Читаем без скачивания Хорьки-фермеры - Ричард Бах

— Много платить я не смогу, — ответил он. — Зато кино будешь смотреть бесплатно.

И Хорьчиха Шайен стала учиться — на каждом показе каждого фильма. Чем внимательней она смотрела, тем чаще замечала силу, скрытую в едва заметном жесте. Она обнаружила, что актеры умеют играть, ничего не изображая. Она научилась различать движение мысли, таящееся за внешней неподвижностью.

Алексопулос отвечал на ее вопросы, для проверки задавал ей вопросы сам и вливал в ее сердце мудрость киноискусства. Он внимательно наблюдал за нею и видел, как мало-помалу она становится особенной — такой, что другие хорьки начинают оборачиваться ей вслед.

«Дело не только в ее красоте, — думал он. — Это что-то большее. Шайен для них... она для них светится изнутри! Да, так и есть».

И Алексопулос кивал в ответ своим мыслям. В юной Хорьчихе Шайен таилось то же волшебство, какое она чувствовала, глядя на экран.

Потом она начала задавать себе уроки посложнее. Она стояла за креслами заднего ряда и разыгрывала все сцены в темноте, без единого звука, без партнеров и публики. Однажды, во время дневного сеанса, она пропустила нужную реплику в третий раз подряд. Хорек Алексопулос как раз проходил мимо, и она шепнула ему в отчаянии:

— Мистер Алексопулос! Я никогда не научусь!

— Может, и не научишься, — шепотом ответил тот. — В этом деле нужно изрядно потрудиться.

Но когда Шайен смотрела фильмы вместе с Джоди, она больше глядела на него, чем на экран.

«Какие чувства пробудила в нем эта сцена? Удастся ли мне почувствовать то, что чувствует он?»

«Актеры погружаются в дух сюжета, — думала она, — точь-в-точь, как Джоди входит в мысли лошадей».

В кино дух и техника не могут существовать друг без друга. Что-то одно подкачает — и фильм погибнет, так и не затронув души зрителей.

Потом они с Джоди выходили на улицу из темного зала и отвязывали своих лошадок. В такие моменты на мордочке Шайен нередко блестели слезы.

— Как это прекрасно, Джоди! — сказала она однажды, когда они возвращались домой на закате солнца, посмотрев «Странствие без надежды». — А ведь Хорьчиха Лора любила его всегда! Но не призналась — до самого конца! Подумать только — так долго!.. А бедный Стивен даже не подозревал...

— Не возьму в толк, почему она сразу ему не сказала! — Джоди снял шляпу и пригладил лапой мех. — Будь я на ее месте, я бы сказал. У него все равно остался бы выбор. По-моему, так ему было бы даже проще: ведь он бы больше знал.

— Нет, глупенький! — Шайен потянулась к нему — Звездочка и Боффин скакали бок о бок. — Я не могла сказать тебе, Стивен. Я хотела... но не смогла. Любовь не выпрашивают...

Слова прозвучали даже нежней, сердечней, чем с экрана. Казалось, Шайен обращается к самому Джордану, а не к какому-то чужому и далекому Хорьку Стивену.

Очарование новизны не рассеялось: чем больше она узнавала о кино, тем больше им восхищалась. Она поняла, что благодаря актеру зритель может прикоснуться к другой жизни, прожить эту жизнь — жизнь, о которой иначе он бы ничего не узнал. Актер может показать зрителю, как принимать другие решения, как стать мудрее и глубже.

«Хотела бы я знать, — думала она, — что чувствуешь, когда приносишь другим такой дар?»

Она думала об этом долго-долго — думала и говорила со своим другом. И однажды она решилась.

— Я еду в Голливуд, — сказала она Джордану.

Они сидели на траве; перед ними на красно-белой клетчатой скатерти были разложены собранные тут же, в лесу, хрустящие лакомства — свежая зелень, орехи, ягоды. На ветке сосны неподалеку висела фляжка талой воды с ледника. Прислушиваясь к их беседе, из травы согласно кивали светло-голубые горные маргаритки.

Джоди промолчал.

«Так и должно было случиться, — думал он. — И это правильно. Она училась изо всех сил, она предалась этому всей душой, всем сердцем. Она так хороша, что остается только смотреть на нее и ждать, как же она поступит».

— Мистер Алексопулос говорил мне, что трудная это работа — быть актером, — сказал он в конце концов. — Почти все время торчишь в четырех стенах. Рано встаешь, вкалываешь допоздна. И все одни и те же сцены, опять и опять. Тебе не надоест, Шай? Не станет казаться чем-то... заурядным?

— «Заурядные дела можно делать сколько угодно — лишь бы ты при этом не чувствовал себя заурядным», — ответила она цитатой. — Джоди, я хочу участвовать в чем-то таком, от чего жизнь хорьков меняется. Ради этого можно и допоздна, и одно и то же опять и опять.

Она посмотрела в глаза своему другу, не сомневаясь, что он поймет.

— Мне нужно попытаться.

Джоди почувствовал, как его собственная жизнь сорвалась с места и завертелась вокруг расстеленной на траве красно-белой скатерти. Он помолчал еще, а потом наконец задал вопрос — вопрос, для хорьков самый важный на свете:

— Так велит тебе высшая истина?

Прежде чем Шайен ответила, тени успели стать чуточку длиннее. Она коснулась пыльно-голубого поля шляпы и надвинула ее пониже на глаза.

— Да.

— Грядут большие перемены.

Она кивнула.

Шайен и Джоди долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

Вечером накануне отъезда Хорьчихи Шайен все собрались в деревенском клубе Лапки на Танец Урожая. Пришли Джоди и Шайен, пришли их родители и друзья, и сам Алексопулос отменил вечерний сеанс в «Кинохорьках». Хорьки съехались со всей округи. Сегодня они надели лучшие свои шарфы и шляпы. Они пришли танцевать под музыку скрипки и гитары — музыку, от которой веселится сердце, а лапы сами пускаются в пляс.

И вот они разбились на пары, и взялись за лапки, и закружились в кадрилях и рилах на устланном лесными листьями полу. Гибкие тела, изящно покачивающиеся пушистые хвосты... В свете вспыхивающих звездами фонариков Джоди и Шайен смотрели друг на друга: она — в голубой, он — в пропыленной коричневой шляпе. Порой их лапы соединялись, взгляды встречались на мгновение, но танец разделял их вновь, и, отпуская друг друга, они устремлялись вслед за музыкой и запахами грядущей зимы. Грядущих перемен.

А потом Джоди исчез. Шайен почти сразу это заметила. Не нарушая общего танца, она доплясала до двери и, переступив порог, окунулась в темноту. Джоди сидел на столбике придорожной коновязи, опершись на темную стену ночи.

— А вот и мой прекрасный фермер!

— Привет, Шай. Просто захотелось побыть в тишине.

— Такой чудесный танец!

Он кивнул.

— Пойдем, — сказала она. — Брось ты это.

И улыбнулась, поддразнивая. Серебристый мех сверкал в лунном свете.

— Мне нравится тишина.

— И чему же тебя научила эта твоя тишина, Джоди?

Он задумался. Надо было все как следует взвесить. Это последний шанс. «Да», — решил он.

— Вот чему.

В протянутой лапе — один-единственный цветок. Горная маргаритка цвета дня и неба. Он выбрал ее сегодня там, в горах, где они устраивали пикники, — выбрал и принес сюда.

— О-о-о...

— Я не мастер прощаться.

— Я знаю.

Она молча рассматривала в лунном свете его круглую мордочку, четкую маску, усы. Она как будто пыталась сохранить этот миг в памяти навсегда.

Время обернулось вокруг них теплым, мягким одеялом, и оба они не хотели из-под него вылезать. Они дружили так давно, что расставание казалось немыслимым.

Наконец Джоди встал и сдернул поводья Боффина со столбика.

— Ну вот, счастливого тебе пути в Калифорнию, а...

— Если я не сделаю все, что в моих силах, Джоди, я так никогда и не узнаю...

Минуты замедлили бег, но остановиться ради двух хорьков не пожелали.

Джоди коснулся шляпы и посмотрел ей в глаза, прощаясь без слов.

Шайен подступила к нему и поцеловала в щеку. И последнее — ее голос, шепотом во тьме:

— Пока, Джоди...

Он легко вскочил в седло, и ночь сомкнулась за ним. Друг покинул ее.

Утром Хорьчиха Шайен-Жасмина села на поезд, следующий из Лапки (Монтана) в Голливуд.

Она взяла билет в один конец. 

Глава вторая 

Не успел еще поезд пропыхтеть через весь городок, не успела еще скрыться из вида высокая крыша клуба, как Хорьчиха Шайен поняла, что совершает ошибку, самую ужасную ошибку в своей жизни.

Прижавшись усами к стеклу, она оглядывалась на единственные в мире знакомые ей края.

Легко сказать — «Я еду в Голливуд». Легко сказать — «Никогда не узнаю, если не попытаюсь». Но теперь из «может быть», которое можно отменить в любой момент, неизвестность превратилась в несомненное и непременное «это будет».

Последний взгляд на горные пики над Собольим каньоном. Что это ей почудилось? Силуэт на фоне неба, одинокий всадник, глядящий ей вслед? Шайен заставила себя отвернуться раньше, чем картина потерялась из виду за окном набирающего скорость состава.