Читаем без скачивания Замок Дор - Дафна дю Морье

Игнорируя эти соображения, доктор Карфэкс, все еще сосредоточенный на небесном своде, где над равниной моря Сириус сверкал, как кремень, Альдебаран походил на рубин, а Плеяды справа от него висели, как паутинка из лунных лучей, перешел ко второй стадии, также ему знакомой. Он созерцал огромный купол, который неуклонно вращался, а наша Земля (и он вместе с ней) с невероятной скоростью кувыркалась под этим звездным куполом.

И это вернуло его на землю (ибо хотя доктор и был наделен богатым воображением, он не был лишен здравого смысла): он увидел вокруг себя огромное количество темных ягод куманики, а также мириады маленьких листочков тимьяна; под ними спали бесчисленные насекомые, которые пробудятся следующим летом и наполнят воздух и все поле жужжанием. Внезапно наш мир снова сделался огромным — округлый мир с изогнутыми возвышенностями, которые спускались к более плавному изгибу моря. Само море…

…Великое море.Крепкий корабль у ворот своего господина,Море лежало и, как пьяный великан, рыдало во сне.

Нет — Море и Земля были великаном и великаншей, лежавшими в изнеможении после могучих объятий. И доктору — теперь превратившемуся из наблюдателя в слушателя — казалось, что в то время, как великан громко храпит, его подруге не спится. Ее грудь бурно вздымается от неясной тревоги, которой нет названия; и эта тайна предназначена для него и касается мужчин и женщин именно в этом краю — здесь, где он стоит. Однако она не имела отношения — столь важна была эта тайна — к тем людям, которые спали в своих домиках в долине, а также к тому, что происходило сейчас в доме при кузнице на перекрестке дорог, а также к тем, кто, быть может, бодрствовал сейчас, вспоминая об утрате и уносясь мыслями к церковному погосту средь холмов. Он хорошо знал этих людей — да и кому как не доктору знать их.

Нет, и опять не то. Это самое древнее окружье Замка Дор, заброшенное и поросшее куманикой, — сосок огромной вздымающейся груди, жаждущей облегчить душу.

День медленно угасал, прикрывая ставнем пространство и распахивая другой ставень — за которым время. Ведь с этого земляного укрепления открывается с одной стороны вид на бухту, а с другой — на глубокую реку в долине. Из этой бухты несколько столетий назад Цезарь soi-disant[3] отправился со своими кораблями завоевывать Рим. А в поле, отлого спускающемся от земляной насыпи, армия Парламента сдалась королю Карлу I во время его последней кампании на западе. Вон там, за изгородью, стояла карета короля, и он спал в ней в ночь накануне капитуляции. А в долине, за рекой, слышались выкрики: там гуляло войско.

Но эти воспоминания растаяли вместе с туманом в долине и рассеялись по лесам, нивам и пастбищам. Доктор знал, что не ради этих тайн он вслушивается в тишину, и не ради простенькой повести о распрях, феодальной вражде и тяжбах, из-за которых дробились поля там, внизу, или меняли направление тропинки прихода. Вся Англия — палимпсест подобных историй, на ней остались следы любви и ненависти; здесь под ореховыми деревьями рождались дети, совершались предательства, звучали мольбы и угрозы. Но все же это было не то. А тайна была здесь — да, здесь, совсем рядом… В лесу ухнула сова. Птица конек, усевшись на камень, возвестила наступление дня. Через минуту при неярком утреннем свете показался кузнец, спешивший через луг. Запыхавшись, он сообщил, что все хорошо, но необходимо присутствие врача. Доктор Карфэкс сложил телескоп и в задумчивости направился к кузнице. Слово, которое вот-вот могло сорваться с уст, так и не было произнесено.

ГЛАВА 1 Торговец луком

— Амиот!

Это непонятное слово было произнесено звучным голосом иностранца; однако не так, как его произнесли бы французы: на конце резко прозвучал звук «т», словно задели струну лютни. Засим последовал вздох. Слово и вздох, казалось, растаяли в старом зеркале, перед которым любовалась собой миссис Льюворн.

Она обернулась. Кто-то говорил в комнате, совсем рядом с ней. Ее служанка Дебора?

Но на пороге не оказалось никакой Деборы. Миссис Льюворн сразу же сообразила: старое зеркало, хоть и потускневшее, все же отразило бы того, кто там стоял. В треугольной спальне, стены которой были обшиты панелями, пахло затхлостью — спальней давно не пользовались; солнечный свет, отражавшийся от побеленного дома, стоявшего напротив, по другую сторону узкой улицы, пробивался сюда как бы украдкой. Полчаса назад Линнет Льюворн раздвинула портьеры и открыла окно, вознамерившись предаться изучению своего облика в зеркале — вполне простительное занятие, учитывая, что она была всего лишь год как замужем. Став хозяйкой этого дома, гостиницы «Роза и якорь», которая пользовалась доброй славой. Ее старый муж, которому принадлежала эта гостиница, по-своему боготворил жену. Она, как говаривали в округе, «очень даже неплохо устроилась». Девичья фамилия Линнет была Константайн; ее отец в прошлом был кузнецом и лет девятнадцать тому назад владел кузницей и домиком, расположенными высоко на холме, возле Замка Дор.

Если чело Линнет и затуманила легкая тень недовольства, когда она раздвигала портьеры, то это можно объяснить отвращением юности к спертому воздуху в старой спальне. Но теперь от досады не осталось и следа: она делала то шажок назад, то полшага на цыпочках вперед, вертясь перед зеркалом, которое алчно, как скупец, удерживало ее отражение.

Дело в том, что муж подарил ей платье, которое Линнет выбрала по своему вкусу, — они должны были отправиться на скачки в Замок Дор. Платье было из муслина бледно-зеленого цвета, с рисунком из бутонов роз. Ее шляпа идеально подходила к новому платью — широкополая шляпа с бледно-зелеными лентами, которые завязывались под подбородком. И зонтик от солнца тоже удачно сочетался с нарядом. Она наполовину раскрыла его, чтобы удостовериться в этом, но вовремя вспомнила, что раскрывать зонтик в комнате — дурная примета.

— Амиот!

Теперь сюда примешался и голос Деборы. Какая досада, что этот иностранный джентльмен выбрал именно день скачек в Замке Дор! Весь вчерашний день они с Деборой скребли и чистили, проветривали постельное белье, натирали старый неровный пол, орудуя мягкими щетками и используя пчелиный воск. Подойдя к окну, Линнет услышала раздраженный голос Деборы — сейчас он доносился из-за угла дома:

— Два шиллинга! Да это просто грабеж!

— Plaît-il?[4]

И тут Линнет догадалась, в чем дело. В это время года прибывали шхуны из Бретани, и юнг посылали на берег продавать связки лука, по цене, которая превышала стоимость лука в лавке по соседству. Точно так же было в сентябре прошлого года — именно в тот месяц она приступила к ведению домашнего хозяйства.

Впоследствии Линнет никогда не могла объяснить, почему она так быстро отвернулась от зеркала и проскользнула мимо двери большого зала, где звенели стаканы и ее старый муж выкрикивал: «Ату!», рассказывая компании какую-то охотничью байку. Она немного задержалась у двери, ибо, как хорошая жена, хотела удостовериться, что ее муж не хватил лишку, а затем спустилась по лестнице.

Линнет примерно представляла себе, что увидит за порогом дома, — городскую площадь, опустевшую, как всегда, в обеденное время; сегодня она была даже более безлюдной, чем всегда: народ потянулся на холм, где обычно проводились скачки. Фермеры и охотники, которые сейчас допивали бренди и докуривали сигары в зале «Розы и якоря», вскоре сядут в свои экипажи и отправятся на скачки, проезжая между зелеными живыми изгородями и попыхивая трубками, набитыми скверным табаком. Через какое-то время за ними последует и Линнет, сидя в ландо рядом со своим мужем, который обожал хвастаться женой. Ее имя значилось на афишах скачек: она должна была вручить кубок стоимостью в двадцать гиней победителю в скачках с препятствиями. Линнет два-три раза прорепетировала перед старым зеркалом жест, которым она будет награждать победителя.

Спустившись по лестнице, она вышла на крыльцо. На ступеньке руки в боки стояла Дебора и распекала молодого человека в залатанной синей матросской рубахе и штанах, пестревших заплатами. Штаны были слишком коротки, так что видны были голые лодыжки. На голове у него был берет, на ногах — деревянные сабо, за спиной — шест, на котором болталось пять-шесть связок лука.

— Нечестивец! Ступай-ка попроси два шиллинга у Папы Римского — нет, эй ты, вернись!

Торговец луком повернулся, собираясь уходить, как раз в тот момент, когда на пороге появилась миссис Льюворн. При внезапном окрике Деборы он медленно обернулся. Это был поразительно красивый парень с угрюмым выражением лица. У него были чудесные карие глаза, кожа сильно обветрилась от непогоды.

Ринувшись к нему, Дебора повернула его кругом.