Читаем без скачивания Дракон с королевским клеймом (СИ) - Штерн Оливия

Он снял рубашку. Лессия опустила взгляд, рассматривая его живот, и улыбнулась. Еще бы не улыбаться, она лично поставила там клеймо, выжгла какой-то алхимической дрянью свой родовой герб.

— Дальше, Итан. Поторопись. Мы же не хотим, чтобы решающее сражение произошло прямо над столицей? Видел бы тебя твой папаша… — и мечтательно подкатила глаза.

«И что бы тогда, если бы он меня видел?» — подумал Итан, как будто со стороны наблюдая за тем, как пальцы ловко справляются с застежкой штанов.

— Сдох бы от досады и стыда за своего первенца! — припечатала королева и расхохоталась.

— А теперь давай, пошел наверх, на крышу. Давай, шевелись! Бездна, мне же ещё переодеться надо бы. Что-то забывать все стала…

И он пошел. Наверное, мог бы и спать на ходу, тело двигалось само. Вероятно, королеве доставляло удовольствие ещё раз его унизить, заставить нагишом прогуляться до самой крыши главной башни. Каменные плиты пола приятно холодили ступни, а в груди клокотала ненависть. Она бурлила, тяжело давила изнутри, не находя выхода — и постепенно, очень медленно, превращалась в пламя, то самое, которым плюется любой сколь-нибудь приличный дракон. Но было кое-что, что не давало ему превратиться в практически неуязвимое чудовище. И это кое-что снова было в руках королевы.

ГЛАВА 1. Вдова королевского писаря

Вельмина очень хорошо запомнила тот день, когда они с матушкой пошли к гадалке. Ей тогда… исполнилось двенадцать, и впервые в жизни она задумалась о том, что очень скоро ей будут подбирать жениха. Тогда матушка, изогнув атласную бровь, посмотрела на дочь особенно пристально, и объявила, что всенепременно нужно посетить гадалку, ведь предсказания — это дар Богов. Отец лишь пожал плечами и ничего не ответил, потому что думал над тем, как починить поломавшийся книгопечатный станок. Тогда стояли теплые осенние дни, на городской площади расположилась ярмарка, с каруселями, с циркачами. Один из пестрых шатров принадлежал гадалке. Вот туда-то они и пошли с матушкой, сопровождаемые конюхом — чтоб чего-нибудь не случилось.

Гадалка… оказалась сморщенной, загорелой до черноты бабулькой в смешной шапочке из алого бархата, и в алой же бархатной накидке поверх долгополой темно-серой туники. Матушка положила в глиняную миску серебряную монетку, и они с Вельминой уселись прямо на землю, застланную рогожей — больше сесть было некуда. Вельмина помнила, как екнуло сердце, когда протянула руку гадалке… Бабулька взяла ее ладонь, долго водила по ней шершавыми подушечками скрюченных пальцев, а затем изрекла: ты будешь женой короля-дракона, девочка.

Так ведь драконов не бывает, возразила матушка.

Так будут еще, усмехнулась гадалка и выпустила колечко сизого дыма — она курила трубку.

Увидим, сухо ответила матушка и вывела Вельмину прочь из шатра.

Вельмина вышла замуж за королевского писаря, что было очень хорошей партией для дочери обедневшего книгопечатника. А королева Лессия, поскольку — как выяснилось позже — была чрезвычайно одаренным алхимиком, создала дракона. В самом деле, если алхимия позволяет превращать одно вещество в другое, отчего бы не перенести трансмутацию на живое? Отчего бы не создать покорное чудовище и не держать в ежовых рукавицах все королевство?

К сожалению, королева умела создавать чудовищ и омолаживаться, но не умела призвать дожди или хотя бы унять засуху. Несколько таких неурожайных лет — и королевство буквально взвыло. Начались голодные бунты, которые — что естественно — усмирялись королевским драконом. А потом дошло и до заговора, который, как водится, тоже оказался раскрыт не без помощи случайно затесавшегося предателя. По столице прокатилась волна арестов с отчуждением средств и счетов в пользу короны, а за арестами последовали казни.

***

Где-то капала вода. Ρедкие капли звучно шлепались о камень, в дополнение откуда-то доносились глухие стоны. Сами стены как будто сочились этими жуткими стонами вперемешку с тихим предсмертным хрипом. За железной дверью кто-то прошел, туда-сюда, стукнул железом о железо. Вельмина невольно стиснула в руках четки — самодельные, всего пять узелков, завязанных на носовом платке: Мать, Отец, Дитя, Старец и Старица, божественное семейство, хранящее род людской от порождений Бездны. Что ж, она прилежно молилась все эти дни. Вернее, не так: сперва плакала, потом боялась, потом страх ушел… Настало время молитв. Но сейчас, слушая, как мерно кто-то постукивает по дверям в соседние камеры, Вельмина вдруг с необычайной ясностью осознала, что молиться она тоже больше не может. Слишком устала. Да и, наверное, тоненький росток надежды надломился в ней в тот момент, когда в очередной раз железная, побитая ржавчиной дверь приоткрылась, и седой королевский гвардеец окинул Вельмину сочувствующим взглядом.

— Госпожа… нет его больше.

В груди все сжалось, замерло — а потом ухнуло в ледяную тьму. Вельмина была бы счастлива упасть в обморок, но не получилось. Она лишь облизнула пересохшие губы и выдохнула:

— Как?

Гвардеец покачал головой.

— Господин де Триоль быстро умер, не беспокойтесь. Думаю, он даже не успел почувствовать, что это больно. — И, помолчав, добавил, — король вырвал его сердце и отдал королеве.

Тогда перед глазами Вельмины потемнело, но, к сожалению, она снова не упала в обморок. Дверь захлопнулась с оглушительным лязгом, и Вельмина осталась одна. Теперь уже до самой смерти одна, потому что до этого их с мужем держали в одной камере.

Муж…

Пальцы снова перебирают четки. Мать, Отец, Старец… Дитя… Старица…

Как же она устала. Скорее бы все закончилось, но вот уже несколько дней прошло с того момента, как ей сказали о казни Кельвина, а она все ещё жива. И вместо молитв на ум приходят только воспоминания. О муже, которого не стало… Которого, положа руку на сердце, она не любила, но все-таки прожили вместе несколько лет. Странным таким браком прожили, но Вельмина никогда и ничего не говорила ни отцу, ни матушке, потому что о таких вещах приличная женщина никогда и никому не скажет.

Вельмина сидела на охапке подгнившей вонючей соломы, подобрав ноги. Тяжело ждать… когда снова откроется железная дверь, и теперь уже ее схватят и потащат на казнь, потому что жена одного из заговорщиков должна разделить участь мужа. Когда Вельмина узнала о том, в какую передрягу влез благоверный, то умоляла его… сделать что-нибудь, отказаться, подумать, наконец, о ней. Но Кельвин презрительно оттопырил нижнюю губу — как он частенько это делал — и сказал, мол, что вы, бабы, понимаете. Да она и не понимала, и не хотела понимать. Ей просто хотелось тихо жить бок о бок с мужем, хоть и нелюбимым, но все ж таки. А получилось вон как.

Когда понимаешь, что все, что осталось от жизни — это воспоминания, то невольно цепляешься за них в слепом желании нырнуть в эти цветные лоскуты, прожить ещё раз и забыть о том, что впереди ничего нет.

Тиская перевязанный узелками платок, Вельмина раз за разом ныряла в эту невесомую цветную круговерть, воскрешая образы, ощущения, запахи… Ей хотелось думать о родителях, но думать о них было больно, потому что они будут горевать, после того, как и ее казнят. А вот о Кельвине думать было не больно, потому что так и не связала их та невидимая нить, которая соединяет любящих. Нет, Кельвин был неплохим человеком, и, возможно, неплохо было и то, что их поженили, но… Был, как говорится, интересный нюанс.

Он сделал ей предложение потому, что терпеть не мог женщин. Женился исключительно для того, чтобы пресечь на корню досужие сплетни, что ходили о нем во дворце. И самое обидное, что за пределами дворца об этой интересной особенности Кельвина мало кто слышал, и отец с матушкой не слышали, а потому обрадовались. Ведь это большая честь, когда девушку из благородной, но весьма бедной семьи сватает сам королевский писарь. Кельвин и ухаживал красиво, подарки дарил… Тут Вельмина вздохнула и быстро вытерла набежавшие слезы. Подарки… А потом, в первую брачную ночь, привел в спальню любовника. И, собственно, смог сделать Вельмину своей исключительно после бурной прелюдии, от которой Вельмину едва не стошнило. Больше у них никогда ничего не было. Вельмине иногда казалось, что супруг даже дверь в ее спальню обходит по широкой дуге, чтобы, упаси Все Пять, не коснуться ненароком дверной ручки, за которую постоянно берется женщина.