировал Подшибло.
– Она не смеет… я не чета ей.
– Ах, батюшки! Кто же ты такая?..
– Я по нужде… ежели что… А она…
– Н-да?! А она из удовольствия, что ли?..
– Она?..
– Н-ну, она. Да?
– Что ж она? У неё детей нет…
– Ты вот что… ты молчи, гадина! Ты меня не мажь по губам твоими детьми… Ты иди, но знай, коли я тебя ещё раз встречу, – в двадцать четыре часа вон! С ярмарки вон! Поняла?!
Н-ну! Я вас знаю! Я тебя… награжу! Скандалить?! Я те поскандалю… дрянь!
И слова, одно другого оскорбительнее, поскакали с его языка в лицо ей. Она побледнела, и её глаза сузились так же, как вчера в трактире.
– Вон! – гремел Подшибло, грохая кулаком в стол.
– Бог вам судья… – сухо и угрожающе произнесла она и быстро ушла из канцелярии.
– Я тебе покажу – судья! – ревел Зосим Кириллович. Ему нравилось оскорблять её. Его выводило из себя это спокойное лицо и прямой взгляд голубых глаз. Чего она притворяется и корчит из себя какую-то фуфыру? Дети?! Чушь. Наглость. При чём тут дети? Гулящая баба приехала на ярмарку продавать себя и ломается зачем-то… Страдалица, по нужде… дети. Кого она хочет этим надуть? Нет силы на открытый грех, она и прикрывает его нуждой. Ф-фа!
Скажите!..
IV
А они всё-таки были – мальчик, беленький и робкий, в старой затасканной гимназической форме, с подвязанными чёрной косынкой ушами, и девочка в клетчатом, не по росту большом, ватерпруфе. Они оба расположились на досках у пристани Кашина и, вздрагивая от осеннего ветра, вели между собой тихий детский разговор. Их мать стояла сзади их, прислонясь спиной к клади какого-то товара, и сверху вниз смотрела на них голубыми, ласкающими глазами.
