Читаем без скачивания Смирнов. Русский террор - Лилия Курпатова-Ким

Рядом на деревянном сиденье лежала газета, купленная на платформе в Гданьске, от 15 января 1895 года. «На втором этаже гостиницы „Эйдельфлауэр“, в восьмом номере прогремел чудовищной силы взрыв. Производится дознание. Личность погибшего жильца, который, скорее всего, производил химический опыт, пока остается тайной. Однако есть основания считать, что это Руслан Червинский, один из опаснейших русских террористов, долгое время скрывавшийся в Швейцарии…»

I

Летом 1896 года, в преддверии коронации, в московскую охранку «верноподданнических донесений» приходило особенно много.

— Еще шесть. Есть одно любопытное. — Коллежский регистратор Копейкин подал секретарю Сипягина подготовленную папку. — Невиданный подъем патриотических чувств.

— Которое любопытное? — хмуро поинтересовался секретарь, мысленно проклиная духоту и густую пыль, подпитую извозчиками.

— Верхнее. Коллежский советник Мельников сообщает о заговоре в среде миллионщиков. Врет, но с размахом, — чуть скривив рот, с заметным сарказмом ответил Копейкин. — Прочие так. Муж подозревает у жены адюльтер с сомнительным студентом. Утверждает, что супруга среди белья хранит прокламации. Околоточному поручено провести скрытое дознание. Владелец гостиницы сообщает о подозрительном типе, прибытием из Самары. Якобы регистрировался по подложным документам. Владелец москательной лавки сетует о пропаже двенадцати фунтов динамита. Вот: «не так пекусь о возврате товара, как о его дальнейшей судьбе». Боится, динамит похищен, с целью изготовить бомбы «для метания в Государя Императора», предлагает вовсе запретить продажу динамита на некоторое время. Остальные два совсем неинтересные. Один убеждает купить у него сведения об артистке МХАТа Андреевой, якобы та связана с марксистами. Вторая — девица, курсистка Ильина. За пять рублей предлагает выдать настоящее имя студента-бомбиста, арестованного на прошлой неделе. Я проверил. Студент нам сказался Афанасием Федоровым. Имя настоящее, сомнений нет. Доносчица либо аферистка, либо сама находится в заблуждении.

— Почем просят за артистку Андрееву? — протянул секретарь, внимательно читая верхнее донесение из папки.

— Пятнадцать рублей.

— Многовато.

— Вот и я…

Но секретарь не стал слушать Копейкина. Он повернулся на каблуках, будто важное вспомнил, и быстрым, неровным шагом направился в кабинет шефа.

Сбоку, рядом со столом заместителя министра, сидел статский советник Ненашев — истинный денди, с большими рыжими усами, глянцевой лысиной и маленькими, васильково-голубыми, острыми и внимательными, словно у хорька, глазками. Все без исключения находили его очень милым и охотно приглашали в любое общество. Даже в либерально настроенных кругах, где к жандармам и прочим сотрудникам тайного полицейского сыска относились, мягко говоря, с презрением, Александр Васильевич был принят и обласкан. Он сумел преподнести свое занятие как милое чудачество заблуждающегося оригинала. «Он мог бы быть и на другой стороне. Нам повезло, что он любит и риск, и комфорт одинаково», — сказал о нем Плеве, ознакомившись как-то на деле с методами работы Александра Васильевича.

Каждый год Ненашева награждали за «неоценимые заслуги перед отечеством», но какие именно услуги он оказывает отечеству, оставалось тайной. По всей видимости, весьма ценные. В прошлом году статский советник издержал двести тысяч казенных неподотчетных фондов. Образ жизни он при этом вел странный, скорее, присущий молодежи из богатых купеческих семей. Дважды ездил за границу, играл на бирже, маклера своего ангажировал. Свел личное знакомство со многими миллионщиками, бывал в их семьях и, что уж совсем удивительно, снискал их дружбу и самое искреннее расположение. То и дело его видели на благотворительных балах в Купеческом клубе, на ипподроме, в первейших ресторанах и даже на Нижегородской ярмарке. Цель его перемещений была не ясна. Казалось, Александр Васильевич, устав от службы и разочаровавшись в ней порядком, просто-напросто мотает почем зря казенные деньги, пытаясь сколотить себе хоть небольшой капиталец к моменту выхода на пенсию. Вопрос о его отставке почти решен, вот и кутит напоследок.

Кроме загулов в «Яре», статский советник завел себе пестрый, дорогой гардероб. С купеческими женами и дочерьми был мил, но очень сдержан, чем еще больше полюбился Морозовым, Абрикосовым, Щукиным и даже Мамонтовым. Единственным, кто не поддался чарам хитроумного Александра Васильевича, был Смирнов-старший. Этот спеленутый, словно мумия, черными одеждами коммерц-советник только смотрел и ничего не говорил. Приставать к нему дольше было неудобно, да и подозрения бы вызвало.

Статский советник шутил, что Петр Арсеньевич напоминает ему ветхозаветного Ноя, который ковчег строил, строил, а неразумные дети, не дождавшись потопа, стали разбирать его на дрова.

— Так что не дай бог дожить, до более или менее значительного дождика, — Ненашев прищелкнул уголками рта.

Секретарь недовольно нахмурился. Как это Александру Васильевичу завсегда удается проскользнуть в кабинет незамеченным?

— Что это? — Сипягин оторвал недовольный взгляд от бумаг.

— Вы просили тотчас докладывать обо всем, связанном с брожениями в купеческой среде, — почтительно напомнил секретарь.

Товарищ министра быстро пробежал глазами бумагу, затем недовольно отшвырнул.

Текст верхнего доноса был следующий:

Товарищу министра внутренних дел Д. С. Сипягину

Милостивый государь!

В настоящее время всякий русский человек, всякий верноподданный, естественно озабочивается мыслию, как бы наилучше, наивернее охранить и обеспечить священную особу, носительницу верховной власти. Практиковавшиеся доселе полицейские меры, при всей их разумности и рассчитанности, как печальный опыт доказал, не спасли бесценной жизни достославной памяти Государя Императора Александра Николаевича. Увы, и первопрестольная, несмотря на свой народный дух, не чужда социалистических стремлений и происков. Этот прискорбный факт доказан просмотренным в прошлом году подкопом под царскую дорогу и безумными, в последнее время, выходками некоторых шальных сынов ее, топчущих в грязь портреты царские. Угроза, нависшая над священными особами Их Императорских Величеств и членов Императорской семьи, ныне велика как никогда прежде. С верноподданническим прискорбием докладываю вам, что ряд обнаглевших аршинников, забыв о великой милости, оказанной их дедам Императорской властью, дарованной свободе, ныне затевает не больше, не меньше — буржуазную революцию. Ради достижения своей чудовищной цели они сошлись с самыми отъявленными политическими преступниками из среды так называемых русских социалистов-революционеров и оказывают им неограниченное материальное содействие. В ваших силах организовать в ближайшее время ряд самых решительных наступательных действий, дабы пресечь вероломное желание распоясавшейся лабазы посягать на верховную власть. Лица, коих надлежит взять под особый надзор: Петр Смирнов (старший), Савва Морозов, Петр Рябушинский и Николай Хлудов. Морозов и Рябушинский своих антигосударственных убеждений не только не скрывают, но и открыто их проповедуют среди нуворишей, забывших, что есть верность Отечеству, и никогда не имевших понятия о чести. Однако считаю своим долгом просить Вас обратить пристальное внимание на Петра Смирнова, ибо при кажущейся аполитичности этот заговорщик представляется в действительности самым опасным из всех. Без лишнего шуму и, не привлекая к себе внимания, этот наследник откупщиков тратит огромные средства на распространение в массах революционных идей, в чем, как вы можете видеть, изрядно преуспел…

— И что мне с этим делать? — недовольно спросил товарищ министра. — Глаза мне решил открыть! Я, по его мнению, что, газет не читаю? Взгляды скрывать нужным не считают… Вот, полюбуйтесь! На третьей странице. Где это? А! Вот. Послушайте, Александр Васильевич! «Мы, прозревающие историческую миссию крепнущей ныне буржуазии, приветствуем здоровый творческий эгоизм, стремление к личному материальному совершенствованию, к материальному устройству каждым из нас своей личной жизни. Этот созидательный эгоизм, эгоизм государства и эгоизм отдельной личности, входящей в состав государства, не что иное, как залог будущих побед. Побед новой, сильной, великой России над Россией сдавленных мечтаний, бесплодных стремлений, горьких неудач». Из выступления Павла Рябушинского перед биржевым комитетом. Каково? А?! Мол, обогащайтесь и берите все права.

— Третий донос на Смирнова за эту неделю, — тихо заметил секретарь. — Прикажете установить внешнее наблюдение?

— Установили уж, — подал голос Ненашев, бросив перед собой на стол пачку филерских отчетов, — за всей семьей. Толку-то… Старший сынок держит чайную лавку в Петербурге, женат на Евгении Морозовой. Средний пьет беспробудно и посещает продажных женщин. Младший целыми днями на ипподроме, или своем дворце-конюшне на Скаковой улице. Женат на актрисе Никитиной. В любовницах имеет ее младшую сестру, а также опереточную певицу Пионтковскую. Дочка крутит амуры с разорившимся купцом, ныне бегающим в приказчиках у Бостонжогло. Жена днем в модных магазинах, вечером в театре, тратит по две тысячи в день. Папаша же целыми днями сидит в конторе, продолжая собирать миллионы неизвестно для кого! Упрямый. У прочих то же. Племянник Морозова позавчера проиграл Бостонжогло… кстати, опять он… миллион рублей. Слышали, Дмитрий Сергеевич? Любопытный тип этот Бостонжогло. На производстве папирос состояние приобрел. Миллион выиграл, за одну ночь. Вообразите! А ведь был готов и проиграть столько же. Рисковый, рисковый… Но не безумец, как Морозов. Этот, кстати, учинил публичный скандал своей любовнице Андреевой. На почве ревности, разумеется. Жена Морозова об этой Андреевой знает и даже ездит к ней советоваться обо всяких интимных темах. Красивая, кстати, женщина. Это я про жену. Савву Тимофеича, пожалуй, жаль… Страстный человек, и талант имеет, но болезненный. «Вывихнутый», как крестьяне говорят. Его и раскачивать не надо. Сам без подпорки опрокинется. А подпорка-то жена… Жена у него урожденная Зимина, он ее у собственного племянника увел. Увел, голову заморочил и всякий интерес потерял. О жене его много можно сказать… — тут взгляд Ненашева подернулся мечтательной дымкой, он перестал тараторить и будто на секунду уснул с широко раскрытыми глазами. Затем встрепенулся и продолжил: — Рябушинский целыми днями пропадает в городе. Участвует в разных комитетах. Отмечают его повышенную нервность, после того как Аполинария Зверзева предпочла нашему спесивцу камер-юнкера Протасова. Впрочем, зря, поскольку сам Протасов предпочитает великого князя Сергея…