Читаем без скачивания Тайна - Зухра Сидикова

- Ты не хочешь работать, - начал он срывающимся голосом, - не хочешь учиться, ты пьянствуешь, ты позоришь семью, своим поведением ты убиваешь мать, мне уже стыдно у себя в институте показываться, стыдно людям в глаза смотреть!

Максим пьяно качнулся на нетвердых ногах, тупо уставившись на отца, и вдруг, указательным пальцем ткнув профессора в грудь, прохрипел:

- Послушай, папаша! Ты меня не учи, я ученый, понимаешь, давно ученый!

И, размахивая перед лицом отца вытянутым пальцем, пьяно заорал:

- Какое ты право имеешь учить меня, а, папаша?!

Профессор побелел, схватился за сердце и медленно по стене стал оседать на пол.

Олега Александровича увезла скорая. С ним случился инсульт. Две недели он был между жизнью и смертью. И все это время Максим неотлучно находился у его постели…

Болезнь отца потрясла его... Он словно очнулся от тяжелого сна.

Летом следующего года он поступил на юридический факультет, стал одним из лучших студентов, окончил институт с отличием и в самое короткое время, как-то вдруг, стал уважаемым адвокатом, приобрел обширную клиентуру.

Он почти никогда не проигрывал дел, так как еще в самом начале карьеры, твердо усвоил, что только методичное и последовательное обдумывание каждого последующего шага, четко организованная расстановка сил и средств, постоянная жесткая дисциплина могут дать ему то, чего он желал достичь, к чему стремился. Каждый его шаг, каждый день, вся его жизнь тщательно рассчитывались и планировались. Безупречный порядок во всем - в делах, отношениях, мыслях - придавал ему уверенность и необходимое ощущение стабильности.

Он не заводил друзей, с людьми он сближался ровно настолько, насколько этого требовали интересы того или иного дела. С некоторыми его связывали более тесные отношения. Эти отношения трудно было назвать дружескими. Дружба, любовь и тому подобное являлись для него категориями абстрактными. Он считал, что все отношения между людьми строятся лишь на условиях взаимной выгоды. Но он знал, что всегда может рассчитывать на каждого из них - в обмен на то, что сам будет полезен им тогда, когда это потребуется.

Все в его жизни было предусмотрено и предсказуемо.

Но внезапно ровный ход его жизни был прерван. Кто-то решил нарушить установленный им порядок. Что-то в его жизни стало происходить - незапланированное и непредусмотренное…

Кто-то вторгся в его жизнь. Нарушил ее конфиденциальность, ее стабильность и размеренность. Он чувствовал, что за ним наблюдают. Появился некто, чье присутствие он с недавних пор стал явственно ощущать. За спиной – когда шел по длинному коридору своего офиса или направлялся к машине после рабочего дня, за окном – когда ужинал в любимом ресторане, среди деревьев – когда подъезжал к дому, на том конце провода – когда поднимал телефонную трубку.

Бесконечные телефонные звонки…

Ему звонили на работу, звонили домой, звонили на сотовый. Рано утром, в разгар рабочего дня, глубокой ночью. Он вздрагивал, с силой прижимал к уху трубку, вслушивался в звенящую пустоту. Молчание казалось угрожающим, зловещим. Все это злило его, в сильнейшем раздражении он бросал трубку, иногда пытался что-то говорить в надежде на то, что ему ответят.

Но ответом было только тихое дыхание, порой короткие гудки…

А однажды он услышал смех - негромкий и отрывистый.

Это был женский смех.

*  *  *

На работу в этот день он опоздал. Впервые.

Секретарша Галочка вскочила при его появлении, запорхала вокруг, затараторила:

- Макс Олегыч! Макс Олегыч! Что с вами случилось?! Уже девять! Я звонила к вам домой, у вас никто трубку не берет! Звонил Юрий Николаевич, у него что-то срочное!

- Максим Олегович! Максим! Не Макс и не Олегыч! Сколько можно тебе повторять и сколько можно тебя учить?! – неожиданно для себя зарычал Градов. У него сильно болела голова, и его раздражал любой шум. Обычно он был более снисходителен к Галочкиной трескотне, считая, что ее непосредственность украшает его строгий офис, но сейчас ему просто невмоготу было слушать ее щебетанье.

Галочка скривила ярко накрашенные губы и обиженно захлопала ресницами:

- Извините, Макс, ой, Максим Олегович, я постараюсь…

- Ладно, Галина Николаевна, это вы меня извините. Я сегодня что-то плохо себя чувствую. Пойду к себе. Ко мне никого не пускать! Я занят!

Любимый рабочий стол принял его в свое блестящее отполированное лоно. Стол был гаванью, надежной пристанью, в которой Максим поспешил укрыться от всего, что мучило его последние дни: бессмысленной суеты, чужих взглядов, бесконечных звонков. Он сжал голову руками, стараясь успокоиться, пытаясь убедить себя в том, что стоит, как обычно выработать план действий, и все тотчас же выяснится, уладится и пойдет своим чередом, но сомнение уже поселилось в нем, и он вдруг почувствовал, что все безвозвратно потеряно, все изменилось, и никогда уже не будет так, как прежде.

Громко, нахально и надрывно зазвонил телефон.

*  *  *

Градов все время был занят: с раннего утра и до позднего вечера в его голове прокручивался план очередного дела, и все, что не касалось этих размышлений, все, что мешало и отвлекало от них, не удостаивалось его внимания. Казалось, он не замечает ни людей, окружающих его, ни города, который шумит за окном его офиса или машины, города, живущего своей жизнью - яркой и беспокойной.

Но он любил свой город. Возможно, он перестал замечать его красоту, но он всегда знал, что вне этого города, вне его улиц, площадей и скверов, он не смог бы существовать. Эти улицы, знакомые с детства, изученные до каждой трещинки, до последнего камушка, были необходимым фоном его жизни, а шум города - неумолчный, не стихающий даже ночью, – обязательным ее аккомпанементом.

Особенно он любил недолгие вечерние часы, когда рассеивается дневная говорливая толпа, воздух наполняется прохладой, и только-только начинают загораться окна в прямоугольниках домов и фонари на приумолкших ненадолго улицах.

Несколько минут - пока он шел к машине и потом, когда медленно двигался в поредевшем потоке автомобилей - были необходимы ему, давали возможность забыть об усталости, о дневной суете, не думать о том, о чем он думал всегда: о работе, о бесконечной череде дел – важных и очень важных. Вечера тоже заполнены работой, и эти минуты являлись короткой передышкой перед тем, как снова начать думать, делать, обсуждать, уговаривать и договариваться. Он считал эти минуты лучшим временем за весь длинный, насыщенный событиями, день. И дорожил этим коротким отдыхом.

Не торопясь, он шел к машине, не торопясь, заводил ее, медленно отъезжал и так же медленно ехал, открыв окно и наслаждаясь вечерним прохладным воздухом, стараясь ни о чем и ни о ком не думать.

Так было всегда. Но сегодняшний вечер оказался безнадежно испорчен. Максим не мог не думать о странном телефонном звонке, заставшем его утром в офисе.

Голос был женский, неприятно высокий, почти визгливый.

- Алло, Максим Олегович?! Алло! Вы меня слышите?!

- Да! Говорите, я вас слушаю!

- Слушайте внимательно! Вам необходимо явиться в восемь часов вечера в Старый парк и ждать у пятой скамьи, - монотонно, словно по бумажке говорил женский голос. - Алло! Алло! Вы поняли меня?!

- Да, я все понял, одно мне непонятно - к чему все это? Парк, пятая скамья … Почему нельзя встретиться в нормальном месте, ну хотя бы…

- Алло! Алло! В Старом парке, в восемь вечера, пятая скамья, приходите, это в ваших интересах, от этого может зависеть жизнь … - в трубке раздались ненавистные, осточертевшие ему за последнее время, короткие гудки.

*  *  *

Старый, заброшенный парк на окраине города в это время года выглядел особенно неприветливо. Максим оставил машину у серых полуразрушенных ворот и по разбитой заросшей аллее направился в глубь парка.

Вот она – пятая скамья. Деревья здесь стояли плотной стеной и были такими огромными, что их черные, причудливо изогнутые ветви переплетались где-то очень высоко, почти под самой луной.

Он не любил леса, этого сырого темного скопища деревьев: их кроны, заслонявшие небо, нагоняли на него тоску. Он никогда не ездил на пикники и шашлыки, сколько бы жена и приятели ни уговаривали его отдохнуть на природе, он всегда отказывался, предпочитая гладкий пол и сияющий лампами потолок кегельбана или бархатный газон теннисного корта и чистое небо над ним этому затхлому пласту гниющих листьев, этому удручающему полумраку, созданному уродливыми толстыми ветвями, не пропускающими солнечного света.

Теперь он мысленно отчитывал себя за то, что словно мальчишка-недоумок позволил обмануть себя, попался на выдумку какой-то сумасшедшей интриганки, решившей, как видно, посмеяться над ним.

Он взглянул на часы. Стрелки словно застыли на месте. Не прошло и десяти минут, а ему казалось, что он стоит здесь вечность.