Читаем без скачивания Портрет призрака - Грегори Норминтон

— Неплохо, сэр. — Старик резко откидывается на спинку кресла. Что это за выражение на его лице? Улыбка? Не похоже. Насмешка? Может быть. — Господин Деллер, вы говорите о работах, которые я должен бы писать, или о тех, которые я пишу?

— Я бы не делал между ними различия.

— Но оно есть, и вы это знаете.

— Как у вас обстоят дела с заказами?

— На днях я писал для сквайра Тэйта его призовую свиноматку. Но как ни требовала у него госпожа Тэйт, как ни бранилась на весь двор, ее портрет он мне не закажет, поскольку ей в случае чего предстоит вынашивать дольше, чем той свинье.

— А-ха! — Смех господина Деллера почти неотличим от вздоха. — Люди рисовали и более низкие предметы, господин Страуд, и бывали пожалованы дворянством за свои труды.

— Касательно возвышенности моих заказчиков: вероятно, следующим, что я буду рисовать, будет вывеска таверны.

Откуда этот гнев? Он находится в доме умирающего — человека, который некогда был близок Уильяму так, что перед любовью к нему в душе Уильяма меркла любовь к отцу. И все же он не может до конца изгнать из сердца сдавившую его злобу.

— Господин Страуд, возможно, вы помните: когда мои глаза еще служили мне, я находил ваши работы многообещающими.

— Да, и для меня не было большей радости, чем эта.

— У вас верный глаз, отличное чутье на естественные формы, и рука легко следует за глазом. Кроме того, у вас светлый разум, стремящийся к познанию.

Уильяму вспоминается их первая встреча. Он, совсем еще юнец, всю жизнь рисовавший что-нибудь кусочками угля на украденных из кухни листах пергаментной бумаги. И прославленный живописец, недавно переехавший в их приход: без парика, не покрытый загаром, в шитом серебром камзоле с пышными рукавами и панталонах черного бархата. Его наряд был великолепнее, чем даже у отца в воскресный день. Могущественный посланец мира власти, он рисовал — и на холсте точно по волшебству возникали мельница, лошадь, пьющая из мельничного лотка, зеленые дубы вдали, подобные крепостной стене. Уильям помнил, как покалывало под волосами, когда он переминался с ноги на ногу под белым полотняным пологом, растянутым над головой живописца, пока тот, бормоча что-то более или менее одобрительное, рассматривал рисунки, робко предложенные ему сыном мельника. Помнил даже крестьянского мальчика, что держал пенал с кистями.

— Моя дочь всегда с большой радостью ожидала ваших визитов. Вы догадывались об этом?

Уильям молчит. Он бы пожал плечами, но старик не видит его. Невозможность ответить жестом лишает Уильяма уверенности в себе.

— Вы вели с нею близкое знакомство?

— Я всегда относился к ней со всем возможным почтением, сэр.

Господин Деллер вдруг исполняется непонятно откуда взявшейся силой, он словно вырастает в своем кресле:

— Господин Страуд! — От его голоса Уильям разом подтягивается, точно замечтавшийся школьник, пойманный наставником. — Эта страна — не место для молодого художника. В ней нет ни вызова, ни соперничества, ни товарищества. Боюсь, здесь, в Кенте, ваш талант лишь захиреет и погибнет.

Уильям всматривается в пустое лицо, в морщины вокруг невидящих глаз, оставленные радостью и горем.

— Что вы хотите сказать этим, сэр? — осторожно спрашивает он.

— Лишь то, что вывески таверн — неплохой заказ для ремесленника. Но вы не ремесленник! Иначе я не взялся бы учить вас.

Сердце Уильяма сжимается. Неужели старик собирается дать ему заказ? А то и предложить чье-нибудь покровительство?

— Здесь неподалеку мельница моего отца, которую мне предстоит унаследовать, — отвечает Уильям. — И, как вы знаете, от любимого мною занятия меня удерживает сыновний долг.

Господин Деллер продолжает, словно не слыша его слов:

— Сейчас я скажу вам кое-что и попрошу не слишком торопиться с ответом. — Вновь тишина; но рассыпающийся на части механизм одряхлевшего тела еще повинуется своему назначению — так продолжают вращаться шестерни, даже потеряв более половины зубцов. — У меня имеется неоконченный портрет. Моей любимой усопшей жены. Я позвал вас в надежде, что… что вы согласитесь закончить эту картину. Для меня.

Уильям ошеломлен, его охватывает разочарование, которое тут же сменяется тревогой. Он осведомляется:

— Этот портрет, сэр… На нем нужно окончить задний план?

— Нет. Передний план. Ее саму.

Жену господина Деллера? Как ее хотя бы звали? Вспомнить имя Уильяму не удается. За все годы его обучения старик ни разу даже не говорил о своей жене.

— Вы оказываете мне величайшую честь, господин Деллер. Но боюсь, то, о чем вы просите меня, невозможно.

— Что вы знаете о возможном?

— Сэр, я знаю, что портрет, если требуется истинное сходство, не может быть создан без натуры. Или по крайней мере без самого полного представления о таковой.

— Представление о ней хранится в моей памяти, оно точно и превосходно.

— И как же нам извлечь его оттуда? Даже при всем обоюдном желании, вашем — передать мне это представление, а моем — получить его, ваши воспоминания останутся мне недоступны.

— Прежде всего холст не пуст. По крайней мере есть некоторые наброски…

— Я не смогу! — Уильям с силой стискивает зубы, до скрипа, до привкуса горечи во рту, и некоторое время рассматривает в мерцании догорающих углей свои загрубелые руки. — Господин Деллер, сэр, я не сумею вложить жизнь, даже след жизни в ваш набросок.

Старик подается вперед:

— Она умерла двадцать лет назад. Женщина, которую я лелеял, в которой изучил каждую мельчайшую черточку, знал все ее совершенства и все изъяны, и все это было моей жизнью!.. — Старик подается вперед, и Уильям отшатывается: неужели тот все же видит сквозь серые, словно затянутые паутиной зрачки? Разве может быть у незрячих глаз столь пронизывающий взор? — Господин Страуд! Не говорите мне, что этот портрет не может быть закончен. Он должен быть завершен.

— Что ж, в таком случае…

— Да, сэр?

— Вам придется найти для этого другие глаза и руки, не мои. Мне очень жаль.

— Помогите же мне!

— Я не справлюсь!

— Вы получите вознаграждение, достойное сложности этой работы, господин Страуд.

В дымоходе завывает ветер. Они сидят, вслушиваясь в хриплое дыхание друг друга, похожие на борцов после схватки. Уильям чувствует необходимость заговорить. Хотя старик не может видеть его, он принимает простодушный вид:

— Я готов выслушать вас, сэр.

— У меня осталось очень мало времени. А мне нужно позаботиться о будущем, но не о своем… — Господин Деллер откидывается на спинку кресла, намеренно отказываясь от напряженной, скорченной позы заговорщика. — Вы получите все права на мою дочь, если поможете вернуть к жизни ее мать.

1660

Он дремлет, постепенно погружаясь в глубины сна, и к нему приходит тревожное видение. Он лежит на сеновале, над ним возвышается отец. В сложенных чашечкой ладонях колышется маленькое облачко, беспокойная дымка. Он не может понять, из чего состоит это облачко, но видит и слышит, что отец глухо рыдает. Вскрикнув, мальчик просыпается в слезах и, плача, силится представить себе лицо матери. Она умерла три года назад, и ее черты уже успели поблекнуть в его памяти. Бедный, бедный Джем, говорит он себе. Ш-ш, Джем, спи, баю-бай. Он поворачивается спиной к дверям конюшни, чувствуя, как налетевший ветер теребит на нем рубашку. Кажется, приближается гроза; если так, сегодняшняя ночь будет для него истинно сиротской: холодной и бессонной. Нет, он ошибся: гроза уже начинается. Он слышит шуршание капель по крыше, похожее на шелест платья, а на аллее уже шепчутся сгибаемые ветром ветви деревьев.

Он не успевает обрести утешение и покой в этих звуках. Из шороха дождя доносится иной шум: топот скачущих лошадей. Нет, не лошадей — лошади. Она приближается со стороны дороги. Джем торопливо хватает лампу, так до конца и не проснувшись, но высечь из кремня брата огонь и зажечь ее у него не выходит. Оставив тщетные попытки, он выбегает на двор. Тучи в небе — словно застывшие бурные вихри из его сна. И свет такой странный, непонятный. Хотя, пожалуй, это из-за того, что луна светит сквозь тучи. Из-за боярышника карьером вылетает взмыленная лошадь.

Всадник видит Джема в воротах конюшни, видит хозяйский дом. Он грубо дергает повод — слишком грубо, лошадь вздрагивает всем телом и в несколько скачков останавливается. Джем умеет приветствовать незнакомцев, он много раз слышал, как это делал отец. Он откашливается и кричит:

— Какие новости с пути?

— Хороших — никаких. Я гоню лошадь от самого Дувра, — отвечает из-под низко надвинутой шляпы всадник, закутанный в темный плащ.

В предгрозовом мрачном свете видно, что глаза коня выкачены, с губ его падает густая пена. Джем не очень уверенно тянется к поводьям. Взмыленная, исходящая паром лошадь и незнакомый, погруженный в раздумья всадник — эта пара неумолимо захватывает его воображение. Они пришли сюда из Большого Мира, принеся на себе его запахи. Да, Джем еще юн (и, по словам брата, глуп), но и он знает, какое нынче время и чего все ожидают.